Поганцы были латиноамериканцами, обычно они шлялись вшестером; жили, по-видимому, в доме, который был на три здания ближе к Центральному парку, чем дом Леви. Во всяком случае, они там постоянно сшивались с июня, а стоял уже сентябрь, и не было никаких признаков, что лоботрясы собираются назад, на юг. Подросткам было где-то по пятнадцать-шестнадцать; маленькие, худые, агрессивные, они и ели на своем крыльце, бросали мяч в стенку рядом с крыльцом и часто в сумерках, когда Леви проходил мимо, тискали соседских девчонок. От зари до зари члены шайки отирались возле своего крыльца, курили, играли и не обращали ни малейшего внимания на окружающий мир, потому что сами они составляли свой мирок, тесный и постоянный, и иногда по этой самой причине Леви задумывался: не завидует ли он им? Не то чтобы он ждал приглашения шпаны присесть рядом, нет. Несомненно, он бы отказался. А впрочем, кто знает, как бы он поступил, ведь шайка не приглашала его…

Оказавшись на тротуаре, Леви повернулся к Центральному парку. Когда он пробегал мимо шпаны, один из них, тот, который якобы обалдел от его «горшка», сказал:

— А почему ты не в школе?

Это было так неожиданно, что Леви рассмеялся, потому что как-то раз в июне, когда шайка вела себя особенно нагло, он им сказал:

— А почему вы не в школе?

Он не только не заткнул рты этим оболтусам, напротив, они потом целый месяц не давали ему прохода этим вопросом. А сегодня они вспомнили его после долгого перерыва, вот он и рассмеялся. Смех был неожиданной и несуразной реакцией. Кто об этом сказал? Леви порылся в памяти: может, Бернард Шоу? «Думать!» — скомандовал он себе, но нужное не приходило. Леви напряг память: такие вещи знать надо, если хочешь стать первоклассным специалистом. Отец его сразу бы назвал и имя, и книгу, из которой цитата взята, и состояние автора в момент написания книги: хорошие были для него времена или нет, и вообще…

Леви жил на 95-й Уэст-стрит, недалеко от Колумбийского университета. Район не из лучших, конечно, но если ты студент и живешь на стипендию, то особо выбирать не приходится, довольствуешься малым, а в июне малым была одна комната с ванной в доме из песчаника, номер 148 на 95-й… Да не так уж и плоха эта комната. Между жильем и университетом была хорошая беговая дистанция: через Риверсайд-парк, затем вверх по 116-й улице, прямой участок по набережной — большего для бегуна и не надо.

Леви пересек авеню, прибавил скорость у Центрального парка, свернул налево и пробежал один квартал. Оказавшись в самом парке, направился в сторону теннисных кортов. Осталось лишь свернуть — и он на месте.

У водохранилища.

Тот, кто спланировал этот водоем, решил Леви уже много месяцев назад, был его единомышленником. Водохранилище — безупречное озерцо — облюбовали миллионеры с Пятой авеню, их дальние, но не бедные родственники с Южной авеню и дальние родственники последних с Западной авеню.

Леви легко обгонял прочих бегунов, огибая озерцо. Было полшестого вечера — он всегда бегал в это время, самое подходящее для него. Некоторые любят пробежаться утром, но у Леви утром лучше всего работал мозг, так что самые сложные учебники он штудировал до обеда, а после полудня делал записи или читал что полегче. К пяти часам мозг истощался, а тело отчаянно требовало движения.

Итак, в половине шестого Леви тренировался. Ясно, что он бегал быстрее всех в этих местах, и будь вы случайным наблюдателем, то непременно подумали бы, что этот рослый и, пожалуй, стройный парень обладает хорошей техникой бега, хотя бег его немного и смахивает на гусиный.

Но вам бы заглянуть в его мечты.

Леви собирался бежать марафон. Как Нурми. Как уже почти легендарный Нурми. Пройдут годы, и во всем мире болельщики будут мучиться вопросом: кто лучше, всесильный финн или легендарный Т. Б. Леви? «Леви, — заспорят одни, — никто, кроме него, не пробежит так последние пять миль». А другие возразят, что к тому времени, когда Леви будет бежать последние пять миль, Нурми уйдет вперед так далеко, что уже не важно будет, как Леви побежит эти самые пять миль. Спор будет разгораться — один знаток против другого — и гореть многие годы…

Дело в том, что Леви хотел стать не просто марафонцем, он хотел стать исключительным марафонцем. А если еще учесть его поразительный интеллект и широту познания в сочетании со скромностью, столь же великой, сколь и естественной…

Уже в эти годы он стал почетным стипендиатом в Оксфорде и мог пробежать пятнадцать миль без особых усилий. Но дайте еще несколько лет, он станет и доктором философии, и чемпионом. И тогда-то толпы будут вопить: «Лее-вии! Лее-вии!», вызывая его на старты новых побед и свершений, как они обычно выкрикивают «Впее-ред!», подбадривая своих кумиров.

Лее-вии! Лее-вии!..

И им будет все равно, что бежит он так странно и неловко. Они, может быть, и не заметят, что ростом он за семь футов[2], а весом только сто пятьдесят фунтов[3]— и это несмотря на то, что, выпивая огромное количество молока в день, чтобы преодолеть свою худобу…

Лее-вии! Лее-вии!..

Им будет наплевать, что у него дурацкий вихор и лицо фермера с Дикого Запада и что даже после трех лет обучения в Англии на лице его все то же выражение простака, который готов купить Бруклинский мост, только предложи. Его любят немногие, не знает никто, кроме (слава Богу, есть Док) Дока. Но положение изменится.

Лее-вии!.. Леееее-вии!..

Так он и бежал, с твердой уверенностью, что никто не сравнится с ним в беге, кроме, пожалуй, Меркурия, не знающего устали, легендарного, бесстрашного, непобедимого, настоящего летучего финна — Нурми.

Леви побежал быстрее.

До финиша было еще далеко, но наступало главное испытание — испытание сердца на выносливость.

Леви побежал еще быстрее.

Леви нагонял лидера.

Полмиллиона человек, выстроившихся вдоль трассы, не верили своим глазам. Они ревели, и рев нарастал. Этого быть не могло, но факт оставался фактом — Леви нагонял Нурми!

Леви, этот симпатичный американец, сокращал разрыв. Все верно. Леви, который ухитрялся даже улыбаться, развивая высочайшую в истории марафона скорость, определенно претендовал на лидерство. Нурми уже почувствовал: что-то неладное происходит за его спиной. Он обернулся, на его лице было написано удивление. Нурми попытался бежать быстрее, но он и так уже был на своей предельной скорости, и вдруг ритм начал нарушаться, он сбился с шага. Леви наступал на пятки. Леви изготовился обойти Нурми. Он начал…

Томас Бэйбингтон Леви остановился и прислонился к ограде водохранилища. Трудновато что-то сегодня сосредоточиться на Нурми.

Потому что болел зуб, и когда правая нога ступала на землю, резкая боль пронизывала верхнюю десну. Леви потер щеку над больным зубом, подумал, не пойти ли к врачу. Началась боль недавно, и, может, она пройдет так же, как появилась, потому что хуже не становилось и болело только на бегу. А дантист обдерет как липку, деньги же эти можно потратить на книги, например, и на записи. К черту дантиста, решил Леви.

В конце концов, можно и потерпеть.

Сцилла вошел в зал аэропорта и сразу засек типа в парике, на мгновение заколебался, и было от чего: во время последней встречи с этим типом оба они очень старались убить друг друга.

Конечно, то был Брюссель, и там была работа, а здесь Лос-Анджелесский международный аэропорт, отдых, если считать полеты отдыхом. Но все это не очень-то облегчало положение Сциллы: как объяснить человеку, которого ты когда-то пытался пришить, что сейчас ты не на работе и тебе просто хочется поговорить? Нельзя же вот так подойти и сказать: «Привет! Как дела?», потому что в голове твоей появится еще одна и совсем ненужная дырка прежде, чем слово «дела» прозвучит полностью.

Обезьяна прекрасно владел оружием. Обезьяна теперь работал на арабов, вроде бы на Ливию или на Ирак — Сцилла эти страны всегда путал. Как только Сцилла вернулся в Отдел, он запросил досье на Обезьяну, зная, что оно найдется, и весьма пухлое, — Отдел гордился своим умением собирать и систематизировать информацию о любом агенте из чужих служб.