Он выпускает Соню из объятий и, пряча глаза, направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Пойду прилягу, — говорит он.

— Дженсон, но ведь день на дворе!

— Какая разница...

В спальне он задёргивает шторы, закутывается в одеяло и, лёжа в темноте, вспоминает, как Остин вломился к ним и врезал ему по голове. Жаль, что тот удар не раскроил Дженсону череп. Потому что в этом случае Остин, возможно, был бы сейчас цел.

Старки. Он должен был догадаться, что это Старки! Число жертв, найденных после крушения самолёта в озере Солтон, не соответствовало числу скрывшихся с Кладбища аистят. А он-то надеялся, что Старки погиб или хотя бы сидит тихо, как мышь под метлой, удовлетворившись своим положением предводителя аистят. Коннор собирается в дорогу, но постоянно отвлекается на гремящие по всем каналам выпуски новостей — повсюду речь о нападении на заготовительный лагерь «Лунный Кратер».

— Ты знаком с этим парнем? — спрашивает Лев.

— Это тот самый, что украл спасательный самолёт, — объясняет Коннор. — Видел, как «Дримлайнер» взлетал над Кладбищем? Так вот, Старки посадил в него всех аистят, а остальных, нас то есть, бросил на расправу юнокопам.

— Экий молодчина.

— Да уж. Это я виноват. Идиот, не раскусил его вовремя.

Осуществив заранее запланированную казнь в «Лунном Кратере», Старки словно бы провёл черту, уйдя за которую, уже нельзя вернуться; и чем дальше, тем она становится глубже, превращаясь в настоящую траншею. Пять работников лагеря повешены, шестой оставлен в живых, чтобы поведать об этом миру. Пристальное внимание СМИ раздуло плюгавого Мейсона Старки — всего пять футов шесть дюймов[31] — в преувеличенно масштабную фигуру; и Коннор вдруг с содроганием понимает, что они теперь в одном клубе: культовые личности, люди вне закона, ненавидимые одними и обожаемые другими. Их поносят и ими восхищаются. Коннор не удивится, если кто-нибудь начнёт вдруг выпускать футболки с его и Старки физиономиями рядом, как будто общий статус ренегатов превращает их в собратьев по оружию.

Старки объявляет себя выразителем интересов аистят, но обычные люди разницы не видят; для них Старки — это голос всех расплётов, голос, полный маниакальной злобы. Вот в чём проблема. По мере того как траншея Старки будет наполняться кровью, страх перед беглецами будет расти, обращая в прах всё, за что боролся Коннор.

На Кладбище Коннор постоянно внушал Цельным, как важно сохранять самообладание и дружить с головой. «Они ведь убеждены, что мы — сборище подонков и негодяев, а потому лучше всего нас расплести, — втолковывал он. — Мы должны доказать людям, что они неправы».

Всё, что с таким трудом строил Коннор, Старки разрушил, пнув пять стульев.

Коннор выключает телевизор — у него уже глаза болят смотреть на всё это.

— Старки на этом не остановится, — говорит он Леву. — Всё только начинается, вот увидишь.

— Из чего следует, что в этой войне теперь три стороны, — замечает Лев, и Коннор понимает, что друг прав.

— Если первой стороной движет ненависть, второй — страх, то что движет нами?

— Надежда? — предполагает Лев.

Коннор с досадой качает головой.

— На одной надежде далеко не уедешь. Вот почему нам нужно добраться до Акрона и выведать у Сони всё, что ей известно.

Из-за их спин вдруг раздаётся:

— Кто такая Соня?

Это Кэм вышел из туалета. Они держат его взаперти в подвале, но, видимо, Уна выпустила его оправиться. Коннор чувствует, как в нём закипает злость — не столько на Кэма, сколько на самого себя. Это же надо так опростоволоситься, выдать важнейшую информацию: место назначения и имя!

— Не твоё собачье дело! — огрызается он.

Кэм приподнимает бровь, и разноцветные полоски кожи на его лбу причудливо изгибаются.

— Болевая точка, — удовлетворённо произносит он. — Должно быть, эта Соня весьма важная личность, раз ты так реагируешь.

План был держать Кэма в подвале Уны до тех пор, пока они с Левом не уедут так далеко, что Кэм не сможет их выследить. Таким образом, он будет знать, где они были, но не куда отправились, и, значит, докладывать своим создателям ему будет нечего. Потому что несмотря на все заверения Кэма, что он, мол, против «Граждан за прогресс», конкретных доказательств своих намерений он так и не представил...

Но теперь Кэму известны имя и город, куда они с Левом направляются. Если он вернётся к «Гражданам», тем не понадобится много времени, чтобы сообразить, о какой-такой Соне речь.

Коннор понимает: всё изменилось, и их жизнь стала намного сложней.

Изменилось гораздо больше, чем подозревает Коннор, но Лев пока не торопится объявлять другу о своём решении.

Коннор вцепляется Кэму в локоть — пожалуй, немного чересчур крепко. Леву сразу становится понятно, почему хватка так сильна: друг задействует руку Роланда. Коннор тянет Кэма к лестнице — явно с нехорошими намерениями.

— Что ты собираешься с ним делать? — беспокоится Лев.

— Разъясню ему кое-что, — сардонически усмехается Коннор.

После чего тащит Кэма вниз по ступенькам, оставляя Лева наедине с Грейс, которая всё слышала из спальни Уны. Грейс — ещё одна переменная в их уравнении. Девушка неуклонно держится от Лева в стороне, так что они за всё время и двух слов друг другу не сказали.

— Значит, Кэм поедет в Огайо? — говорит она.

— С какой стати Коннору тащить его за собой в Огайо?!

Грейс пожимает плечами.

— Говорят ведь — держи друзей близко, а врагов ещё ближе. Я так понимаю, здесь три варианта: оставить его, забрать с собой или убить. Поскольку он слишком много знает, то наиболее вероятны два последних. Но Коннор — не убийца. Хотя и наехал на тебя.

— То был несчастный случай, — напоминает Лев.

— Ну да, да... Одним словом, лучшая стратегия — забрать Кэма с собой. Вот увидишь, Коннор вернётся и скажет, что дальше вы двинетесь с прицепом. — Грейс мгновение колеблется, искоса посматривает на Лева и тут же отводит взгляд в сторону. — Когда ты наконец расскажешь ему, что не поедешь?

Лев вскидывает на неё глаза. Ничего себе. Он же никому не говорил! Никому! Откуда она знает?

— Ну что уставился? Всякий бы понял, у кого есть хоть капля мозгов. Ты всё время твердишь: Коннор то, Коннор сё, он едет в Огайо, он должен найти Соню... Мысленно ты уже стёр себя с общей картины. Поэтому я отправлюсь с ним. Случись что — нас будет двое против одного.

— Ты рада, что я не еду, правда?

Грейс не смотрит на него.

— Я такого не говорила. — Помолчав, она добавляет: — Ну я же знаю, что ты меня не любишь!

Лев улыбается.

— Собственно говоря, это ты меня недолюбливаешь!

— Потому что я всё время боюсь, что ты взорвёшься! Знаю, знаю, ты утверждаешь, что нет... Ну, а вдруг? Бывает, люди подрываются на минах, которые вроде бы не должны срабатывать. А если ты что-то вроде такой мины?

Лев резко сводит ладони вместе. Грейс съёживается, но ничего страшного не случается — просто хлопóк, ещё и не из самых громких.

— Дразнишься, да?

— Вообще-то, — говорит Лев, — многие думают, что один раз хлопатель — всегда хлопатель. Но вспомни — меня ведь ударил автомобиль. Будь я ходячей миной, уж точно бы тогда рванул, как думаешь?

Грейс упрямо мотает головой.

— Всё равно. Ты, может, и не мина, но ты человек опасный. Вот не могу сказать откуда, просто знаю — ты опасный.

Лев не совсем понимает, что Грейс имеет в виду, но чувствует — девушка права. Хотя он больше не хлопатель, оплотом стабильности его тоже не назовёшь. Он и сам не знает, на что способен — как на хорошее, так и на дурное. Вот что страшно.

— Здорово, что ты едешь с Коннором, — говорит Лев. — Он позаботится о тебе.

— Ты хочешь сказать — я о нём позабочусь, — слегка обидевшись, возражает Грейс. — Я нужна ему, потому что в его деле без мозгов никак. Знаю, меня называют низкокортикальной и всё такое, но у меня в голове как будто сортировочная станция. Там, где другие ничего не соображают, у меня щёлк — и всё становится на место. Арджент терпеть этого не мог и вечно обзывал меня дурой, но это потому что он сам чувствовал себя дурак-дураком.