Мужчина, так и не обнажив клинок, вглядывается в колдунью на протяжении нескольких томительно-опасных мгновений, затем выплёвывает какую-то фразу, разворачивается и уходит прочь от реки. Теперь я вижу его лицо — оно застыло как маска, но во взгляде плещется бешенство. Он проходит мимо меня, и окно, через которое я наблюдал их ссору, покрывается ледяной узорчатой сканью, теряет прозрачность, отгораживает солнечный берег от полутёмной комнаты, в которой горит свеча…

— Вы увидели то, что требовалось?

Голос гадалки звучит размеренно и спокойно; она смотрит на меня выжидающе. Я мысленно отдаю ей должное — видения были реалистичными и объёмными; если это и шарлатанство, то очень качественное, с использованием чар. Теперь, по законам жанра, должно последовать толкование.

— Я не понял, что мне было показано. Чьё-то выяснение отношений, колдовство из легенд… В чём смысл?

— Не спрашивайте меня. Картины открылись вам одному, мне они недоступны. Знаю только, что это был какой-то момент из прошлого.

— Допустим. Но как это поможет в поисках тех, кого мы условились называть людьми-осколками? Поясните.

— Прошлое прорастает в настоящее. Если вы что-то видели, значит, именно это вам сейчас нужно. Но вы сами должны понять, как это использовать. Карту, кстати, можете взять с собой, отпечаток на ней остался.

Я снова ощущаю досаду: гипотетический шанс на то, что мне всё-таки скажут нечто конкретное, улетучился окончательно. Что ж, отрицательный результат — тоже результат. В любом случае, я правильно сделал, что не стал откладывать приезд сюда на потом; теперь можно поставить галочку и со спокойной совестью искать подсказки где-то ещё. Понять бы только, где именно…

— Сколько с меня за сеанс, сударыня?

— Лишнего не возьму, сударь, вы уж не беспокойтесь, — её речь опять ускоряется, наполняется шелухой. — Вы человек серьёзный, сразу понятно. По-хорошему бы — все семьдесят, но вам скидочку сделаю. Пятьдесят.

— Сколько?!

— Что ж вы хотели, сударь? Я, сами видите, даже постарше вас буду, мне сеансы тяжко даются. А у вас — не какой-нибудь пустячок, в прошлое пришлось заглянуть, да не на один год. Я, может, теперь до вечера никого больше принять не смогу. Колоду, опять же, новую покупать — эту-то уже не используешь…

Старушонка смотрит на меня невинными глазками. Я, восхитившись её простодушной наглостью, достаю два четвертных из бумажника, кладу их на столик и собираюсь выйти, но она меня останавливает:

— Карту-то прихватите, лишней не будет.

Пожав плечами, беру картонный прямоугольник с нарисованной дамой и покидаю приют гадалки. Пребывание в душной комнате меня утомило; впрочем, я вообще сомневаюсь, что на свете остался хоть какой-то вид деятельности, способный придать мне бодрости и наполнить энтузиазмом. Единственное, чего я сейчас желаю, — поскорей вернуться домой.

Взгромоздившись в коляску и отдав распоряжение кучеру, вновь пытаюсь логически рассуждать, но мысли едва ворочаются; мозг вот-вот заскрипит как ржавый несмазанный механизм. Поездка длится невыносимо долго, будто улицы растянулись в длину, желая меня помучить; когда мы наконец прибываем, поспешно ковыляю к крыльцу, поднимаюсь в спальню и, содрав с себя сюртук, валюсь на постель. Какое-то время просто лежу, уставившись в потолок, но шорох возобновившегося дождя меня убаюкивает, и я проваливаюсь в полусон-полудрёму.

Блаженная серость без сновидений.

Рано или поздно, однако, приходится возвращаться — моё забытьё прерывается стуком в дверь, и в комнату заглядывает Полина:

— Александр? Надеюсь, ты уже отдохнул.

Спальни у нас раздельные, и сейчас я, осоловевший, никак не могу понять, что ей понадобилось на моей территории; таращусь недоуменно. Супруга, так и не дождавшись ответа, продолжает:

— Ты не забыл наш утренний разговор?

— Чего ты от меня хочешь?

— Ты обещал, что посмотришь мальчика, сына моей подруги. Он студент, но до сих пор не может правильно использовать дар…

— Не надо всё рассказывать заново.

— В общем, я договорилась с Татьяной, что он зайдёт сегодня в шесть вечера. Осталось полчаса…

— Это шутка? Я имел в виду, что позже назначу срок, когда мне будет удобно. О сегодняшнем дне даже речи не было.

— Татьяна очень просила, она сама не своя в последнее время… Александр, ну что тебе стоит, в конце концов? К чему это ребяческое упрямство? Или ты просто хочешь мне досадить?

Чувствуя, что мы вот-вот соскользнём в визгливый омут скандала, я делаю над собой усилие:

— Хорошо. Когда он придёт, пусть поднимется ко мне в кабинет. А теперь оставь меня, будь добра.

Умывшись и надев домашний мягкий пиджак, устраиваюсь за столом в кабинете и прихлёбываю обжигающий чай, принесённый камердинером Яковом. Верчу в руках гадальную карту, раздумывая о том, могло ли иметь сегодняшнее видение с шатенкой на берегу хоть какую-то реальную подоплёку. На часах — пять минут седьмого. Ну, и где же этот студент?

— К вам господин Полежаев.

Отставляю пустую чашку, прячу карту в нагрудный карман и окидываю посетителя взглядом. Ничего необычного — рыхлый юноша с правильными чертами лица и аккуратным пробором; одет без всякого эпатажа, разве что галстук несколько пестроват.

— Почтенный магистр, позвольте поблагодарить вас за то, что согласились меня принять. Прошу извинить, что отрываю вас от работы…

— Садитесь, молодой человек.

Мне хочется поскорее его спровадить, поэтому спрашиваю без предисловий:

— Насколько я понимаю, у вас вопрос по поводу дара?

— Да-да, совершенно верно! Признаюсь, я несколько удручён и был бы весьма признателен за совет. Пожалуйста, не поймите меня превратно — я испытываю глубочайшее уважение к нашим университетским профессорам и ни в коей мере не подвергаю сомнению их высокую квалификацию, но приходится учитывать обстоятельства…

— Думаю, будет лучше, если вы всё расскажете по порядку. В чём конкретно заключена проблема?

— Ещё раз простите — я от волнения становлюсь многословным. Видите ли, способность к воздушным чарам обнаружилась у меня в возрасте двенадцати лет. Потенциал определили как средний, пригласили учителя. Я без проблем освоил азы — свечу задуть с десяти шагов и тому подобные фокусы — но дальше дело не шло. Учителю дали расчёт, позвали другого — опять никакого толку! Даже университет не помог, а ведь два семестра уже прошло, однокашники начали надо мной посмеиваться… И тут перед новым учебным годом мне подсказали, что главный специалист по чарам воздуха — это вы, да ещё и выяснилось, что моя матушка знакома с вашей супругой, вот я и набрался смелости…

— Что ж, давайте начнём.

К счастью, процедура, которая предстоит, значительно проще, чем тест, проведённый утром с Елизаветой. Тогда я сам расходовал чары, а теперь мне надо всего лишь проконтролировать, как их умеет расходовать студиозус, благо у нас с ним одна и та же стихия — воздух.

— Итак, — командую я, — направьте на меня воздушный поток, действуя на пределе возможностей. Не волну, а именно поток, узкий и концентрированный, чтобы он не распылялся по сторонам. Справитесь?

— Да, только он будет не очень сильный…

— Вот и посмотрим.

Он покорно кивает, вцепляется в подлокотники кресла, стискивает зубы, зажмуривается, сосредоточенно морщит лоб. Спустя несколько секунд я ощущаю слабое дуновение и подстраиваю под него своё восприятие, чтобы начать анализ.

Воздушное течение над широким столом, разделяющим меня и студента, постепенно усиливается, но всё-таки не дотягивает до настоящего ветра. Гость багровеет от напряжения, и я уже готов, сжалившись, дать отбой, но вдруг улавливаю в потоке нечто неправильное, колючее, стылое. Будто укол метели сквозь сентябрьское тепло.

Человек напротив открывает глаза, заиндевелые и чужие.

Дёргаюсь, пытаясь отгородиться, но тщетно.

Жгучая стужа ввинчивается мне в лёгкие, сковывает дыхание, безжалостно леденит меня изнутри, и этот лёд — тяжёлый, плотный как камень. Голова превращается в промёрзший аквариум, в котором застыли прозрачно-неподвижные мысли; чужак, завладевший телом студента, разглядывает их на просвет.