Коннор делает глубокий дрожащий вдох. Вот, значит, как было положено начало расплетению.

— Всё произошло быстро, — продолжает Соня, — как говорится, под шумок. Инспекция по делам молодёжи была учреждена без криков и особых протестов со стороны общества. Все радовались: Глубинная война закончилась, наводящих ужас пацанов и девок убрали с глаз долой и из сердца вон. Никому не хотелось задуматься, к чему всё это приведёт. Ведь теперь появился солидный запас органов для всех. И даже если ты не нуждался ни в руках помоложе, ни в глазах поярче, то повсеместная реклама сделала своё дело — и ты их захотел. «Стань новым человеком!» — кричали рекламные щиты. «Добавь себе ещё пятьдесят лет жизни»! — и так далее. — Соня сокрушённо качает головой. — Они породили желание; желание превратилось в необходимость — так расплетение стало неотъемлемой частью бытия.

Никто не говорит ни слова. Они как будто выдерживают минуту молчания по всем тем детям, что были перемолоты машиной расплетения. Индустрией, как назвала её Соня. Мельницей, работающей на человеческом мясе и выходящей за рамки всяческой морали, но при этом регулируемой законами с полного согласия общества.

И тут Коннора осеняет:

— На этом история не кончается, правда, Соня? Должно быть что-то ещё. Иначе с чего бы это «Гражданам за прогресс» так бояться человека, которому они нанесли поражение? Почему имя Дженсона Рейншильда до сих пор заставляет их гадить в штаны?

Теперь Соня улыбается.

— А какое, по-твоему, слово сковывает страхом сердце любой индустрии?

И когда никто не отвечает, она шепчет, словно тёмную мантру:

— Моральное старение.

В антикварной лавке, в неприметном углу, куда покупатели особенно не заглядывают, высится штабель пыльных старых компьютеров, готовый в любой момент уступить земному тяготению, но каким-то чудом удерживающийся от обвала. В этот-то угол и ведёт Соня своих собеседников.

— Держу их здесь, потому что время от времени наведывается какой-нибудь любитель старых компьютеров — правда, не очень часто. Да и платят они не бог весть что.

— Так а мы-то здесь зачем? — спрашивает Коннор.

Соня легонько стукает тросточкой по его плечу.

— Для наглядности. Техника стареет не так красиво, как, скажем, стильная мебель. — Она садится на упомянутую красиво устаревшую мебель — кресло с гнутыми ножками и алой бархатной обивкой. Наверно, оно стоит больше, чем вся эта куча древних компьютеров.

— Когда было принято Соглашение о расплетении, я сдалась. Я ненавидела себя за невольное участие в процессе, приведшем к Соглашению. А вот Дженсон... он боролся до самого своего смертного часа. Он понял, что теперь, когда людей стали расчленять на части, единственный способ остановить расплетение — это дать публике более дешёвые органы, которые не нужно было бы забирать у живых людей. Убери необходимость в заготовке донорских органов — и к людям вернётся совесть. Расплетение прекратится.

— Арапачи используют для трансплантации органы своих хранителей-животных, — указывает Коннор. — Так они обходятся без расплетения.

— Есть решение получше, — говорит Соня. — Что если бы ты мог искусственно выращивать и постоянно пополнять запас клеток, закладывать их в устройство наподобие, скажем, компьютерного принтера, и — пожалуйста, вот тебе на выходе нужный орган?

Все переглядываются. Коннор не совсем уверен, как ему понимать реплику Сони: это риторический вопрос, шутка, или она вообще рехнулась на старости лет?

— Это как?.. Вроде электронного наращивателя ногтей, что ли? — предполагает Риса.

— Вариация на ту же тему, — подтверждает Соня. — Похожая технология, сделавшая, однако, колоссальный шаг вперёд.

— Э-э... — тянет Коннор, — не думаю, что картинка с печенью будет кому-то особенно в помощь...

В глазах Сони загорается странный огонёк. В ней пробуждается учёный, которым она когда-то была.

— А если это не просто картинка? Что если ты сможешь «выписывать» живую ткань — слой за слоем, один поверх другого, всё толще и толще? Что если бы ты смог решить проблему кровотока, запрограммировав каверны в выполняемой секвенции и выстилая эти каверны полупроницаемой мембраной, которая затем вызреет в кровеносные сосуды?

Произнося эти слова, Соня переводит взгляд с одного своего собеседника на другого. Страсть, пылающая в её глазах, завораживает. Она больше не старуха. Она исследователь, и огонь, который она скрывала в себе все эти годы, рвётся наружу.

— Представь себе, что ты изобрёл принтер, который может создавать живые человеческие органы. — Соня встаёт с кресла. Она небольшого роста, но Коннор готов поклясться, что женщина сейчас возвышается над ними, словно башня. — И представь себе, что ты продал патент самой большой в стране корпорации, занимающейся выпуском медицинской техники. И что они взяли... и всю твою работу... похерили. А чертежи сожгли. И все имеющиеся принтеры разбили вдребезги. И сделали всё, что в их силах, чтобы никто никогда не узнал о самом существовании такой технологии!

Соня дрожит всем телом — не от слабости, а от гнева.

— Что если они похоронили с концами эту альтернативу расплетению, потому что слишком много людей вложили слишком большие деньги в то, чтобы всё... оставалось... по-прежнему!

Падает пронзительная морозная тишина. И в этой тишине раздаётся скромный, непритязательный голос.

— И что если, — говорит Грейс, — один такой орган-принтер всё ещё существует, спрятанный в углу антикварной лавки?

Ярость на лице Сони сменяется доброй лукавой улыбкой:

— И что если так оно и есть?

За много лет до рождения Коннора, Рисы и Лева, Соня, дрожа на стылом февральском ветру, идёт от своего автомобиля к складскому помещению — одному из многих в этом обширном комплексе. В руках у неё тяжёлая картонная коробка.

После похорон мужа прошла всего неделя, но Соня не из тех, кто склонен долго упиваться жалостью к себе.

Она наняла самое обширное помещение из имеющихся в складском комплексе. Здесь достаточно места для всей её мебели, предметов старины, безделушек и прочих вещей, которые они с покойным мужем коллекционировали много лет. По правде говоря, это в основном её коллекция. Дженсона материальные блага не волновали; всё, что ему было нужно — удобное кресло да место в истории. Ну что ж... В первом он умер, второе у него украли.

Замок на двери покрыт инеем. Всего неделя, как грузчики сложили её вещи внутри, а такое впечатление, что случилось это давным-давно. Соня пытается вставить ключ в скважину, но мешают слишком толстые перчатки. В конце концов она стягивает их; пальцы тут же застывают, но она поворачивает ключ в замке и тянет за ручку.

Здесь все её пожитки. Дом Рейншильдов пуст — но ему недолго оставаться таковым. Соня продала его, и скоро в нём поселится дружная семья — так, по крайней мере, уверил её риелтор. Соня назначила цену намного ниже рыночной, лишь бы продать поскорее.

Все деньги, что были уплачены Дженсону за патент на орган-принтер, Соня отдала друзьям Остина. Они сказали, что учреждают тайную организацию по борьбе с расплетением. Движение против расплетения или как-то так. Ну что ж, даже если им удастся спасти от ножа одного-единственного расплёта — дело того стоило.

Соня с кряхтеньем поднимает дверь, и створка уезжает наверх. Вот они, внешние атрибуты её жизни, аккуратно составленные так, чтобы всё поместилось. Как странно, когда весь твой мир втиснут в такое компактное пространство. Словно нейтронная звезда, где вместо звезды — целая жизнь.

При этом зрелище Соню на миг окутывает чувство безысходности, но оно тает так же быстро, как порхающие снаружи снежинки. Из случившегося с мужем Соня извлекла по крайней мере один полезный урок: нельзя, чтобы твоё прошлое убило твоё будущее. Будущее — это всё, что осталось у Сони после того, как её прошлое было стёрто без следа. Ей даже пришлось купить себе поддельные паспорт и водительские права, потому что настоящие больше недействительны. Однако она сохранила своё первое имя. Пусть от её истинной личности останется хоть что-то, вопреки желаниям тех, кто с радостью отправил бы её в безграничное безымянное Ничто.