Я не понял и спросил:

— Зачем?

— Для собаки, — сказал Федотов. — Из милиции собаку пришлют.

Я шел к Галочке и думал о том, какой город Валдай. Конечно, он во много раз меньше Москвы. Но сколько же в нем хороших людей! После работы они не подумали об отдыхе для себя, а только о том, чтобы помочь неизвестному им мальчику и его маме. Я как-то почувствовал этот большой мир вокруг: лесхозы и молокозавод, школы и железнодорожная станция, лесные сторожки, гаражи, стадион и главное — люди, люди, весь Валдай, связанный невидимыми нитями с этим вот домом на горе. И казалось мне, что не телефон звонит у Федотова, а сердца людей тянутся к его сердцу. И бьются все эти сердца вместе. И нет ни у Якова Павловича, ни у людей, с которыми он связан, твоего дела и моего дела — одно у них общее дело, одна цель.

Оказалось, что еще весной Серого и Рекса, двух служебных собак милиции, забрали в область. В городе так-таки и не произошло ни одного крупного преступления, при котором могли понадобиться собаки-ищейки. Когда же первый день розыска Славы ни к чему не привел, Федотов позвонил в область и попросил срочно прислать Серого.

Нет, не сразу согласились прислать лучшую розыскную собаку. В области посчитали, что, раз нет преступления, нечего гонять собаку за сотни километров. Но Яков Павлович настоял на своем. Он сказал: «Речь идет о жизни человека — о самом главном».

И вот мы с ним в лесу.

— Ау-у. Ого-гого! — неслось из чащи.

Где-то в дремучей глубине леса стреляли, кто-то прибегал запыхавшись: «Кажется, нашли». Но это каждый раз оказывалось ошибкой.

Солнце нагрело лесной воздух; он настоялся, как под подушкой чайник с заваркой, и пахнул прелой листвой, сосной, грибами. Это был неповторимый лесной аромат.

Якова Павловича я скоро потерял из виду. Только что он сидел на пеньке. Перед ним на коленях была расквадраченная карта.

Несколько мужчин и женщин стояли вокруг, докладывая ему, а Федотов, нагнувшись, делал пометки на карте.

В этот день я еще раз подумал о том, что Яков Павлович никогда не искал счастья только для себя одного, а всегда был человеком, который радовался чужой радости и всегда близко к сердцу принимал чужую беду. Таких людей всегда любят, хотя они и не стараются специально завоевать любовь, бывают требовательными, строгими, а порой и суровыми.

Из-за деревьев донесся голос Федотова:

— Правее держите! Погодите, я выведу вас на тропку. Иву… у… шки… ин! Второй квадрат. Вто… о… рой, слышишь?

Я понял, что весь лес разбит на квадраты и десятки людей, пришедших спасать Славу, поотрядно, квадрат за квадратом, прочесывают местность.

Ни Славиной мамы, ни Киры Матвеевны не было. Они пошли с отрядами в глубь леса.

Ждали проводника с собакой. Я держал в руке пакет со Славиной рубашкой, чулками и теплой курточкой. Кто знает, что потребует проводник собаки? А вот и он.

Проводник оказался совсем не таким, каким я мог его себе представить. Это был человек немолодой, худощавый, с бородкой, чем-то напоминающий Дон-Кихота. Он сутулился, держа собаку на коротком поводке. Появившись как-то внезапно из-за деревьев, он не сказал ни одного лишнего слова, не сделал ни одного лишнего жеста, спросил только:

— Вещи мальчика с вами?

Я протянул пакет.

В это время из-за кустарника вышли Славина мама. Кира Матвеевна и Яков Павлович.

Нина Васильевна увидела Славину рубашку и чулки, закрыла лицо руками и громко заплакала.

— Серый, тихо! К ноге! — негромко сказал проводник.

Он нагнулся и дал собаке понюхать Славины вещи.

Федотов стоял теперь рядом со Славиной мамой и держал ее руку в своей. А я их и познакомить не успел.

Вначале проводник не очень торопил собаку и, как мне показалось, действовал вообще-то довольно медленно. Он чуть поглаживал пса и шепотом разговаривал с ним, как с человеком. А я-то думал, что, как только появится собака, она сразу же кинется в поиск. И, сознаюсь, в первые же минуты у меня к этому медлительному проводнику появилась неприязнь.

«Ясное дело, — думалось мне, — из-за этой собаки столько разговоров было в области. То они ее требовали, то у них собаку обратно просили. Ну вот и прислали ищейку с проводником, которому давно на пенсию пора…»

А проводник между тем говорил и, как я вдруг понял, обращался вроде бы к собаке, а в действительности вел разговор и для нас.

— След, Серый, след… Знаю, что сухо, знаю. Запах мог выгореть на солнце. А ты ищи… След, Серый, след…

Серый пошел, ведя нос над самой травой. Я заметил, что проводник старался начать поиски с затененного места, где, очевидно, солнечные лучи не попортили след. Это я уже начал понимать, хотя впервые столкнулся с розыскной собакой-ищейкой.

А Серый тем временем шел все увереннее и быстрее. Проводник говорил ему теперь только одно:

— Хорошо, Серый, хорошо!

В лесной тишине я начал различать вкрадчиво возникающие приглушенные звуки. Где-то негромко защелкало, потом птичий голос засвистел с переливами и громко залился пронзительной трещоткой. Иногда в этом хоре мне чудился не то крик, не то плач Славы.

Серый не давал нам остановиться, оглядеться и осмотреться по сторонам. Он все время бежал вперед. Но вот собака засуетилась, вильнула из стороны в сторону и как-то вся будто обмякла.

— Рядом, Серый! — скомандовал проводник.

Собака села рядом с проводником, раскрыла пасть и часто-часто дышала.

В минуты таких передышек подтягивались мы, отставшие. Тяжелее всего приходилось, конечно же, Нине Васильевне. Но она старалась не отставать от нас.

Несколько раз Серый, видимо, терял след. Понять это было не мудрено. У собаки сразу же исчезала вся ее уверенность и, я бы сказал, упругость. В этих случаях проводник не торопил Серого, а только успокаивал его. И спокойствие этого худощавого, сутулого и так вначале не понравившегося мне человека передавалось собаке.

Но вот Славину маму успокоить нельзя было. Она и тут, в лесу, молчала, как едучи со мной в машине. Однако лицо ее, глаза говорили больше слов…

Да, в проводнике я ошибся, посчитав, что нам прислали самого плохого. Правда, я никогда не видел, как работают другие проводники розыскных собак, но об этом могу сказать одно: он знал свое дело отлично, работал уверенно и красиво.

Когда потерявший след Серый успокаивался, проводник вел его вбок и вокруг места, где исчез след. И этот прием нетрудно было разгадать. Описывая круги, проводник снова наводил Серого на след в стороне от того места, где какие-то посторонние запахи сбили собаку, помешали ей. Тогда Серый вновь натягивал поводок и бежал вперед, ведя за собой нас четверых. Я оглядывался — поспевает ли за нами Нина Васильевна. А она взглядом отвечала на мой немой вопрос: «Только бы вперед, только бы двигаться, искать, не стоять на месте. Я готова бежать так хоть сто километров, хоть тысячу».

«Всем, всем, всем! Самолеты, следующие по трассе, будут снижаться над квадратом шесть ноль один для поисков пропавшего мальчика. Эти машины пропускать и обеспечивать вне всякой очереди».

Слова приказа летели по воздуху на аэровокзалы и в пункты обслуживания авиации.

Снижая машины над квадратами трассы, летчики внимательно вглядывались в зеленую чащу леса. Но что в ней увидишь, даже с бреющего полета?! Все скрыто густой чащобой. Разве дымок поднимется из-за деревьев, и можно подумать, что это костер-сигнал.

Но взял ли мальчик с собой спички? Догадается ли он разжечь костер? Сумеет ли? Не побоится ли?…

В одном месте среди густого леса мы услышали какое-то журчание. Нет, это была скорее песенка, которую кто-то чуть слышно напевал, как говорят в таких случаях, мурлыкал себе под нос. А сделали мы несколько шагов — и в густой листве блеснул родничок. Прозрачная вода пробивалась сквозь черные узловатые корни огромной сосны, а потом, изгибаясь, бежала веселой струйкой, прячась и снова сверкая — уже более широким и медленно текущим ручьем.