— Не увиливай! Теперь-то ты заставишь его устыдиться. Смелее, Минка! Вперед, как настоящие мужчины!

— А… это так важно, что он обо мне думает?

— Еще как! Даже если ты этого пока не понимаешь.

— Но я хотела бы взглянуть на партитуру.

— Разумеется. Я пойду с тобой. — Тетушка поднялась, взяла меня за руку и, прежде чем я поняла, что происходит, помогла мне подняться на сцену.

В зале наступила тишина. Все взоры были прикованы к нам.

— Мои дорогие гости! Почтенная публика! — воскликнула Юлиана своим звонким голосом. — Со мною ваша надежда на сегодняшний вечер. Наша маленькая гостья — она только что прибыла из Вены, — вероятно, сможет заменить фройляйн Олимпию.

В зале разразилось ликование.

— Смелее! — проревел Габор, стоявший в боковом проходе.

Раздались аплодисменты, а товарищи Габора бросали в воздух фуражки.

Сделав книксен перед фройляйн Шёнбек, я подсела к ней и углубилась в ноты.

— Ну что? — взволнованно прошептала она.

— Попробуем. Только дайте мне знак, когда вступать.

— Я буду сидеть рядом и перелистывать ноты. Смотри: вот увертюра, затем речитатив. Потом вступает хор, тут начинается первая ария. Вот дуэт, потом твой сольный кусок — ну как? Рискнешь?

— Да, пожалуй. Это для меня большая честь.

И тут мой взгляд упал на отца Габора. Он сидел прямо передо мной. В первом ряду, скрестив руки и плотно сжав губы. Он с ненавистью впился в меня своими азиатскими глазами. Вся моя отвага мигом улетучилась.

— Что случилось? — шепотом спросила тетушка Юлиана.

— Я не смогу.

— Почему это вдруг?

— Потому что… у меня нет платья для сцены. Наш багаж еще не доставлен.

Тетушка вздохнула с облегчением.

— Это не проблема. Пойдем со мной. Фройляйн Олимпия, мы сейчас вернемся. У нас великолепная костюмерная, мы что-нибудь тебе подберем, моя Минка. Дорогие гости, — продолжила она уже громко, — представление спасено! Через четверть часа мы начнем.

Под громкие аплодисменты она снова взяла меня за руку и повела в каморку за сценой, где царил невероятный хаос. Платья навалены на стулья, яркие мундиры разложены на комоде, шляпы, парики и маски развешаны на стене. Из одного ящика торчали павлиньи перья, из другого веера и вуали. Прямо на нашем пути валялись деревянные щиты и мечи, а посреди комнаты стояло чучело гуся.

— Дети все раскидали, — пожаловалась Юлиана. — Как я теперь… в этой спешке… Стоп! Удача! — Она достала из какого-то шкафа сиреневое платье. — Добрая фея из «Спящей красавицы». Недавно в нем выступала Галла Пумб. У вас примерно одинаковые фигуры. Быстренько раздевайся… Дай-ка я тебе помогу.

Платье почти целиком состояло из рюшей. Рюши на юбке, рюши на рукавах, две нижние юбки с рюшами, маленький кринолин.

— Прямо на тебя сшито, я не ошиблась. Так, теперь расплетем косы, на лоб серебряную повязку. Представляешь, как здорово ты будешь смотреться на сцене!

— Я вас очень прошу, — робко проговорила я. — Не могли бы вы начесать мне волосы на виски? Как можно больше.

— Зачем? Я тебя не понимаю.

— Так меньше видно мое лицо.

— А почему его не надо видеть?

— Просто так, — пробормотала я в отчаянии, — только один раз.

Тетушка покачала головой, так что колибри задрожал, но сделала, как я просила. Закончив, она отступила на шаг и внимательно на меня посмотрела.

— Ужасно, моя дорогая. Получается маленькая ведьма. Нет, так не годится. Ты сама не знаешь, что тебе идет. Волосы надо зачесать назад. Погоди-ка… сейчас… Ну вот, теперь ты мне нравишься.

Она подвела меня к высокому, до самого потолка зеркалу. Я мгновенно отвернулась, но тетушка энергично развернула меня, и, не успев закрыть глаза, я увидела свое отражение. Впервые за пять долгих лет. Это был шок. Из зеркала на меня смотрела абсолютно чужая девочка — нежное создание с тонкими чертами лица. Никакого носа картошкой, никаких слоновьих ушей. Рот как рот… И это я? В зеркале отражалась совсем не уродина. Могло ли это быть?

— Тебе надо носить одежду светлых тонов, — радостно заявила тетушка. — Серое и коричневое не для тебя.

Но я ее почти не слышала. В голове звенела блаженная мысль: я не уродина! Я не уродина! И нет больше причины скрывать лицо. Мне незачем стесняться своей внешности. Я такой же человек, как все. Кошмар кончился. Я разрыдалась и бросилась тетушке на шею.

— Спасибо… Спасибо… — бормотала я.

— Спасибо за что? — недоумевала Юлиана.

— За то, что я больше не уродина.

— Ты? Кто тебе сказал, что ты уродина? Наряд у тебя неудачный. Но я сразу увидела, что ты прелестная, маленькая, постой-ка… — Она достала из рукава кружевной платочек и вытерла мне слезы. — Ну, не реви! Все хорошо. Так, молодец… а теперь, марш! На выход! А то у наших гостей лопнет терпение.

Она пошла впереди, а я, ошалев от счастья, следовала за ней. Что значит «следовала»?! Я парила в облаках. Ведь я буду выступать перед публикой, и я совсем не уродина! Я могу показаться без шляпы перед Габором, перед генералом, перед всем городом! Но едва мы оказались за сценой, меня с новой силой охватила сценическая лихорадка.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — Прошептала Юлиана и оставила меня одну.

Через щелочку в занавесе я всмотрелась в переполненный зал, в это безбрежное море любопытных глаз.

«Нет, — подумала я в испуге, — не могу…» Но уже в следующую секунду стояла перед занавесом. Поджилки мои тряслись, я была одна-одинешенька. И вдруг аплодисменты. Я глубоко присела в реверансе. И снова мой взгляд упал на генерала. Он насмешливо ухмылялся. Но что я вижу? Кто это сидит возле него? Раньше это место пустовало. Теперь я обнаружила знакомое лицо. Живые темные глаза, густые ухоженные убеленные сединой волосы. Не может быть! Рядом с генералом сидел обаятельный граф Шандор из Хинтербрюля. Мой покровитель! Тот, что подарил мне золотой. Как он здесь оказался?

Под одобрительные возгласы и несмолкающие аплодисменты я уселась за рояль. В зале наступила напряженная тишина. Сердце у меня колотилось, словно хотело выскочить из груди. Руки налились свинцовой тяжестью. Уголком глаза я видела генерала. Он перешептывался с графом. Нет. Нет, нет! Что он там наплел про меня? Ну, хватит! Я ему покажу, на что я способна! И я уже не уродина.

— Давай, — прошептала Олимпия Шёнбек, — начинай!

Я сыграла первый такт. Рояль был для меня чужой, клавиши тугие, все было непривычным.

— Громче! Энергичнее! — Олимпия была в ужасе. — Это же не оперетта! Это прославление Австро-Венгрии. Думай о Его Высочайшем Величестве. Смелее!

Я собралась с силами, ударила по клавишам и с воодушевлением, допустив только две еле заметные помарки, исполнила увертюру.

Когда подняли занавес и первые дети ступили на сцену, я уже привыкла к роялю и разошлась. Это была замечательная опера, патриотическая пьеса с мелодиями всех земель монархии. Олимпия дирижировала левой рукой, дети пели с подъемом, а я так была сосредоточена на партитуре, что содержание оперы от меня ускользнуло. Я не имела ни малейшего понятия, кому я аккомпанирую, но что это меняло? Главное, я попадала на нужные клавиши и не сбилась.

— Славно! Славно! — одобрительно шепнула Олимпия.

Похвала. Теперь она доставляла истинное наслаждение. Генерал был забыт. Со вступлениями все было в порядке. Настрой на сцене сказочный. Я играла сложные пассажи, и восхищение в зале нарастало. Уже во втором акте аплодисменты раздавались после каждой арии. А финал так понравился публике, что пришлось повторить весь последний акт. Наконец занавес упал — я была словно в трансе, — зал разразился бурными несмолкающими овациями.

— Браво! — кричали люди, вскакивая со своих мест. — Виват, фройляйн Шёнбек! Ура-а-а! — и продолжали хлопать уже стоя.

Это был возвышенный момент. Весь зал оказался на ногах, и почтеннейшие гости, хлопая, чуть не отбили себе ладони.

Дети то и дело выходили на поклоны. Олимпию подвели к рампе. Триумф был полный.

Бургомистр вручил ей от имени отцов города золотые часы на длинной цепочке и диплом почетной гражданки города Эннса. От дядюшки Луи она получила вазу из чистого серебра, на которой было выгравировано: «Талантливейшей Олимпии Шёнбек на память. „Юная спасительница“. Эннс, 24 июня 1875 г.». Снова бешеные аплодисменты. Олимпия плакала, спускаясь со сцены.