На переменке я убедился, что в этом-то и состоит главная трудность. Коридоры кишмя кишели учителями и ребятнёй, да вдобавок ещё и Эхма с двумя дежурными так и курсировал сверху вниз и обратно.

Внизу посреди доски, прикреплённый четырьмя кнопками, красовался внушительных размеров список учителей с расписанием так называемых встреч с родителями. А что, если оно отсюда исчезнет? Добрая половина учеников, то есть триста юных граждан, сразу увидит свет. Расписания нет, значит, встречи с родителями отменены. Так и скажут дома. А притулившийся рядом крошечный листок напоминал учащимся, когда им позволено ходить в поликлинику. Причем для каждой болезни было свое определённое время. Я знал, что это предупреждение тоже сильно вредит ученикам, лишая их возможности лечиться, когда им удобно, скажем — во время уроков или какого-нибудь скучного собрания. Третий листок вещал о том, что уже прошло: о начале учебного года. Я пробежал глазами объявления и на других досках, но вытаскивать кнопки не стал. Займусь ими после школы.

Уроки тянулись ужасающе медленно. Я сидел как на иголках, на сей раз не только из-за нависших надо мной колов.

— Сколько до конца? — шепнул я в широкую спину перед собой.

Метод взглянул на ручные часы и, по своему обыкновению, внятно и раздельно протянул:

— Че-ты-ре-ста три-дцать две се-кун-ды.

Немного погодя я уже раскрыл было рот, чтобы задать тот же вопрос, но тут с кафедры донёсся громкий голос учителя Валентина Косматина:

— Потокар!

Я замешкался.

— Потокар! — снова грянул голос Плюсминуса, как мы за глаза именовали учителя математики. — Ждёшь особого приглашения? К доске, и захвати тетрадь!

Домашнее задание я, само собой, не выполнил. Плюсминус сделал мне хороший втык и отвалил такой невообразимый пример, что я споткнулся на первых же действиях. Ни тпру ни ну, хоть плачь! Схлопотал единицу. И тут прозвенел звонок.

— Собиратель колов! — прокатилось над классом.

Я огляделся. Все быстро собирали свои портфели. На меня никто не обращал внимания. Одна Шпелца смотрела на меня с сочувствием.

— Да, собиратель колов! — упрямо подтвердил я.

— Михец, идёшь? — позвали Йоже и Метод, потому что мы всегда ходили домой вместе.

— Ластик и карандаш куда-то подевались, — буркнул я и полез под парту.

На деле я просто спрятался, потому что весь горел со стыда.

Глупо, конечно, врать бабушке и друзьям.

Наконец класс опустел. Но, увы, браться за дело было рискованно. Цербер ещё не отпустил своих третьеклассников. Я нетерпеливо топтался перед доской Народного университета, в шестой или седьмой раз перечитывая объявления, приглашавшие на вечерние курсы английского языка. Английский язык я ещё кое-как переваривал. Латинский не любил, а немецкий просто ненавидел, потому что немцы убили моего отца, партизана, мать угнали в лагерь, откуда она не вернулась, а меня ещё целый год после освобождения держали в каком-то своем приюте.

Но вот отчалили и последние третьеклассники. Теперь только снизу доносились голоса и торопливые шаги. Там старшие классы, кабинет директора и учительская. Предосторожности ради я скосил глаза влево, потом вправо, потом вытащил из кармана ножик и поддел первую кнопку. Отлетела шляпка. Объявления висели здесь с начала учебного года, кнопки успели проржаветь. Блестящим лезвием подцепил я вторую шляпку. Она тоже слетела. Доска была из твёрдого дерева. Вытаскивая третью, я вдруг почувствовал, что у меня дрожат руки. Пришлось подождать, пока пройдёт трясучка. Теперь я работал с величайшим старанием, и труд мой не пропал даром. Что за экземпляр! Шляпка заржавела, зато ножка как новенькая. Я положил кнопку в карман. На очереди четвёртая!

И именно в эту минуту на лестнице раздались шаги. Я быстро сунул в карман ножик и принялся с большим вниманием читать объявления о курсах немецкого языка. На курсах было три группы: для начинающих, для тех, кто кое-что петрит, а также группа усовершенствования. Последние строчки призывали к изучению немецкого языка, ибо язык не имеет ни малейшего отношения к злодеяниям гитлеровцев во время войны. Я опять уставился на все эти объявления, и тут в коридоре появилась Шпелца. Она вихрем промчалась мимо и лишь на обратном пути заметила меня.

— Ты ещё не ушёл? А я забыла латынь. Уже дома обнаружила… То есть папа обнаружил. — Шпелца на секунду умолкла. — Может, ты боишься идти домой из-за единицы по математике? Приходи ко мне. Мне папа помогает. Ступай, не бойся, до конца полугодия исправишь!

Наконец она удалилась.

Я благополучно выдернул три кнопки. Остальные сломались. Потом сбежал на второй этаж. Здесь придётся потруднее. В двух шагах от доски — учительская, а сразу за углом — кабинет директора. Если откроется дверь учительской или появится директор, если… Этих «если» было ничуть не меньше, чем у исторички «итак», но я не спасовал. Просто пришлось подождать, пока всё кругом стихнет. А чтоб время не шло даром, я снова занялся чтением.

И тут я открыл много такого, о чём раньше не имел ни малейшего понятия, хотя дважды в день проходил мимо этой огромной чёрной доски. Где там было вчитываться во все эти листки и листочки, когда утром мы, словно на кроссе, бежали в класс, а после уроков — на улицу! Оказывается, в нашей школе много разных кружков и организаций, притом не только для старшеклассников. У пионеров тоже есть свои кружки. Маленькая красная записка приглашала всех, кто умеет играть в шахматы, на переговоры о пионерском шахматном турнире. Жёлтый клочок с чёрной мишенью посередке сообщал, когда состоятся следующие соревнования по стрельбе. Написанное огромными разноцветными буквами объявление только что организованной секции рисования призывало юных художников записываться у такого-то и такого-то четвероклассника. А когда я прочёл объявление юных туристов об очередной вылазке на природу, в которой могут принять участие все желающие, у меня заныло под ложечкой. Подумать только, даже туристы есть! Значит, в нашей школе учат не одни латинские глаголы, заковыристые английские слова и всё такое прочее! Можно стать даже туристом. Туризм всегда привлекал меня, особенно с тех пор, когда мы с бабушкой на каникулах ездили к какой-то её знакомой в Поляны, где был целый палаточный городок. Масса палаток, а посреди — флагшток с флагом. Днём они совершают прогулки и постигают разные премудрости, слушают интересные лекции и играют в разные игры, а вечером сидят у лагерного костра. Вот бы куда записаться!

Наступившая вдруг тишина напомнила мне о моём деле. Я начал вытаскивать кнопки. Цик! Цик! Не обошлось, конечно, без потерь, но большая часть ничуть не пострадала. Кнопки я клал на пол. Следом за ними летели листы и листочки, написанные карандашом, чернилами, тушью или красками, большими, маленькими, печатными и рукописными буквами. В жизни не видел такого разнообразия. Просто волшебные листочки! Напиши что хочешь, прикрепи кнопками, и желание твоё исполнится.

На доске оставалось еще три объявления, когда в коридоре неожиданно послышались шаги. Я кинулся в противоположную сторону. Шаги были быстрые и замерли как раз у доски.

— Гром! Товарищ Гром! — звал директор.

С первого этажа донёсся ответ:

— Сейчас, товарищ директор!

На лестнице раздались тяжёлые шаги Эхмы.

— Товарищ Гром, кто это сделал? — строго спросил директор, когда Эхма на площадке по-солдатски ударил пяткой о пятку.

— Эх-ма, шалопаи! Это потому, товарищ директор, что много развелось организаций. До войны и половины не было, вот и были тишь да гладь.

— Не в этом дело, — не меняя тона, сказал директор. — Просто вы не снимаете устаревшие объявления, хотя я вам столько раз ставил на вид. Кто-то постарался за вас. Было бы, конечно, лучше, если б объявления бросили в корзину, а кнопки принесли в канцелярию. Пожалуйста, не забывайте больше об этой доске.

Легкие, быстрые шаги спустились по лестнице, а тяжелые, неторопливые ещё бродили туда-сюда.

— Эх-ма, какие там ещё обчества! Только и убирай за ними классы да коридоры! Ученикам — учение, а не обчества да кружки. Эх-ма.