— Чего гам смотреть, — брезгливо отозвался клетчатый толстяк. — Не видел я их, что ли? Если тампон нужен, скажи…
— Лучше, конечно, поставить, — рассудительно сказал Иван Алексеевич. — Я ведь два раза дал, чтоб наверняка…
Приготовив ватно-марлевый тампон и резиновый жгут, Буренко обошел исполнителя, по-хозяйски отстранил Попова и склонился над тем, что еще пару минут назад являлось осужденным Кадиевым по прозвищу Удав.
Попов вдруг очень отчетливо ощутил, что необратимость процедуры обеспечила не официальная бумага с огромной печатью, которую могла отменить другая, не менее важная, а неожиданно помолодевший Наполеон с его непонятным инструментом, потому что последствий их совместных действий не могла изменить никакая сила в мире.
— Что это у вас за машинка? — не удержавшись, спросил Попов.
— Спортивный, Марголин малокалиберный, — охотно пояснил Ромов. — Помнишь банду Филина? Они к нему глушитель сделали… А Фаридов придумал им работать, первыми мы филинов и исполнили. Очень удобно: и шума меньше, и почти не брызгает… А это я уже сам додумался: защитный экранчик на зажимах, а тут окошечко из плексигласа, чтобы целиться… Видишь, немного все-таки попало, — Наполеон пальцем стряхнул капли с прозрачного пластика. — А раньше — прямо в рожу…
Натянутый на проволочный каркас кусок плотной ткани был весь в плохо замытых потеках. Внутренности Попова рванулись наружу. Он бросился вверх по лестнице, легко распахнул стальную дверь, отбросил Федю Сивцева, задавшего идиотский вопрос: «Нам можно спускаться?», выбежал из бокса и с кашлем, гортанными выкриками и хрипами блевал под стену «уголка» добрых семь минут.
Из-за забора за ним пристально наблюдал человек, вооруженный наганом. Он ненадолго отлучался к будкам сторожевых собак и так же внимательно следил, как они вдруг начинали беспокоиться: прыгать на стену, рычать, а потом вдруг тоскливо завывать, задрав вверх хищные волчьи морды. Собственно, такое поведение специально дрессированных псов послужило первым толчком к размышлениям, потом он заметил, что беспокойство собак совпадает с приездами на смежную территорию заброшенной ремзоны хлебного фургона, наблюдение стало целенаправленным, и если бы подполковник. Викентьев заглянул в дешевый отрывной блокнот, который человек постоянно носил в заднем кармане, он пришел бы в ужас: там был зафиксирован совершенно секретный график работы спецопергруппы «Финал» за последние полгода. Среди множества догадок, бродивших в голове у владельца блокнота, была одна, которая находила подтверждение сейчас, когда он наблюдал за выворачивающимся наизнанку Валерой Поповым.
Вышедший следом во двор Сергеев деликатно выждал, пока у четвертого номера пройдет приступ рвоты, потом завел коллегу в гараж к раковине с водой, дал таблетку транквилизатора и сам проглотил такую же.
Когда они вернулись в подвал, там уже все подходило к концу. Сивцев и Шитов упаковали аккуратный сверток из специального плотного брезента, будто приготовили ковер для химчистки, переворошили и сбрызнули водой опилки… Р0мов спрятал свой инструмент во вмурованный в стену сейф и сидел на табуретке, сложив на коленях натруженные, с выделяющимися венами, руки. Викентьев заканчивал составлять акт: «…сего числа в соответствии с приговором Красногорского облсуда осужденный Кадиев подвергнут смертной казни путем расстрела. Исполнитель приговора — Ромов И. А. Факт смерти Кадиева удостоверен судебно-медицинским экспертом Буренко. Надзор за исполнением приговора осуществлялся старшим помощником прокурора Тиходонского края Григорьевым. Подписи…»
Буренко на удивление аккуратным почерком выписывал справку о смерти. Диагноз: «кровоизлияние в мозг». И это была правда, хотя и не вся, ибо указывался конечный диагноз, а причина: две пули, пробившие основание черепа; — опускалась, как не подлежащая разглашению.
— Расписывайтесь! — первым учинив замысловатую подпись, предложил Викентьев. Члены внутреннего круга спецопергруппы «Финал» один за другим поставили свои автографы. Затем расписались Григорьев и Буренко.
— Все, что ли? Бумажные ваши души, сказал Ромов. Кожа у него на лице опять сморщилась и обвисла, глазки обесцветились, и нижпяя челюсть со вставным протезом перестала по-бульдожьи выступать вперед.
— Надо же и стресс спять! Я у бабки огурцов соленых забрал — объедение!
Расположились в бывшей диспетчерской. На зеленую, забрызганную чернилами скатерть Буренко выставил бутылку спирта, яблоко и три пирожка, Иван Алексеевич достал из шифоньера потертые тарелки, по-хозяйски переложил из целлофанового пакета десяток остро пахнущих огурцов, вытащил из клеенчатой сумки пакет с бутербродами и как художник, оживляющий натюрморт последним мазком, со стуком поставил рядом со спиртом бутылку «Пшеничной».
— Два часа в очереди стоял, — гордо сообщил он, потирая ладони. — Надо же, дураки, что устроили: люди душатся, давятся, ругаются, дерутся… И за чем? Не еда, не одежда, ее рекой гнать можно, да прибыль — тысяча процентов… Эх!
Наполеон махнул рукой и, ловко сорвав пробку, разлил водку по стаканам. Шитову он не наливал — за рулем, Сергеев отказался, пояснив, что принял таблетку.
— Напрасно, Сашенька, — укорил Иван Алексеевич. — Химия, она здоровью вредит, а от натурального продукта — одна польза, надо только меру знать… Ну, будем…
Закусили огурчиками и бутербродами.
— Старуха делала? — спросил Викентьев.
— Угу, — пробурчал Наполеон, и, прожевав, пожаловался: — Я ведь ей сказал, что сторожем устроился на стройку. А она: тебе лишь бы из дома уйти да выпить! Для того и, придумываешь то рыбалку, то дежурства… Во дает! — Ромов обвел всех обиженным взглядом. — Я за всю жизнь никогда налево не гулял: с работы — домой, из дома — на работу… Получку до копейки — домой, ну разве заначку оставлю на эти дела, — он щелкнул себя по горлу. — Но ведь пьяницей-то никогда не был…
Расслабленный транквилизатором и водкой, Попов впился взглядом в указательный палец Наполеона, которым тот так ловко и привычно изобразил международный, понятный без перевода, жест. И хотя ничего особенного в этом пальце с ровно подстриженным ногтем и старческой пигментацией на коже не было, он гипнотизировал Попова, не отпускал его сознания, а когда сгибался — вызывал в душе смутную, неосознанную тревогу. Хотелось спать.
— На хозяйственные нужды деньги еще остались? — спросил Викентьев, убирая пустую бутылку.
— Пять рублей, — сразу же ответил Ромов и добавил: — С копейками. За это исполнение получим — надо опять скидываться.
Григорьев скрипнул стулом и, пошарив в карманах, бросил на стол смятую пятерку.
— Пора заканчивать!
— А спирт? — обиделся Буренко и зубами вытащил тугую пробку. — Говорите: кто бавит, кто запивает…
— Это тот, который резиной воняет? спросил Иван Алексеевич. — Ты его что, в грелке хранишь?
— Может, резиной, может, еще чем, — с отвращением сказал прокурор и встал из-за стола. — Владимир Михайлович — на пару слов!
Викентьев вышел за ним во двор.
— Попрошу впредь не оскорблять приговоренного и не унижать его. По крайней мере, в моем присутствии! — холодно произнес Григорьев, в упор глядя на подполковника.
— Вы это всерьез? — не менее холодно отозвался руководитель группы. — Может, подскажете, как гуманнее отправлять этих сволочей на тот свет?
— Перечитайте информационное письмо по Северной группе. Мне бы не хотелось писать на вас представление.
Викентьев замолчал. «Финал», обслуживающий Северную зону, попытался рационализировать свою работу: набили на три четверти песком старую бочку, с одной стороны сделали полукруглый вырез, смертника ставили на колени, голову заправляли вовнутрь, накрывали мокрым мешком и сквозь него стреляли. Ни брызг, ни рикошета. А прокурор увидел в этом глумление над личностью приговоренного, накатал представление. Группу расформировали…
Да-а-а… Викентьев хорошо понимал, что, перестав быть руководителем группы, он сразу отправится на пенсию. Вынужденное безделье и, главное, отстраненность от серьезных и важных дел, которыми он привык заниматься всю жизнь, пугали его всерьез. С Григорьевым лучше не ссориться. Он и так может уцепиться за, что угодно, например: вместо табельного оружия используется бандитский пистолет, или: врач не измеряет пульс и не проверяет зрачковую реакцию у расстрелянного, или… Да мало ли что можно отыскать, чтобы раздуть кадило!