Надо же такому случиться! Утром, через пять минут после открытия, в салон входят два юнокопа, и сердце Рисы почти останавливается. Одри уже здесь, но никто из сотрудниц ещё не пришёл. Сбежать? Нет, из этого ничего хорошего не выйдет, поэтому Риса завешивает лицо волосами и поворачивается к копам спиной, прикидываясь, будто убирается на одном из косметических столиков.

— Открыто? — спрашивает один коп.

— Открыто, — отзывается Одри. — Чем могу служить, офицер?

— Сегодня день рождения моего партнёра. Я хочу сделать ей подарок — преобразите-ка её.

Вот теперь Риса отваживается взглянуть на посетителей. Точно, один из них — женщина. Копы не обращают на девушку внимания.

— Может, вам лучше вернуться, когда придут мои стилисты?

Мужчина мотает головой:

— Смена начинается через час. Некогда ждать.

— Ну что ж, тогда приступим. — Одри подходит к Рисе и говорит вполголоса: — Вот тебе деньги, пойди купи пончиков. Выйди через заднюю дверь и не возвращайся, пока эта парочка не уберётся.

— Нет, — неожиданно для себя самой выпаливает вдруг Риса. — Я хочу помыть ей голову.

Хотя клиентка не из обычных великосветских любительниц собак, требовательности у неё не меньше.

— Прибамбасов мне не нужно, — говорит она. — Чем проще, тем лучше.

— Как скажете.

Риса покрывает её пелериной и укладывает затылок клиентки на раковину. Включаем водичку — вот так, погорячее...

— Мне бы хотелось лично поблагодарить вас, — произносит Риса, — за то, что очищаете наши улицы от плохих девчонок и мальчишек.

— Угу, — мычит юнокопша. — Очищаем, очищаем.

Риса бросает взгляд в комнату ожидания — второй полицейский сидит, углубившись в какой-то журнал. Одри нервно посматривает на свою помощницу, гадая, что та затевает. Юнокопша с запрокинутой головой полностью во власти Рисы, и девушка ощущает себя маньяком-парикмахером, готовым полоснуть клиентку бритвой по шее и запечь её в пирожки. Однако ограничивается лишь тем, что капает шампунем в уголки её закрытых глаз.

— Ой! Жжёт!

— Прошу прощения. Только не открывайте глаза — и всё пройдёт.

Риса смывает шампунь такой горячей водой, что сама едва может её выдержать, но клиентка не жалуется.

— Ну как, поймали вчера какого-нибудь беглого расплёта?

— Вообще-то да. Обычно мы просто патрулируем изолятор для расплётов, но один из них сбежал как раз на нашей вахте. Ну да мы его, голубчика, взяли. Транкировали с пятидесяти футов.

— Ух ты, как же это, должно быть... увлекательно, — цедит Риса, раздумывая, не придушить ли клиентку. Вместо этого она, смыв шампунь, берёт сильно концентрированный обесцвечивающий раствор и ляпает его как попало на тёмные волосы юнокопши. Тут вмешивается Одри — на мгновение позже, чем следовало бы:

— Дарлин! Что ты творишь?!

«Дарлин» — это салонный псевдоним Рисы. Имя не в её вкусе, но главное, что оно служит своим целям.

— А что? — невинно отзывается она. — Всего лишь наношу бальзам.

— Это не бальзам!

— Ой.

Юнокопша пытается открыть глаза, но их всё ещё сильно жжёт.

— «Ой»? В каком смысле «ой»?!

— Ничего, всё в порядке, — уверяет её Одри. — Давайте, теперь я вами займусь.

Риса сдёргивает с рук перчатки и бросает их в мусорное ведро.

— Схожу-ка я лучше за пончиками.

И она исчезает за дверью в тот самый момент, когда клиентка начинает причитать, как сильно у неё жжёт кожу на голове.

— О чём ты только думала?!

Риса не пытается оправдаться, зная, что Одри этого и не ждёт. Её вопрос — скорее материнский упрёк, и Риса благодарна ей за него.

— Я думала, что настало время мне уйти.

— Тебе не надо никуда уходить, — говорит Одри. — Забудь об этом утре. Сделаем вид, что ничего вообще не случилось.

— Нет! — Риса бы с удовольствием забыла, но находиться так близко от этой юнокопши, слышать, с каким грубым презрением та высказывается о судьбе беглого расплёта... Это вывело Рису из застоя и снова придало ей вектор. — Мне надо найти остатки ДПР и начать делать что-то конкретное для спасения ребят от таких вот сволочей!

Одри, вздохнув, неохотно кивает: она уже достаточно изучила Рису, чтобы понять, что девушку не переубедить.

Только теперь Риса понимает, почему ей снится тот наводящий ужас сон о множестве лиц без тел. Её преследуют расплетённые дети, дети, у которых навечно отобрали всё, чем они когда-то были. Они не дают ей покоя, умоляют если не отомстить, то хотя бы сделать так, чтобы их количество не росло. Риса слишком долго медлила, больше она не имеет права оставаться глухой к их мольбам. Тот факт, что она сама выжила, обязывает её поставить себя на службу этим детям. Что с того, что она испортит причёску какой-то юнокопше, пусть это и принесёт ей, Рисе, крохотное удовлетворение? Этим она никого не спасёт. Хватит ей прятаться в салоне Одри.

Во второй половине дня Риса прощается. Одри настаивает на том, чтобы снабдить её припасами и деньгами, и дарит новый рюкзак, без дурацких сердечек и панд. Когда Риса уже почти на пороге, Одри говорит:

— Думаю, я должна кое о чём сообщить тебе.

— О чём?

— Только что услышала в новостях. Объявили, что твой друг Коннор всё ещё жив.

Это самая прекрасная весть, которую Рисе довелось услышать за последнее время. Но девушка быстро осознаёт, что на самом деле это вовсе не такая уж хорошая новость. Теперь, прознав, что Коннор жив, юновласти весь мир перевернут вверх тормашками, лишь бы его найти.

— У них есть хотя бы какие-нибудь предположения, где он? — спрашивает Риса.

Одри качает головой.

— Ни малейших. Собственно, они думают, что вы с ним вместе.

Ах если бы это было правдой. Но даже когда Коннор приходит к Рисе во сне, она никогда не видит рядом с ним себя. Коннор убегает. Он всё время убегает.

Ланч с генералом и сенатором проходит в тёмных глубинах «Рэнглерз-клуба» — возможно, самого дорогого, самого эксклюзивного ресторана в Вашингтоне, округ Колумбия. Уединённые кабинеты с мягкими кожаными диванами, со своим собственным индивидуальным освещением и полным отсутствием окон создают иллюзию, будто само время остановилось по причине высочайшей важности проходящих здесь бесед. Когда ты обедаешь в «Рэнглерз-клубе», мир за его пределами перестаёт существовать.

Следуя за распорядительницей в кабинет, Кэм различает в зале несколько знакомых лиц. Сенаторы и конгрессмены, скорее всего. Люди, которых он видел на различных приёмах для высокопоставленных чинов. А может, это лишь игра его воображения. Все эти исполненные чувства собственной значимости сановники, считающие себя столпами политики и экономики, через некоторое время становятся на одно лицо. Кэм подозревает, что как раз те люди, которых он не узнаёт — вот кто на самом деле заправляет делами. Лоббисты супертаинственных интересов, в которые ему даже не хочется вникать. У «Граждан за прогресс» нет монополии на тайное влияние.

— Покажи себя с наилучшей стороны, — внушает Роберта.

— И с которой же это? — усмехается Кэм. — Ты ведь знаешь меня лучше, чем я сам.

Она пропускает его шпильку мимо ушей.

— Просто помни: то, что произойдёт сегодня, определит твоё будущее.

— И твоё, — замечает Кэм.

— Да, — вздыхает она. — И моё.

Генерал Бодекер и сенатор Кобб уже на месте. Генерал поднимается навстречу новоприбывшим, сенатор тоже пытается выскользнуть из-за стола, но ему мешает объёмистое пузо.

— Пожалуйста, не вставайте, — просит Роберта.

Сенатор сдаётся.

— Бургеры берут своё, — сокрушённо признаёт он.

Все садятся, обмениваются неизбежными рукопожатиями и подходящими случаю любезностями. Беседа начинается с погоды: ах, какая она стала непредсказуемая, вот только что шёл дождь, через минуту солнце... Сенатор поёт хвалу жареным гребешкам — блюду дня.

— Анафилаксия, — выпаливает Кэм. — Простите, я имел в виду, что у меня аллергия на морепродукты. Вернее, у моих плеч и верхних частей рук. Буду жутко чесаться.