Казалось, вернулось далекое детство, пора волнующих матчей с басками, первого знакомства со сборной Праги. Пора, когда каждый поединок московских команд «Спартак» и «Динамо» становился для нас величайшим событием.

Так казалось потому, что вновь, как бывало, вся Москва жила футболом. Люди, оставив самые неотложные дела, выстраивались в длинные очереди у касс Центрального стадиона имени В. И. Ленина и стояли под лучами палящего солнца у окошечек, не уходя и тогда, когда над ними вывешивали обжигающие безнадежностью таблицы «Все билеты проданы».

Люди не хотели мириться с неудачей. И те, кто еще не сумел себе обеспечить права присутствия на трибунах, вдруг вспоминали давно забытых и незабытых приятелей и звонили, звонили, звонили по телефонам, умоляя;

— Дружище, спаси, достань!

Звонили рабочие и академики, генералы и поэты, люди, не пропускающие ни одной игры, и люди, забывшие, когда они в последний раз были на футбольном матче. Доводы «посмотришь по телевизору» на этот раз решительно отвергались; каждому хотелось лично присутствовать на стадионе и своими глазами увидеть все, что там произойдет.

Наступал день 27 мая 1971 года — день прощания с великим вратарем, Лев Яшин должен был сыграть свой последний в жизни матч и навсегда покинуть зеленое поле. Подумать только — последний в жизни!

— Завтра мы в последний раз увидим его игру; как игрок, он погибнет для всех нас, — сказал мне мой старый товарищ, известный советский журналист,

— О чем ты говоришь?! — протестующе воскликнул я. — А память? Человеческая память? Разве не сохранит она нам все дорогое и трогательно Слизкое, что связано с этим именем?

— Память,— усмехнулся мой друг,— она жива, пока футболист на поле. Годы, как пыль, оседают на имена «звезд» и невольно заставляют их потускнеть…

Чем чаще вспоминаю я этот разговор, тем сильнее растет желание возразить другу. Даже одна блестяще проведенная игра бесконечно впечатляюща, А если таких игр десятки. Сотни. Тысячи. Они становятся легендой и не умирают даже тогда, когда не остается в живых ни одного свидетеля этих игр. Слава о мастерстве передается из уст в уста, из поколения в поколение. Нет, память о спортсменах — самая яркая. И воспоминания о них — самые сильные.

На дворе снова май. Прошел ровно год, как Лев Яшин «ушел в запас». Я сижу за письменным столом, и память с поразительной отчетливостью воспроизводит каждую деталь прощания с ним.

Было тепло. Над головой раскинулось голубое, перечеркнутое белесыми полосками облаков небо. Приветливо улыбалось солнце, и озаренное его лучами игровое поле выглядело особенно праздничным. И люди на трибунах, нарядно одетые, весело и громко переговаривающиеся, были настроены по-праздничному, как и подобало случаю.

Полузакрыв глаза, я слушал гул стадиона, как слушают музыку. Случалось ли вам предаваться такому занятию? Если нет, послушайте, В рокоте трибун вы легко различите то клокотание рвущихся наружу страстей, то предвкушение неминуемого торжества, ту отчаянную жажду реванша…

Но на этот раз лейтмотив «увертюры» был совсем новым, который мне не приходилось слышать здесь, лишенный обычной мажорности, страстности. Все было подчинено одному настроению — трепетности ожидания. В предчувствии необычного даже самые говорливые не решались повышать голос. По рядам прокатывался лишь легкий гул, как в партере и ярусах театра.

И, как в театре, я стал с любопытством рассматривать в бинокль ряды и ложи. Передо мной открылась живая история отечественного футбола в лицах. Тесно прижавшись друг к другу, сидели, убеленные сединами, ветераны, чьи имена звучали, как названия футбольных эпох. Горделиво восседал первый капитан первой Олимпийской сборной России Василий Бутусов, специально, как потом оказалось, в последний в своей жизни раз приехавший в Москву; неподалеку, до обидного обыкновенный, ничем особенно не приметный, разве лишь сохраненной статностью, пристроился игрок впервые созданной после Великой Октябрьской социалистической революции сборной страны, участник ее победного и героического турне по странам Скандинавии, заслуженный мастер спорта Павел Канунников. А чуть пониже, на своих излюбленных, «семейных» местах, словно три футбольных богатыря, расположились знаменитые, неподдающиеся судьбе и времени братья Старостины — Николай, Александр, Андрей. Вот в окуляры попала ложа Федерации футбола, и волнение охватило меня, когда я увидел, словно в едином строю, заслуженных-перезаслуженных Михаила Якушина, Сергея Ильина, Василия Трофимова, Бориса Пайчадзе, Владимира Степанова, Всеволода Боброва, Никиту Симоняна, Валентина Иванова…

Вместе, словно понимая, что так оно и должно быть в этот незабываемый день, расположились вратари. На правом фланге — первый вратарь сборной СССР, родоначальник советской вратарской школы Николай Соколов, о котором в свое время складывались волнующие легенды. На его высоком мастерстве, обогнавшем свое время, учились следующие поколения вратарей. Сейчас они сидели рядом: Федор Чулков, Михаил Леонов, Валентин Гранаткин, Анатолий Акимов, Алексей Хомич, Леонид Иванов, Алексей Леонтьев. Евгений Рудаков. Они пришли сюда не просто как зрители, я как живые свидетели того, что Лев Яшин появился не случайно, что он велик прежде всего тем, что вобрал в себя весь многоликий опыт, всю спокойную уверенность и гордую славу русских вратарей.

Мои размышления прервал взрыв оваций: из огромного проема лужниковского гиганта показались футболисты — «сборная звезд мира», одетые в белые футболки, и московское «Динамо» — в ярко-голубые. Они простучали по настилу, выложенному по беговой дорожке, и потянулись двумя цепочками к центру поля. Вышли двадцать два человека, но глаза ста тысяч зрителей были прикованы к одному. Они жадно ловили каждое движение, каждый шаг высокого, статного человека в зеленой вратарской фуфайке с красной ленточкой на рукаве. Его сейчас же обступила целая толпа фотокорреспондентов и он, понимая полную безнадежность сопротивления, повел их к Западной трибуне.

Удивленные и несказанно обрадованные его покладистостью, фотокорреспонденты старались так и сяк, то разбегались, то вновь сжимали кольцо окружения, и все просили:

— Еще минуточку!

— Еще!

Он соглашался безропотно, лишь поглядывая на часы. Смеялся, шутил и охотно отвечал на шутки, даже принимал «рекомендованные» позы, чего прежде не делал в своей жизни никогда. Но вдруг, взглянув еще раз на часы, стал серьезным:

— Простите, господа! Простите, товарищи! Мне пора на разминку.

Кто-то крикнул умоляюще;

— Еще несколько секунд!

Лев Иванович решительно:

— Ни одной!

И в этот день, как всегда, Яшин оставался самим собою: человеком точного режима и высокого чувства долга, Перед зрителем. Перед футболом.

Десять минут он тренировался с такой яростью, как будто предстоял матч на первенство мира или поединок не меньшего значения, где каждый спасенный мяч, шедший в твои ворота, ценится в буквальном смысле этого слова на вес золота. А может быть, этот матч был для него важнее самых важных?!

Ударил гонг, словно напоминая нам всем о неумолимости судьбы. Поле опустело. Команды скрылись под трибунами. Волнение нарастало.

И вскоре появились судьи. В центре, с мячом в руках, седоволосый красавец Тофик Бахрамов, счастливый баловень удачи, а по бокам, как верные оруженосцы, ассистенты — П. Казаков и К. Круашвили. За ними команды.

Было 19 часов 25 минут по московскому времени. Патетический голос произнес по радио:

— Привет участникам международной встречи по футболу, посвященной Льву Ивановичу Яшину,— но я сомневаюсь, чтобы участники и зрители услышали эту фразу. Гром оваций гремел над стадионом.

Когда команды вновь выстроились у бровки беговой дорожки, лицом к западной трибуне, все стихло. И над стадионом зазвучали слова о Яшине.