Я легла рядом с ней не раздеваясь, прямо на скомканное покрывало, которое Далька отодвинула на правую сторону кровати. Я сомневалась, что я останусь здесь более чем на ночь, но даже если бы и не сомневалась, все равно Хос обещала менять постельное белье каждый день, так что можно было не бояться его запачкать пыльным подолом.

Минуты три я пролежала, разглядывая комнату. Что поделаешь, небогато: одна-единственная кровать, дощатый пол, беленый потолок и стены. Сама комната небольшая. Если бы мы с Далькой взялись за руки, то смогли бы коснуться противоположных стен.

Окно маленькое, тусклое. Справа от окна — небольшая полочка, в углу комнаты шкаф, у кровати чуточку покосившаяся тумбочка с вмятиной на боку.

Пока я разглядывала эту вмятину, глаза как-то сами собой закрылись, и я провалилась в сон. Сон, как и положено сну на новом месте, будто издеваясь, демонстрировал мне жениха во всей красе: зеленого, с гладкой блестящей шкуркой и маленькой коронкой на треугольной голове. Жених что-то квакал, и во сне я была уверена, что кваканье это означает отборнейшую брань. Кваканье становилось все громче, брань все изощренней, но вдруг очередной пассаж был заглушен гитарным аккордом. От неожиданности я проснулась.

Где-то внизу кто-то весьма мелодично терзал струны. Акустика тут и впрямь была слишком хорошей. Я подскочила, расправляя платье: Лер отлично играл на гитаре, поэтому я со сна почему-то решила, что это он пришел. Притворился бродячим музыкантом, и теперь играет внизу, ждет, пока я выйду.

Я посмотрела на сладко посапывающую Дальку, думая, будить ее или нет. Уже почти решила разбудить ребенка и накормить, когда мне почудилось тихое и жалобное «ква» откуда-то из под кровати. Все мысли о сестре куда-то исчезли, уступив место паническому: «не может быть!» Постояв пару минут в относительной тишине, нарушаемой лишь тихим гитарным перебором и отдаленным гулом мужских голосов, и так больше ничего и не услышав, я решила, что это остатки сна. Конечно, стоило бы проверить, но лезть под пыльную кровать не хотелось: что греха таить, страшно. И я поспешно ретировалась из комнаты.

Когда я быстро-быстро, чуть ли не кубарем спустилась и окинула едальный зал ищущим взглядом, меня настигло жуткое разочарование: Лера не было, а на гитаре играл какой-то жутковатый тип с нарисованным лицом. При этом он сидел на столе, чтобы им мог полюбоваться каждый желающий.

Я не очень точно выразилась. Лицо у типа было нормальное, красивое лицо. Такое… выразительное. Тонкий, как у ястреба, нос с хищно раздувающимися ноздрями, брови вразлет, впалые щеки и темные, почти черные глаза, алчно поблескивающие в тени несуразной широкополой шляпы, косо нахлобученной на светлую голову.

Только вот лицо было слишком бледное, и я была уверена, стоит подойти поближе и можно будет разглядеть комочки туши на слишком длинных и слишком черных ресницах. Глаза подведенные, с аккуратными стрелочками, из-за чего взгляд кажется нечеловеческим. Не только глаза — сам тип на человека похож был мало. Слишком тонкий, слишком вверх стремился. Тонкие пальцы, длинное тонкое тело, длиннющие ноги-соломинки… кажется, что Вефий взял этого человека за голову и вытянул к небу. Или за уши — уши были длинные, слишком неправильной для человека формы.

Разглядев уши типа с уймой позвякивающих там сережек, я окончательно поняла, что передо мной эльфис, потомок как-то раз прошедших через наш Мир эльфов. Я читала, что эльфы все поголовно были красавцы из красавцев, потому и осталось у нас немало их ублюдков.

Эльфисы были существами неприкаянными, никому не нужным перекати-полем, немного не из этого Мира существами. Для них не существовало государственных границ, вряд ли они различали людские национальности. Они прекрасно пели, их чарующие голоса заставляли раскошеливаться даже самых черствых людей. Только вот пением они зачастую не ограничивались. Ловкие тела и умелые тонкие пальцы годятся не только для музыки и плясок: для воровства они тоже в самый раз подходят, особенно если принадлежат народу, порожденному порывом греховной страсти. И наемники из них тоже были хоть куда. Хоть к Вефию на Границы отправятся, хоть к Веде в Чертоги, если им хорошенько заплатят.

Про них говорили: народ с материнской фамилией, ублюдки, нелюди, бледная немочь. Если рядом с селом обосновывался эльфисский табор, то все заканчивалось кровопролитной стычкой, крестьяне боялись за своих кур и скот, вот и приходилось эльфисам жить в основном в глухих лесах да болотах. С живностью они договаривались легко, видимо, кровь помогала, и люди болтали, что некоторые эльфисы могут даже дерево уговорить сдвинуться с места.

Люди боялись эльфисов. Боялись, не любили, сторонились, но все же звали петь. Все знали, что если эльфис пришел куда-то с музыкальным инструментом, то безобразий не будет, а если будет, то свои же накажут. Даже народ отщепенцев заботился о своей репутации.

Этот эльфис явно был профессионалом в своем деле. Тонкие пальцы будто бы бесцельно бродили по струнам, извлекая нечто красивое и смутно узнаваемое, тогда когда взгляд подведенных глаз блуждал по залу.

И тут он меня заметил. Не просто заметил, уставился, улыбнулся во весь рот, так, что мне со страху показалось, что зубов у него в два раза больше, чем надо, и запел.

Запел, и мне тут же стало как-то наплевать на то, что он эльфис. Потому что мне было все равно, будет ли человеком тот, кто сдаст меня матушке.

Он пел знаменитую балладу о Наскаре из Ньярни. Хорошо пел, низким мурлычущим голосом с едва заметной хрипотцой. Не сводя с меня взгляда! Как он вообще смог заметить меня, в такой-то толпе? Объяснение могло быть только одно: он не принадлежит этому Миру полностью и законы Мира на него распространяются с некоторыми исключениями.

Я попятилась было обратно, но он повел в мою сторону острым подбородком. Немного поразмыслив, я приняла это за приказ подойти.

Все это могло быть чудовищным совпадением, и про дедушку он запел, потому что захотелось, и меня заметил тоже как-нибудь случайно, потому что внимателен, как Леровы болотномундирники, но все-таки рисковать я не решилась.

Мне пришлось просидеть рядом с ним ее минут десять, дожидаясь конца баллады, и я боролась с давно изжитой детской привычкой: хотелось грызть ногти. Настолько меня напрягало количество обращенных в мою сторону внимательных лиц. И даже то, что на меня никто не обращал ровным счетом никакого внимания, и все взгляды принадлежали эльфису, не сильно успокаивало.

Наконец он доиграл последнюю ноту, но, вопреки моим ожиданиям, шляпу не снял. Хотя я была уверена, что он протянет ее толпе, желая еще немного нажиться сверх уплаченного тетушкой Хос гонорара.

Осторожно перехватив гитару, он слез со стола, и, поманив меня за собой, устремился к дальнему угловому столику. Молчащего эльфиса предпочитали презрительно не замечать, меня не замечали просто по определению, поэтому столик был застрахован от подслушивания.

Я была уверена, что сейчас этот тип начнет меня шантажировать, но он махнул подавальщице и обратился ко мне с ничего не значащим вопросом.

— Как тебе? Понравилось пение?

Я попыталась посмотреть на него не очень удивленно. Я была уверена, что он тут начнет меня шантажировать, а он светские разговоры ведет.

— Хорошо поете, — вежливо ответила я.

— Хочешь научиться так же? — коротко спросил эльфис.

— Что?!

Увидь меня моя наставница по дипломатии, она бы недрогнувшей рукой выставила мне неуд. На моем лице можно было прочитать, наверное, целый трактат об изумлении, вызванном этим предложением.

— Ну, не так же, ты все-таки девушка, — попытался пошутить эльфис, — но все-таки.

— А дозволено ли мне будет спросить, — из-за волнения я перешла на высокий стиль разговора, сама того не заметив, — что послужило причиной столь неожиданного предложения?

Подавальщица принесла нам заказ и поставила поднос с двумя кружками, многозначительно колыхнув перед эльфисом пышным бюстом, который явно так и норовил выпрыгнуть из декольте.