— Ты, как верблюд, жуешь,— вдруг сказала ему Галка. Мама сердито посмотрела на нее, а я под столом наступила Галке на ногу. Но она, противная, даже не ойкнула. И еще хуже сказала:

— И шея у тебя, как у верблюда — длинная-длинная.

— Не длиннее твоего языка.— Мама даже покраснела, так ей было стыдно за Галку.

Федька рассмеялся, помотал головой.

— Я вот тоже языкатый, я и ночью-то, во сне, никак не могу угомониться, все чего не то бормочу, и в школе на уроках болтаю. А из Колятки каждое слово клещами тя­нуть надо.

Федька раньше всех съел и кашу, и бутерброд, и две кружки чаю выпил. Потом вытер ладонью рот и сказал:

— Я на еду злой!

Мама спросила мальчиков о том, была ли бабушка Анисья у врача.

— Быть-то была, только не подлежат ее глаза лече­нию.— Колятка глубоко-глубоко вздохнул и опустил гла­за.— Сегодня вот сюда она приедет, в Зареченск.

А Федя даже про слепую бабушку все старался расска­зать что-нибудь веселое, смешное.

— Знаете, о чем она намедни толковала? Охота, гово­рит, мне в космос слетать для науки. А то, говорит, я вон какую долгую жизнь прожила, а пользы от меня людям все­го-ничего. Эх, старехонька-дурехонька...

— Хватит болтать!— строго оборвал его Колятка.— Про космос она в шутку говорила, а вообще-то она, Анна Владимировна, кабы было надо, что угодно бы сделала, на какое угодно бы геройство пошла. Не верите?

— Да как это не верю,— быстро ответила ему мама,— еще как верю, она и сыновей своих героями воспитала.

Нам еще в прошлом году Коляткина и Федина мама рассказывала про трех сыновей бабушки Анисьи. Отец их погиб еще в гражданскую войну. И бабушка Анисья одна растила своих сыновей. В войну все они были летчиками, воевали очень храбро, сбили много фашистов. И все герой­ски погибли...

— Думаете, она от чего ослепла? От слез,— сказал Федя.

— От горя, а не от слез,— сказал Колятка.— Она у нас на слезы тугая, она все в себе переживает.

Директор совхоза обещал привезти бабушку Анисью к обеду. Но мы пошли в Зареченск сразу после завтрака. Наша мама велела нам хорошенько проветрить дом, все прибрать. Федя дорогой начал нам говорить, что бабушка все равно не увидит, прибрано в доме или нет, и нечего зря переводить время. Лучше до ее приезда на лугу побесить­ся, ребята небось уже давно там.

— И мотай на свой луг,— сказала Галка,— очень ты нам нужен!

— Правильно, все равно ты только под ногами у нас будешь крутиться,— сказала я.

Федя убежал на луг.

Лимонный куст умыл и полил сам Колятка. Он подкла-дывал под каждый листок ладонь и осторожно так смывал с него мягкой тряпицей пыль. Потом отошел от окна, по­смотрел на чистый куст и сказал нам про него:

— Глядите-ка, сразу заулыбался.

Прибрали мы всё, сели у раскрытого окна и стали ждать бабушку. Галка сначала рассказывала Колятке про свою октябрьскую звездочку, потом про нашу Путьку, про то, как долго зимой она спала и как мы все боялись, что она уже не живая. Колятка любил говорить о разных зве­рях, птицах, растениях, тут он сразу делался разговорчи­вым. Он сказал удивленно:

— Так все же черепахи зимой спят, неужто вы об этом не знали? И речные, и болотные, и кавказские. Всякие.

— А наша не поймешь какая,— сказала Галка.— Дру­гие черепахи чего только не едят. Даже мясо рубленое, даже картошку вареную. А наша Путька только траву хрумкает да капусту.

— Ничего,— успокоил Галю Колятка,— она и на одной траве всех нас переживет. Черепахи живучие.

Мне казалось, что Они разговаривают где-то далеко-далеко от меня. Я думала все время об одном. И когда мы убирались, и теперь... Вот здесь, думала я, в этом доме жила- когда-то бабушка Анисья со своими сыновьями. По этому полу ее сыновья ходили, за этим столом они обедали, учили уроки... Вот на стенах висят их фотографии. На од­ной они все вместе. Еще мальчики. Выстроились по росту, как на пионерской линейке, смотрят прямо, губы крепко сжали, наверно, чтоб не рассмеяться. А на остальных фо­тографиях они взрослые, военные. Уже по отдельности... Потом их не стало... Но ведь они были, они жили, жили здесь! Вот почему бабушку Анисью так тянет в этот дом.

— Не едет и не едет,— опять будто очень издалека услышала я Коляткин голос.— Что с ней стряслось?

И тут в окно просунулась Зойкина голова.

— Эй вы! — крикнула она так громко, что я даже под­прыгнула.— Сидите тут, а там бабка Анисья на лаковой машине прикатила. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты!

Мы выбежали на улицу. Из блестящей черной «Волги» не вышел, а выскочил молодой высокий дядя в белой ру­башке и в соломенной шляпе. Он распахнул дверцу маши­ны, помог выйти из нее бабушке Анисье, весело сказал Колятке:

— Принимай, Николай, свою бабусю.— Потом пожал ей руку, низко поклонился.— До свидания, Анисья Ермолаевна, как нагоститесь здесь, дайте знать, пришлю за вами машину.

Я волновалась, когда ждала бабушку Анисью, потому что еще не видела ее слепой. Я думала, что теперь мне ее все время будет жалко. Но у нее даже глаза были весе­лые. И по комнате она ходила, как ходим мы, только все трогала руками.

— Я ведь теперь, девоньки,— сказала она нам с Гал­кой,— на глаза-то свои не надеюсь. Я теперь больше рука­ми шурую. Одно слово — слепая тетеря.

— Тетери, бабуля, бывают глухие, а не слепые,— со смехом поправил ее Колятка.— А у тебя слух как у доб­рого коня.

Походила она немножко, потом села к окошку и нас попросила посидеть с ней.

— Вот я и дома,— сказала она.— В совхозном-то нашем дому до того ж хорошо, до того там все складно, а вот, поди ж ты, тянет меня сюда, в избушку мою. Неделю здесь не побуду, а кажется, целый год не была.

— А ваш совхозный дом больше этого? — спросила Галка.

— Да разве ж вы там не бывали? — тоже спросила баба Анисья.— Дочь-то моя с зятем уже четвертый год там жи­вут, уже и садок взростили яблоневый. Колятка-то с Федюнькой со мной, здесь жили, ни за что не хотели от меня уходить, но и родителей не забывали, то и дело к ним на­ведывались.

— А нас вот с собой не брали,— сказала Галка и за­смеялась.

Это она нарочно сказала, это она чтобы поддразнить Колятку, потому и смеялась, на самом же деле Колят­ка еще в прошлом году много раз звал нас с собой в сов­хоз.

Но сейчас он только немножко покраснел из-за Галкиного вранья и сказал тихонько:

— Хватит уж тебе...

— Да знаете, какой у нас там дом... — опять начала го­ворить баба Анисья, но тут Колятка громко, будто она и верно была глухая, перебил ее:

— Не говори им ничего бабуля, не расписывай, пусть сами придут да поглядят, что у нас там за дом, да что за совхоз.

— И то правда, внучек,— сказала бабушка Анисья.— Пусть сами поглядят и на нашу тамошнюю избу, и на наш садок. Он у нас маленький, садок-то, с ладошку, но зять мой с Коляткой такого там намудрили, все диву даются!

— Да ладно уж тебе, бабуля,—сказал Колятка,—просто напрививали на одну яблоню разных сортов, вот и вся премудрость. Обыкновенное дело, так многие делают.

— Хлеба у нас нынче, говорят, уж больно задались, да только мне-то не повидать... — бабушка Анисья сказала это совсем тихо и длинно вздохнула, и губы у нее задрожали, и лицо все сморщилось. Но она не заплакала, только по­молчала немножко и опять начала тихонько говорить:— Верите, девоньки, за всю жизнь я, как есть, ничем не боле­ла, думала, износа мне не будет. И вот на тебе — такая напасть. Старость, уж видно, своего не упустит, от старо­сти глаза-то мои занедужили, от одной только старости беда моя приключилась.

 Тут Колятка подошел к ней.

— Ну, чего ты, не надо, бабуля,— он взял ее за руку, прислонился щекой к ее голове.— Ты же сама говорила, что тебе еще грех жаловаться, что еще видишь маленько.

— Право слово, маленько вижу,— бабушка Анисья улыбнулась, широко раскрыла глаза.— Вот так, ежели во­все близко, я и тебя различаю, внучек. И верно, что еще грех мне уж больно жаловаться. А вы, девоньки, обяза­тельно к нам в совхоз приходите, вам у нас понравится.