— Вернусь через пару дней — как раз к деловому завтраку с генералом Бодекером и сенатором Коббом.

Кэм выслушивает её заявление, не прекращая выжимать штангу на силовой скамье.

— Я бы тоже не прочь поехать.

Кэм к своему удивлению обнаруживает, что это не просто слова; он и впрямь хотел бы вернуться в усадьбу на Молокаи — единственное место, которое он может считать чем-то вроде родного дома.

— Нет. После всех твоих трудов только и не хватало сбиться с суточного ритма. Лучше отдохни здесь. Займись языками — порази генерала Бодекера своим знанием голландского.

Голландский язык, не включённый в девятку тех, что Кэм знает с момента своего сплетения, приходится учить старым дедовским способом. Ему помогает знание немецкого, но всё равно труда приходится прилагать немало. Кэм предпочитает, чтобы знания и навыки приходили к нему более лёгким путём.

— Хотя Бодекер и голландец по происхождению, это вовсе не значит, что он разговаривает по-голландски, — резонно указывает Кэм.

— Тем большее впечатление на него произведёт, что ты говоришь на языке его предков.

— Похоже, теперь смысл моей жизни в том, чтобы произвести впечатление на генерала и сенатора?

— На тебя обратили внимание воротилы этого мира. Если ты хочешь, чтобы они воротили с пользой для тебя, то ответ — да. Произвести на них впечатление должно стать твоей первоочередной и главной задачей.

Кэм с грохотом опускает штангу на подставку.

— А зачем тебе надо на Молокаи?

— Я не вправе сказать.

Кэм садится и смотрит на неё с улыбкой, которая больше напоминает оскал.

— «Не вправе сказать». Это следовало бы высечь на твоём могильном памятнике. «Здесь лежит Роберта Грисволд. Покоится ли она в мире или нет — мы не вправе сказать».

Его шутка не веселит Роберту:

— Прибереги свой мрачный юмор для девиц, которые вешаются на тебя гроздьями.

Кэм вытирает лицо полотенцем, делает глоток воды и спрашивает с видом полнейшей невинности:

— Вы там делаете улучшенный вариант меня?

— Существует только один Камю Компри. Ты единственный во всей вселенной, мой дорогой.

Роберта наловчилась говорить вещи, которые, как ей кажется, ему хочется слышать; но Кэм так же хорошо наловчился не попадаться на её обманки.

— Тот факт, что ты отправляешься на Молокаи, свидетельствует об обратном.

Роберта осторожна с ответом; она говорит так, будто идёт через минное поле:

— Ты уникален, но моя работа не заканчивается на тебе. Я надеюсь, что ты станешь первым представителем новой человеческой расы.

— Зачем?

Такой простой вопрос, но Роберту он, похоже, выводит из себя.

— А зачем мы строим ускорители субатомных частиц? Зачем мы расшифровываем человеческий геном? Наука — это прежде всего исследование возможностей. Настоящий учёный оставляет практическое применение своих трудов другим.

— Если только этот учёный не работает на «Граждан за прогресс», — замечает Кэм. — Моё сплетение послужило каким-то их интересам. Хотелось бы узнать, каким.

Роберта отмахивается:

— До тех пор пока они финансируют мою работу, их деньги для меня важнее, чем их интересы.

Впервые за всё время Роберта сказала о своих покровителях «они» вместо «мы». Уж не впала ли она в немилость у «Граждан» из-за демарша Рисы? И как далеко она намерена зайти, чтобы вернуть себе их расположение?

Роберта покидает подвал, оставив Кэма заканчивать тренировку; но у него душа больше к этому не лежит. Однако он тоже уходит не сразу: несколько мгновений он изучает своё отражение в зеркальной стене.

Первое время после сплетения, Кэму не давали смотреться в зеркало; рубцы на его теле были тогда похожи на грубые верёвки — страшное зрелище. От них остались лишь тончайшие, гладкие швы; и теперь Кэм не пропускает ни одного зеркала. Он чувствует себя слегка виноватым оттого, что так любит любоваться собой, вернее, телом, которое было ему даровано. Он обожает своё тело, но, как это ни покажется странным, не себя самого.

«Если бы Риса любила меня — по-настоящему, без принуждения — вот тогда я смог бы замостить эту пропасть и обрести душу».

Он знает, что ему надо сделать, чтобы завоевать любовь Рисы; и теперь, когда Роберта улетит за пять тысяч миль, он может приняться за работу без оглядки на её настырную слежку. Хватит, он слишком много времени потратил впустую.

Кто мы? Мы те, кто делает два шага вперёд там, где все остальные делают шаг назад. Мы — миг между биениями нового сердца твоего отца и бриз, осушающий слёзы несчастного ребёнка. Мы — молот, разбивающий стеклянный потолок продолжительности жизни и вколачивающий гвоздь в гроб смертельной заразы. В море неуверенности мы служим голосом разума; и в то время как другие обречены заново переживать прошедшее, мы с вызовом смотрим в будущее. Мы — свет раннего утра. Мы — шёлковая синяя завеса звёздного неба. Мы — «Граждане за прогресс». И если вы никогда не слышали о нас — что ж, так и должно быть. Это значит, что мы хорошо делаем своё дело.

Как только на следующее утро лимузин увозит Роберту в аэропорт, Кэм садится за компьютер в своей комнате и принимается за работу. Его руки скользят по огромному экрану, словно творя магические пассы. Он создаёт теневую личность для операций в общественном нимбе — глобальном облаке, таком густом, что, будь оно настоящим, а не виртуальным, могло бы погрузить землю в непроницаемый мрак. Чтобы нельзя было проследить его активность, он запутывает следы — они ведут к некоему рьяному геймеру где-то в Норвегии. Теперь все, кто мониторит действия Кэма, будут считать, что у него внезапно проклюнулся бешеный интерес к борьбе викингов с троллями — поставщиками наркотиков.

Невидимый внутри нимба, Кэм проводит хакерскую атаку на брандмауэр «Граждан за прогресс» и не останавливается до тех пор, пока тот не падает, давая ему доступ к хаотичному множеству закодированных сведений. Однако для Кэма беспорядок и разрозненность — это образ жизни. Он сумел упорядочить даже свой фрагментарный сплетённый разум, так что для него разобраться в путаной информации «Граждан за прогресс» — всё равно что совершить лёгкую прогулку в парке.

Омаха. По некоторым утверждениям — географический центр Америки. Рисе лучше бы держаться подальше от всяческих центров. Но куда ей идти? У неё нет ни плана, ни цели. Она уже не раз пожалела, что ушла из-под защиты маленькой коммуны СайФая — но среди Людей Тайлера она была чужой. Теперь Рисе приходится жить в тени. И выхода нет. Вечно прятаться — похоже, именно такое будущее её ждёт.

Она надеется увидеть хоть какие-нибудь признаки существования ДПР, но Движение Против Расплетения лежит в руинах. «Сегодня, — твердит себе девушка, — я увижу свой путь. Сегодня на меня снизойдёт озарение, и я пойму, что мне делать». Но озарение — редкий гость в одиноком существовании Рисы.

Она слышит разговор поблизости:

— Рэйчел, это тебе подарок на день рождения. Нам с папой он влетит в кругленькую сумму. Могла бы, по крайней мере, хоть спасибо сказать!

— Но я о другом просила!

Риса уже выяснила, что вокзалы вроде того, на котором она находится сейчас, как бы разделены на два класса, никогда не смешивающихся. Они даже не соприкасаются. Высший класс — это зажиточные путешественники наподобие этих мамаши с дочкой; поезда-экспрессы со всеми удобствами доставляют их из одного фешенебельного места в другое. Низший класс — это бездомные, которым некуда податься, кроме как на вокзал.

— Мам, я же сказала: хочу научиться играть на скрипке! Вы могли бы нанять мне учителя.

Риса даже не пытается сесть в какой-нибудь из поездов. В них очень строгий контроль, постоянные проверки, а её лицо известно слишком многим. На следующей же станции её наверняка будет поджидать целый отряд агентов ФБР, которые с превеликим удовольствием отведут беглянку куда положено. О поезде, как и о любом другом общественном транспорте, остаётся лишь мечтать.