И Энниус задумчиво посмотрел на восток, где глубокая чернота неба едва начинала сереть.

— Синапсатор? Тот прибор, о котором доктор Арвардан говорил за обедом? Ты летал в Чику, чтобы узнать о нем побольше? — Энниус кивнул. — И что же ты выяснил?

— Да ничего. Я знаю Шекта — хорошо знаю. И вижу, когда он чувствует себя свободно, а когда нет. Так вот, Флора, все время, пока он говорил со мной, его терзала тревога. А когда я ушел, его прямо пот прошиб от облегчения. Тут какая-то нехорошая тайна, Флора.

— Но машина-то работает?

— Что я понимаю в нейрофизике? Шект говорит, что не работает. Он позвонил мне и сказал, что испытуемый чуть не погиб, но я ему не верю. Он был вне себя от волнения. Более того — он торжествовал! Испытуемый выжил, и эксперимент удался, иначе я уж и не знаю, что такое счастливый человек. Значит, он лгал мне? И синапсатор действует? И способен создавать гениев?

— Тогда зачем держать это в секрете?

— Зачем, зачем! Ты разве не понимаешь? Почему восставшие земляне каждый раз терпели поражение? Да потому, что силы были слишком неравны. А если увеличить интеллект среднего землянина в два раза? Или в три? Может быть, тогда силы перестанут быть неравными?

— Ох, Энниус.

— Мы окажемся в положении обезьян, воюющих с людьми. И каковы тогда будут наши шансы?

— Право же, ты пугаешься тени. Они не смогли бы этого скрыть. Всегда можно запросить из Департамента внешних провинций пару психологов и поручить им вести выборочное тестирование землян. Если коэффициент умственного развития резко превысит норму, это сразу же будет заметно.

— Да, наверное. Но дело, может быть, и не в синапсаторе. Я ни в чем не уверен, Флора, кроме того, что восстание назревает. Будет что-то похожее на семьсот пятидесятый год, если не хуже.

— Готовы ли мы к этому? Ведь если ты так уверен…

— Готовы ли? — рассмеялся лающим смехом Энниус. — Мы-то готовы. Гарнизон в полной боевой. Все, что можно было сделать с подручным материалом, я сделал. Но я не хочу восстания, Флора. Не хочу войти в историю, как прокуратор эпохи восстания. Не хочу, чтобы мое имя связали с бойней и смертью. Сейчас меня наградят, а лет через сто во всех учебниках обзовут кровавым тираном. Помнишь вице-короля Сантании в шестом веке? Разве он мог поступить иначе, чем поступил, хотя при этом и погибли миллионы людей? Тогда его восхваляли, а кто теперь скажет о нем доброе слово? Я предпочел бы войти в историю как человек, предотвративший восстание и спасший бесполезные жизни двадцати миллионов глупцов.

Но видно было, что Энниус не питает на это надежды.

— А ты уверен, Энниус, что не можешь его предотвратить, хотя бы сейчас?

Флора села рядом с мужем и провела кончиками пальцев по его напряженному лицу. Энниус поймал ее руку и крепко сжал.

— А как? Все против меня. Даже Департамент сыграл на руку земным фанатикам, прислав сюда этого Арвардана.

— Но, дорогой, что такого ужасного в этом археологе? Он чудак, признаю, но чем он может тебе навредить?

— Да разве непонятно? Ведь он рвется доказать, что Земля в самом деле родина человечества. Рвется подвести научную базу под будущий переворот.

— Ну так останови его.

— Не могу. В том-то вся и беда. Это только так считается, будто вице-король может все. У Арвардана есть письменное разрешение от Департамента внешних провинций, заверенное императором, и я бессилен. Могу только апеллировать к Центральному Совету, но на это уйдет несколько месяцев. И какие аргументы я могу привести? С другой стороны, останови я Арвардана силой — это сочтут актом неподчинения; а ты знаешь, как быстро Центральный Совет расправляется с чиновниками, которые слишком много на себя берут, так ведется с гражданской войны восьмидесятых годов. Что тогда? Меня заменит человек, вообще не понимающий ситуации, и Арвардан все равно возьмет свое. И это еще не самое худшее, Флора. Знаешь, как он собирается доказывать свою теорию? Угадай.

— Ты шутишь, Энниус, — тихо засмеялась Флора. — Ну как я могу угадать? Я же не археолог. Наверное, будет откапывать старые статуи и кости и определять их возраст по степени радиоактивности, что-то в этом роде.

— Это бы еще ничего. Но он сказал мне вчера, что намерен работать в радиоактивных зонах Земли. Надеется найти там человеческие артефакты, доказать, что они существовали еще до того, как земная почва стала радиоактивной (он настаивает на том, что земная радиоактивность — искусственного происхождения), и таким образом определить их возраст.

— Но я почти так и сказала.

— А ты знаешь, что значит проникнуть в радиоактивную зону? Запретные Зоны — это один из самых строгих Наказов землян. Ни один человек не может войти в Запретную зону, а все радиоактивные зоны — запретные.

— Вот и хорошо. Арвардана остановят сами же земляне.

— Прекрасно. Верховный министр ему запретит. Как потом убедить верховного министра, что Арвардан действует не с дозволения правительства и что Империя намеренно не потворствует святотатству?

— Неужели верховный министр такой чувствительный?

— Кто, он? — Энниус посмотрел в глаза жене: в сером предутреннем свете он уже начинал различать ее лицо. — Твоя наивность просто трогательна. Еще какой чувствительный. Знаешь, что случилось тут лет пятьдесят назад? Я тебе расскажу, и можешь судить сама. Как повелось, земляне не допускают у себя на планете никаких знаков императорской власти, настаивая на том, что законным правителем Галактики должна быть Земля. Но однажды юный император Станелл Второй — он был не совсем в здравом уме, и его убили после двух лет правления, как тебе известно, — так вот он распорядился, чтобы в Зале Совета в Вашенне установили эмблему Империи. Сам по себе приказ был разумным — подобные эмблемы установлены во всех планетарных залах Совета Галактики как символ единства Империи. А что получилось на деле? Как только эмблему установили, весь город взбунтовался. Вашеннские безумцы сорвали эмблему и с оружием в руках двинулись на имперский гарнизон. У Станелла Второго хватило глупости повелеть, чтобы его приказ был выполнен любой ценой, даже если бы пришлось перебить всех землян до единого. Но его вовремя убили, и только Эдард, его преемник, отменил приказ об эмблеме. И все успокоилось.

— Ты хочешь сказать, что имперская эмблема так и не была установлена?

— Именно это я и хочу сказать. Бог свидетель — Земля единственная из миллионов планет Империи, где нет эмблемы в Зале Совета. И на этой-то планете мы с тобой и живем. Попытайся мы поставить эмблему сегодня — и они бы опять боролись до последнего. А ты сомневаешься в их чувствительности. Говорю тебе — они не в своем уме.

Они помолчали в медленно тающих предрассветных сумерках. Потом Флора заговорила вновь, тихо и неуверенно.

— Энниус?

— Да.

— Ожидаемое восстание беспокоит тебя не только потому, что ты опасаешься за свою репутацию. Я не была бы твоей женой, если б не умела хоть немного читать твои мысли, и мне кажется, ты считаешь, что Империи грозит какая-то серьезная опасность. Не надо ничего от меня скрывать, Энниус. Ты боишься, что земляне победят.

— Флора, я не могу говорить об этом, — с мукой в глазах сказал Энниус. — Это нельзя даже назвать предчувствием… Может быть, четыре года в таком мире — слишком много для нормального человека, но почему тогда земляне так уверены?

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. У меня тоже есть свой источник информации. Все-таки они уже трижды терпели поражение. У них просто не могло остаться никаких иллюзий. А они бросают вызов двумстам миллионам миров, каждый из которых сильнее их, и при этом уверены в победе. Неужели в них так крепка вера в некий Рок или в некую Высшую силу, которая спасет их, и только их одних? А может быть… может быть…

— Что «может быть», Энниус?

— Может быть, у них есть какое-то секретное оружие.

— Оружие, которое позволит одному миру победить двести миллионов миров? Ты просто паникуешь. Такого оружия не существует.