Но сегодня вдруг два господина выразили восхищение мною. Мой новый друг Габор и этот обаятельный новый родственник. Очевидно, я похожа на свою тетушку Юлиану. Почему мама не говорила мне об этом? Но ведь Юлиана красавица. А я?.. Тут какое-то противоречие.

Но я недолго размышляла об этом, потому что жизнь вдруг стала ужасно занятной. Слава тебе Господи, что я приехала в Эннс.

Крепко сжав руку Эрмины, я на мгновение прижалась к ней. Она ободряюще улыбнулась мне.

Даже не подозревая о предстоящем мне испытании, мы переступили порог этого импозантного отеля.

Большое фойе было ярко освещено и украшено цветочными гирляндами. Здесь царила еще большая сутолока, чем на улице: дамы в вечерних туалетах, мужчины во фраках, генералы в парадной форме, офицеры, прислуга. И тут же разгуливали дети, которым предстояло петь в опере, уже загримированные, в париках, в костюмах, в пестрых нарядах разных земель империи. Вокруг гордые родители, сестры, братья, родственники, друзья.

И хотя я всегда всем сочувствую, эта картина вызвала во мне острую зависть. Мне тоже хотелось спеть в «Юной спасительнице» и блеснуть перед Габором. Мне хватило бы на это отваги. «Смелее в бой, как подобает настоящему мужчине! — учила меня Эрмина. — Но только тишком, героические подвиги — это привилегия мужчин. Кураж для юной барышни нежелателен. Но когда надо, решительно вступай в бой! Это в духе нового времени. В остальном положись на Господа Бога».

Я не оплошала на приемных экзаменах в Вене. Не спасовала бы и здесь; как уже говорилось, я была готова. Это было бы достойным дебютом в Эннсе. Но что это? Когда я следовала за Эрминой и дядюшкой Луи, прокладывавшим нам путь в этой давке, меня вдруг охватила сценическая лихорадка, какая нападает на выступающих при свете рампы: я горела с ног до головы. И это был верный знак, что сегодня произойдет что-то еще, что-то очень волнующее. И важное. Этот жар никогда меня не обманывал. Но что?

Тут дядя Луи остановился и открыл дверь:

— Ну вот, сударыни! Входите! Это наш новый красный салон. Как, дорогая Эрмина, удивлены? Меблировка от Макарта, как в лучшем венском городском дворце. Освежитесь, перекусите немного и не торопитесь. Моя Юлиана зайдет за вами.

И, приподняв цилиндр, он оставил нас одних.

— Боже мой! — воскликнула Эрмина, осматриваясь вокруг.

Маленькая передняя, где мы находились, вела в красный салон. Таких роскошных покоев я еще не видывала. Стены обиты красным переливчатым шелком. Красный восточный ковер, такой пушистый, что туфли утопают в ворсе. Египетская кушетка. Помпейские вазы на высоких подставках. А в них экзотические травы, цветы из шелка, страусиные перья. Венецианское зеркало, слева от него, у окна, картина маслом в золотой раме, изображавшая — Боже Всемогущий, не ослепла ли я? — абсолютно… голую купальщицу. Я немедленно отвернулась.

Посередине стоял длинный резной овальный обеденный стол темного дерева, вокруг него двенадцать удобных стульев. В глубине наполовину скрытая тяжелой бархатной портьерой ниша, увешанная зеркалами, в нише широченный плюшевый диван того красного цвета, который любил Макарт. Он плохо вписывался сюда, как и туалетный столик за помпезной ширмой красного бархата. Мы нерешительно двинулись дальше. Салон являл собой странный гибрид театра, столовой и будуара, мой нос безошибочно определил запах болгарского розового масла, а в воздухе было разлито что-то греховное и искушающее.

— И впрямь separée [4], — пробормотала Эрмина, тяжело вздохнув.

— Что-что? — переспросила я.

— Separée, — повторила она машинально, не повышая голоса.

— Я никогда не слышала такого слова.

— Неважно.

— А что это такое?

— Такого здесь, в Эннсе, раньше не было.

— Да, но что это значит, separée?

— Не спрашивай! Сейчас нам надо вымыться. Мы с тобой похожи на трубочистов, а через четверть часа начнется опера. Да не смотри ты на эту вульгарную картину. Это грех, требующий покаяния.

Я сделала книксен. Скинула с себя долгополую коричневую накидку, бросила ее на стул, затем сняла шляпу и взглянула на свое серое скучное дорожное платье. В сравнении с веселой нарядной публикой за дверью я выглядела в нем как монашка.

Эрмина тем временем проинспектировала туалетный столик.

— Очень хорошо, вода в кувшине теплая. Гостевые полотенца тоже на месте, специально для нас. А что это там такое? Похоже на мраморный торт. Ты уже можешь есть, Минка? Как твой желудок? Знаешь, я вдруг поняла, что просто умираю от голода.

Я тут же подошла к столу, отрезала от торта толстый кусок, положила на тарелку и отнесла своей маленькой гувернантке.

— М-м-м, как вкусно. А ты ничего не съешь?

— Кусочек шоколада, если можно. — Возле торта стояла большая серебряная ваза с конфетами.

— Сколько угодно! Шоколад придает силы. — Эрмина смыла со лба сажу. — Ну как, вкусно?

— Очень, — ответила я. Стоя спиной к голой купальщице, в стороне от зеркал я расчесывала свои густые черные волосы и туго заплетала их в косы. — Таких изысканных конфет я еще никогда не ела, это лучший в мире шоколад!

— Приятно слышать, — раздался у двери звонкий голос, — все в доме сделано моими бравыми людьми. Минка! Эрмина! Наконец-то вы здесь! Минка, я твоя тетушка Юлиана. Добро пожаловать под мой кров! Чувствуйте себя, как дома.

Я подняла голову.

В дверях стояла изящная белокурая дама, чуть выше меня ростом, в золотистом присборенном платье с рюшами, с небольшим кринолином, длина его позволяла видеть мыски туфель. Она была так похожа на мою мать, что я даже испугалась. То же сияющее лицо, та же линия губ, лилейная кожа. Только черты ее лица были тоньше, и глаза не голубые, а ореховые, искрящиеся радостью. А талия — в самом деле осиная, как у императрицы. Рядом с нею Эрмина казалась чуть ли не пухленькой. Когда обе дамы обнялись и настал мой черед, я присела особенно низко и почтительно поцеловала тетушкину маленькую, мягкую руку.

При этом я старалась не пялиться на ее прическу. Тщательно зачесанные наверх светлые волосы были увенчаны гнездом из коричневого бархата, в котором красовался ослепительно синий колибри с распростертыми крылышками. И когда это элегантнейшее создание склонило ко мне свою изысканно убранную головку и сердечно поцеловало в лоб, я уловила исходивший от тетушки запах английской помады. А еще я подметила, что цвет ее платья повторял цвет жилета и розы на лацкане у дядюшки Луи. Мне это показалось безумно элегантным.

Сходства со мной, однако, не было никакого. Об этом и нечего говорить. Странно. На кого же тогда я должна походить в Эннсе?

Моя прекрасная тетушка помогла мне встать и на мгновение застыла передо мной:

— Я сейчас упаду в обморок, — промолвила она. — То же лицо. Совсем как…

Эрмина сию же секунду приставила к губам указательный палец.

— …совсем как… как я ее себе представляла, — быстро завершила Юлиана начатую фразу. — Я хотела спросить вас обеих, все ли у вас есть, что необходимо?

— Благодарствуем. В избытке. Впрочем, погоди. Юлиана, не одолжишь ли ты мне какой-нибудь красивый бант для прически? Мой весь в саже от паровоза. У тебя такая элегантная прическа, что я кажусь себе бедной родственницей из деревни.

— Разумеется, с удовольствием. Сейчас же пошлю Йозефу, пусть поищет среди моих вещей что-нибудь подходящее.

И уже через несколько минут крепко сбитая брюнетка по имени Цилли принесла большой алый шелковый бант, который был, пожалуй, чуть ярковат для скромного темно-синего платья Эрмины.

— Это прислала вам госпожа, — сказала она, приседая. — Вы позволите помочь? — И она ловко принялась за дело. Эрмина наблюдала за ней в зеркале.

— Совсем неплохо, — сказала она, когда служанка ушла. — Не попросить ли нам ее в камеристки… Я и в самом деле кажусь выше, если бант сдвинуть немного вперед, как ты считаешь, детка?

— Вам это безумно идет.