В раздевалке я подошел к нему его поздравить:

— Ну, Лева, свидетельствую во весь голос: ты, брат, рожден для футбола. И только для него!

В тот же день я сказал Михаилу Иосифовичу:

— Бери его по-настоящему в команду мастеров. Не ошибешься!

Прошел год, может быть, два, и он твердо утвердился в ее основном составе.

Весной 1945 года, где-то на подступах к Праге, я получил письмо от старого фронтового товарища, тяжело раненного на Висле и отправленного в тыл, гвардии капитана, мастера спорта Андрея Ведерникова. Письмо это хранится у меня до сих пор, и я часто цитирую его. Вот и сейчас хочу привести из него небольшой, но очень любопытный отрывок:

«…Теперь о делах футбольных. Они, видимо, не очень «дойдут» до тебя в той сутолоке и боевой суете, что происходит сейчас. Но ведь все-таки «не войной единой» занят человек.

Так вот, недавно поковылял я на своих костылях в Химки. Смотрел товарищеский матч «Динамо» — «Торпедо». Впечатление такое, будто войны не было, будто она, проклятая, не унесла среди других жертв и сотен прекрасных футболистов: играют здорово. Может быть, даже лучше, чем в сороковом.

Особенно понравился мне динамовский вратарь. Он хоть и пропустил три мяча (0:3 — мы проиграли), но стоял великолепно. Знаешь, я такого еще и не видел. Среднего роста (примерно, с Ивана Станкевича, помнишь?), коренастый, с чуть выступающей вперед челюстью, он сначала не производит особого впечатления. Но в игре, скажу тебе, неповторим. Мертвая хватка, отличный прыжок и прямо-таки непостижимая реакция. Не человек, а тигр…»

Так, далеко от Москвы, в боевых порядках наступающих советских войск впервые я услышал эту кличку применительно к Алексею Хомичу — кличку, которую несколько месяцев спустя присвоила ему футбольная Англия, назвавшая нашего соотечественника одним из лучших вратарей мира.

Хоть я не люблю, когда знаменитых спортсменов наделяют сенсационными кличками, но прозвище «Тигр», мне кажется, очень шло к Алексею Хомичу, точно передавало своеобразие этого спортсмена; его недюжинную силу, чувствовавшуюся в каждом движении, особую настороженность, готовность в любую минуту к прыжку, к броску за мячом.

Алексей Хомич принадлежит к тому поколению советских спортсменов, чьи лучшие годы «украла» война. В сороковом году он показал отличную игру на зеленых полях, а в сорок первом, как и тысячи его сверстников, был призван в армию и нес вахту в наших частях, находившихся на охране важнейших боевых коммуникаций. В свободное время здесь часто играли в футбол. И Алексей, стараясь участвовать во всех тренировках и соревнованиях, поддерживал всячески свою спортивную форму.

Вероятно, это помогло ему весной сорок пятого быстро «вписаться» в команду мастеров прославленного московского «Динамо». А осенью того же года родина футбола Англия назвала его чудо-вратарем.

Когда пришла пора расстаться с вратарской должностью, он не оставил зеленое поле, а лишь чуть переместился на нем. Раньше мы его привыкли видеть в воротах, теперь он оказался за ними, с фотоаппаратом в руках. И не было ни одного матча в нашей столице, который бы он не увековечил па пленке.

Молчаливый, необычайно скромный человек, Хомич, к сожалению, редко говорит о себе и о других. А ведь ему-то есть что поведать людям.

Часто мы начинали с Алексеем Петровичем беседы о Яшине, и он, словно неохотно, сообщал мне каждый раз все новые и новые сведения о своей малоизвестной широкому кругу стороне жизни. Когда я прочитал ему все, что накопилась в блокнотах (увы, не так уж и много), он удивленно покачал головой:

— Ого, какой рассказ получился!

С этим рассказом я и познакомлю вас сейчас.

— Первый раз я увидел Леву зимой 1949 года у Восточной трибуны московского стадиона «Динамо». Он стоял, положив руку на перекладину хоккейных ворот и держа в другой широкую вратарскую клюшку. Одетый в доспехи, он выглядел прямо-таки великаном на фоне маленького, окрашенного в красный цвет металлического квадратика, который ему было поручено защищать.

Началась игра. День выдался яркий, солнечный, ослепительно сверкал лед, играла музыка, и уходить со стадиона не хотелось. Я стал следить за тем, что происходит там, за бортиками, и постепенно кипение схватки захватило меня. Особенно привлекал мальчишка, защищавший ворота нашей динамовской команды.

Играл Лева Яшин старательно, смело и очень решительно, но мне казалось, что ему тесно на ледяном пятачке. «Этому парню стоять бы в настоящих воротах — в футбольных»,— мелькнула почему-то мысль.

Каково же было мое удивление, когда месяца через два (мы уже занимались на крытых теннисных кортах), ко мне подошел Михаил Иосифович Якушин, подталкивая того самого «верзилу», чьей игрой па ледяном поле я недавно откровенно восхищался.

— Будет у нас стажироваться,— сказал тогда старший тренер, ничего к этому не добавив.

В Москве мы тренировались около месяца, но так получилось, что познакомиться с ним ближе не смогли. Новички занимались в другую смену, а после тренировки каждый спешил по своим делам: кто домой, кто в казарму. Потом отправились на учебно-тренировочный сбор. Обычно на сборах и в поездках я жил в одной комнате с Вальтером Саная — моим напарником по игре в основном составе. Но на этот раз получилось по-иному. Меня вызвал к себе Михаил Иосифович и сказал:

— Леша! Будешь жить с Левой Яшиным.— И, увидев мое недоумение, пояснил: — Так надо, дружище. Пусть он все время дышит вратарским воздухом. И видит во сне вратарские сны. Уж ты, пожалуйста, позаботься об этом! Хорошо?

— Да…

— Что тянешь? Парень хочет играть в воротах. У него для этого все есть: и рост отличный, и руки цепкие, и, как лопата, ладони. Я его и в деле уже не раз видел; иногда такое покажет, что смотреть приятно. Ну, конечно, еще зеленый. Поэтому и поручаю его тебе.

Через день зашел к нам старший тренер посмотреть, как устроились. Поговорил о том, о сем, потом положил руку на плечо моего молодого товарища и проникновенно сказал ему:

— Ну, вот что, Лева, ты теперь посвящаешься в сан вратарей классной команды, а это не только высокая честь, но и серьезная обязанность. Поэтому старайся всегда быть рядом с Алексеем Петровичем. Он человек опытный и охотно тебе свои «секреты» раскроет. Только будь жаден до знаний, смотри и учись.

Так нас объявили учеником и учителем. Но очень скоро мы стали друзьями, понимающими друг друга с полуслова.

Прежде всего, нас сроднили биографии. Оба мы были коренными москвичами, выросли в рабочих семьях и сами с юношеских лет встали к станкам. Я, окончив семилетку, поступил в фабрично-заводское училище и овладел специальностью токаря по металлу. А Лева в 14 лет пришел на завод, был строгальщиком, потом слесарем. Когда исполнилось шестнадцать, он получил свою первую правительственную награду — медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Узнав о награде, я спросил:

— А почему не носишь?

— Да что вы, Алексей Петрович, скажут бахвалится…

Это был первый штришок, обозначивший для меня его скромность, даже застенчивость. И был он таким всегда, во всяком случае, до тех пор, пока мы играли вместе. Лева избегал, чтобы его хвалили на людях, он при этом ужасно смущался и не знал, как себя вести.

Естественно, первые наши беседы, разговоры касались одного предмета — футбола, который свел нас вместе.

— Удивительно люблю футбол,— сознался как-то Лева.— Бывает, наиграешься так, что еле до дома ноги дотянешь. Только бы отдохнуть. И вдруг со двора кто-нибудь из друзей крикнет: «Левка, пошли!» Сам себя не понимаю: усталость как рукой снимет, и я опять готов играть.

Свою трепетную любовь к игре он подтверждал каждый день и час. Мне было с ним очень приятно тренироваться. Если я утром, на зарядке, делал какое-нибудь упражнение десять раз, он — двадцать. Если я поднимал штангу с каким-то предельным для себя весом, он обязательно добавлял еще несколько килограммов.