Я верила Эрмине на слово. Отчего так много замужних женщин все время страдают? Почему моя маменька вскрикивала среди ночи: «Нет, Рюдигер! Прошу тебя! Оставь меня в покое! Я не могу сегодня!»? Теперь понятно.

Я сотни раз слышала подобные слова. И моей красивой маменьке тоже приходилось от этого отбиваться. Такой участи я себе не желаю. С меня хватит корсета!

Нет! Нет и нет! Габор должен оставаться тем, кем он был — кавалером, моим поклонником, который делает мне комплименты, пишет милые записочки. И вообще мужчинам незачем меняться, никогда. Мне нравилось, что они восхищались нами, целовали руки, открывали двери, помогали сесть в экипаж, поднимали оброненные нами вещи, нравилось, что они были героями, готовыми защищать нашу честь на дуэли, воевать за родину, оберегать нас от любой опасности. Этого мне достаточно. Мерси. Животная сторона отношений между мужчиной и женщиной, это нечто мистическое, может подождать. Меня это даже не интересует.

Зевнув, я легла в кровать. Я думала о Габоре. О его прекрасных глазах. И о его последнем письме, оно так меня волновало, что снова вызвало сердцебиение: Я РАЗРАБАТЫВАЮ ПЛАН, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ ВАС ЧАЩЕ. OMNIA VINCIT AMOR.

Боже мой! Боже мой! Что же это может быть? Не было никаких причин, чтобы видеться чаще. Он вел жизнь молодого барона, бывал в свете, я же сидела дома, и оба мы были под надзором: я под надзором Эрмины, он — своего папа́.

Правда, на венгерском ужине мы будем целую ночь вместе.

От этой радостной мысли я шумно вздохнула. Ждать оставалось недолго. А что я стану делать, когда начнутся танцы? На детских уроках танцев в Вене присутствовали только девочки. Я понятия не имела, как танцуют с мужчиной.

Может, я еще успею взять несколько уроков? У Галлы Пумб был учитель танцев с начала мая. Может, мне позволят присутствовать разок-другой? Тетушка, скорее всего, разрешит мне, наверняка это входит в ее план.

Ура! Я так люблю танцевать. Полька, вальс, кадриль, котильон, наконец-то я буду учиться танцам, как взрослая. С этой радостной мыслью я уснула.

Но человек предполагает, а Бог располагает.

В то лето я стала учиться совсем другому.

Но это отдельная глава.

Скажу сразу: мне не разрешили брать уроки танцев с Галлой Пумб. Этому воспротивилась Эрмина. Зато накануне венгерского ужина произошло весьма важное событие. Прежде всего было опасно поколеблено мое представление о собственном происхождении. Но лучше расскажу все по порядку.

12 июля тетушка пригласила меня в свою комнату, сразу после английского. Был прохладный дождливый день. Когда я вошла, она опиралась на резной комод, у которого был открыт верхний ящик. В руке она держала два дагерротипа. Быстро сравнив их со мной, она радостно кивнула и положила картинкой вниз на дно ящика, который тут же заперла.

— Дорогая моя, — весело сказала она, устремившись мне навстречу, — небольшое изменение в программе. Сегодня мы не рисуем, сегодня мы устроим себе славный отдых и примем ванну. — Она протянула мне маленький пакетик и выжидающе посмотрела на меня.

— М-м-м. Как пахнет! А что это такое, милая тетушка, можно спросить?

— Бальзаминовое мыло. Домашнего приготовления. Пробовала? Ну тогда это мой подарок. Вечером мы вымоем твои волосы. А завтра, знаешь, что мы сделаем завтра? Мы превратим тебя в графиню. Но прошу тебя, ни слова мадам гувернантке. Это должен быть сюрприз.

— Как прикажете, — я сделала книксен, — но как же вы меня превратите? Попробую угадать. Костюмом?

— Сахарной прической.

— А какое из новых платьев я должна надеть?

— Платье графини. Белое в лиловую крапинку. Такое платье уже было однажды в Эннсе. Но это секрет. Мы устроим эксперимент и зашнуруем тебя до сорока сантиметров, если получится.

— Так туго? — встревожилась я.

— Если получится, — она протянула мне руку для поцелуя. — Ну что ж, мое сокровище, я пришлю за тобой в четыре. И чтоб была готова точно в срок.

Я была готова, потому что упустить купанье мне совсем не хотелось. Мы с Эрминой уже купались однажды, сразу после приезда. Но не в «Черном орле», а в пивоварне господина Романа Грубера, вернее, в солодовне.

Солодовня с мая по октябрь не используется, и ее превращают в купальню, где ваннами служат деревянные чаны. Они такие длинные, что в них можно лежать. В обычных ваннах моются сидя, и в нашем отеле тоже (по желанию клиентов ванну приносят в комнату вместе с большим медным котлом, наполненным горячей водой). В чане же можно вытянуться всласть. Еще одно новое наслаждение.

— Дома мы моемся задаром, — сказала тетушка, когда ровно в четыре я вошла в ее комнату, — но у Грубера веселей. И мне не жалко потратить несколько крейцеров. Запомни, человек должен время от времени себя баловать, тогда он будет бодр и здоров.

Когда мы пришли в солодовню, она была почти пуста. Только последняя из трех кабин была занята. Эльза Хопф, хозяйка заведения, вышла нам навстречу, взяла у нас шляпы и зонт, накидки и перчатки и повела в комнату номер два. Мне она была знакома еще с того раза.

Кабинка отапливалась, потому что на улице было холодно. Тут стояли два больших деревянных чана и стулья. После того как мы разместились на двух стульях, госпожа Хопф стала наполнять ванны водой из высоких синих кувшинов.

Вода оказалась приятно теплой. За два дополнительных крейцера госпожа Хопф добавила в воду лавандовое масло, и в помещении сразу распространился приятный аромат. Первая ванна была уже почти полна, когда тетушка внезапно поднялась.

— Дорогая Эльза! Минка! Не сердитесь на меня. Я пошла домой. Наш генерал переделывает красный салон. Одну красивую лампу мне уже разбили. Я беспокоюсь, и лучше мне быть там. Минка, тебе придется купаться одной. Через два часа за тобой придет Йозефа. — Она помогла мне раздеться, расшнуровала тесный корсет и, высоко подняв волосы, натянула через голову длинную до щиколоток рубашку, которую мы принесли с собой. — Так, — сказала она удовлетворенно, сердечно поцеловала меня в губы и со словами: «Можно окунаться. Адье, сокровище мое», ушла.

Освободившись от своего панциря из китового уса, я скользнула в теплую воду. Какое же это было наслаждение!

— У сударыни есть все необходимое? — осведомилась Эльза Хопф.

— Да, спасибо. Все прекрасно.

— Если что-то понадобится, пожалуйста, просто позвоните, — она указала на колокольчик, стоявший на столике возле чана. Здесь же стояли стакан и граненый графин с водой, рядом красная тарелка, а на ней принесенное мыло.

Я намеревалась основательно намылить свое тело, не поверх рубашки, как было принято, а непосредственно кожу. Это требовало отваги, поскольку обнажение считалось мерзким грехом, но красавица тетушка настаивала на этом.

— Молодая дама должна быть кругом аппетитной, — объяснила она мне еще дома, — она должна быть чистой, как кошка, и благоухать, как цветок. Надо вымыть и самые интимные места, детка, которых обычно не касаются. Понимаешь меня?

Я поняла, думая при этом о своей маленькой гувернантке, которая придерживалась на сей счет прямо противоположного мнения. Тело отвратительно, и потому его следует стесняться, к тому же, все, что ниже подбородка, не целомудренно — вот ее твердое убеждение. Тот, кто касается половых органов, совершает грех. Не зря их еще называют срамными, чтобы люди всегда помнили об этом грехе.

«Но, — подумала я и встала в своей ванне, — если нельзя их касаться, то как тогда мыться и благоухать, как цветок»? Я задрала мокрую рубашку и хорошенько намылила запретные места, руководствуясь девизом, что если грешить, так грешить. Я так усердствовала, что с головы до пят покрылась белой пеной — под рубахой, над рубахой. От удовольствия я что-то мурлыкала себе под нос.

И тут послышался звонкий смех из соседней кабинки. Я замерла. Голос был мне знаком. Это была… И снова раздался ее переливчатый смех, такой заразительный. Вне всяких сомнений, это была Лизи. Наша кондитерша. Хорошенькая полька из отеля. Ошибки быть не могло. Никто не умел так смеяться.