Славка грозил ему пальцем:

— Мишка, сиди!

Какое там! Медвежонок снова карабкался, но все безуспешно. Тогда, решив, должно быть, что для достижения цели все средства хороши, он наступил ногой на спящую Машку, желая вскарабкаться на нее и таким образом перемахнуть за борт ящика.

Машка проснулась и взвизгнула. А Мишка — мохнатый буян — недолго думая дал ей затрещину.

Разбойник! Пришлось его вынуть из ящика и устроить отдельно от сестренки, в старой корзине. А чтобы он не вылез, мы покрыли корзину мешком и обвязали вокруг веревкой, как обвязывают банку с вареньем. Воздуха Мишке хватало: корзинка была вся в щелках, а мешковина — в дырках.

Вскоре Мишка перестал буянить и уснул. Но с поразительной точностью он просыпался каждые четыре часа и сразу же принимался отчаянно рычать:

«Ы-р, ыр-р-р…»

По-медвежьи это, должно быть, означало:

«Кушать хочу!»

Просыпалась и Машка. Но, как только поднималась на передние лапки, широко раскрывала свои темно-синие глаза, позевывала и, подкатившись под стенку ящика, начинала тихо урчать:

«Ур-р, ур-р-ры, ур-р…»

Она, не в пример своему братцу, была совсем благовоспитанной медвежонушкой и то, что требовала, выражала вежливой просьбой, вероятно, такими словами на медвежьем языке:

«Я проснулась и, если в доме есть что-нибудь поесть, не откажусь. Покормите меня, пожалуйста».

Кормить медвежат было не так просто. Блюдо у них одно, но подавай его точно ко времени и чтоб ни горячо, ни холодно.

Проще сказать, в понедельник, в семь часов утра, когда Яков Павлович ушел на работу, по всему федотовскому дому раздался рев:

«Ыр-р, ыр-р!..»

Мишка проснулся, разбудил меня, Славку и Юру — требовал есть.

Бабушка в это время гремела уже горшками у печи и приговаривала:

— Погоди, непутевый! Сейчас накормлю. Раз-звенелся на весь дом, что твой колоколец!..

Да, они и впрямь были точно валдайские колокольцы: один нас разбудил, другая ему на помощь пришла. И все мы поднялись, чтобы накормить двух маленьких медвежат. Кипяченое молоко разбавили в кастрюле на одну треть холодной кипяченой водой и добавили в ту же кастрюлю четыре куска сахару.

Уже поднялась и Машка. Она урчала в своем ящике, и казалось, что это где-то в небесах летит самолет.

В тот день я подумал, что среди медведей, так же как среди людей, встречаются совсем разные личности. Мишка и Машка были очень похожими внешне, но какими же они были разными по характерам! Особенно это чувствовалось, когда заявлял о себе их желудок. Да, тут у нас было много дел и работы хватало всем. Юрик принес воронку. Славка держал бутылочку, я наливал разведенное остуженное молоко. На горлышко бутылки бабушка надела соску-пустышку.

— Ну, вот и готово! — сказала ока. — Сегодня дело пойдет полегче, чем вчера у вас там, в подсобном хозяйстве. Первым накормим буяна.

Да, Мишка к этому времени совсем расхулиганился. Он так барахтался в своей корзинке, что опрокинул ее, и корзинка эта вздрагивала теперь и ползла по полу, как живая.

Я снял мешковину и взял Мишку на руки, чуть зажав его между колен. Он было утихомирился на мгновение, но стоило только поднести ему бутылку с соской, как медвежонок от нетерпения так замотал головой, что соска стала выскакивать из его рта и молоко брызгало во все стороны.

Только сделав два-три глотка, Мишка успокоился, обхватил передними лапами теплую бутылку, закатил от удовольствия глаза и принялся спокойно сосать.

Пузо его росло на глазах, как надувной шарик.

А Машка тем временем тихо поуркивала, хотя видела, что брат завтракает, и, должно быть, чувствовала аппетит от запаха теплого молока.

Мишка высосал ровно стакан молока, выплюнул соску, прижался мокрой и липкой своей мордашкой к моему рукаву и тут же заснул.

Я отнес его в корзинку и уложил на чистые пеленки, которые за время кормежки бабушка успела сменить.

Теперь надо было кормить Машку. Но в это время кто-то постучал в дверь.

— Кто там? — спросил Юрик.

Молчание.

Мы услышали женский голос:

— Что ж ты молчишь, Галочка? Отвечай.

И снова молчание.

Тогда спросил я:

— Кто стучит?

— Это я, — сказала за дверью девочка, — Я — Галя.

Юрик уже открывал дверь, и мы увидели высокую женщину в белом шерстяном платке и маленькую черноглазую девочку.

— Здравствуйте, — сказала женщина. — Простите, что так рано. Нам Яков Павлович наказал прийти. Увидел меня с Галочкой и сказал: «Идите к нам. Там для Галочки сюрприз есть. Пусть поглядит».

— Ой, медвежонок! — вскрикнула Галочка. — Соску сосет!

Она подошла к ящику, из которого торчали большая Машкина голова и две растопыренные лапы, которые обнимали бутылку. Машка сосала молча, сосредоточенно, как и полагается благовоспитанной молодой медведице. А Галочка присела возле ящика на корточки, обняла себя ладошками за щеки и чуть-чуть покачивала головой.

— Медвежонок! Живой! — шептала она. Потом повернулась к нам и тихо спросила: — Как его зовут?

Она говорила так тихо потому, видимо, что боялась спугнуть малыша, увлеченного завтраком.

— Машкой зовут, — сказал Юрик. — Это не он, а она.

— Медведиха?

Юрик не ответил. А Славка спросил:

— Ты, девочка, никогда не видела зверюшек?

— Видела, — сказала Галочка. — У нас в детдоме ежик был. Только ему нельзя было любовь выразить. Он колючий. А эта мягонькая. Ах ты, миличка!

Машка, видимо, насытилась, перестала глотать молоко, и оно белыми струйками потекло у нее по уголкам рта.

Галочка осталась поиграть с медвежатами, а Кира Матвеевна ушла. У двери она обернулась, и в этот же миг повернулась Галочка. Они ничего не сказали друг другу. Но тут не надо было слов.

Разве взглядом нельзя выразить любовь больше, чем словом?

Галочка и Машка полюбили друг друга с первой минуты их знакомства. Девочка называла медвежонушку Миличкой. Думаю, что это слово произошло у нее от «милая», и было оно как-то теплее, чем обычное — милочка.

А Машка терлась о Галину руку и поуркивала.

С родным братцем у Машки было мало общего, и потому она была как-то очень одинока. Мишка — тот отличался веселым, беззаботным характером. Думаю, если бы ему довелось стать школьником, получал бы он двойки и старой медведице не раз приходилось бы бывать в школе на неприятных объяснениях с учительницей.

А Машка была кроткой и благодарной. Говорить она не умела, но что с того? Она взглядом говорила «спасибо». Вот именно так и смотрела Машка на Галочку, когда та ее кормила.

Как-то днем Машку охватила тоска. Братец ее спал с блаженным выражением на мордочке, а Машка ползала по ящику и тихо повизгивала. Может быть, она вспомнила маму.

Галочка подошла к ней, взяла на руки, приласкала, и Машка сразу же успокоилась: свернулась калачиком и заснула на руках у девочки.

Да, Галочка отлично умела разогнать тоску и одиночество Машки. Ей удавалось сделать так, чтобы медвежонушка забыла, что у нее нет мамы. Ведь единственно близкий ей родственник, Мишка, совсем не обращает на нее внимания и даже, если ему нужно, может не задумываясь на нее наступить.

Но были и часы примирения братца и сестрицы, когда они боролись играя и при этом так ловко хватали друг друга зубами. Тут уж не разобрать было, где Мишка, а где Машка. Два пушистых комочка сливались в один с четырьмя веселыми глазками и четырьмя остроконечными ушами.

Однажды, катаясь по полу, медвежата задели дверцы шкафчика с колокольцами, и те ответили на их игру веселым звяканьем. Машка испуганно отползла и сразу же притихла. Мишка же только на мгновение присел на задние лапы и на свой хвостик.

Динь-дребзинь! — звякнули напоследок колокольцы и умолкли.

А Мишка уже мотал большой головой, как бы соображая, чем бы еще ему подзаняться.

— Ну вы, колокольцы, раззвонились мне тут на весь дом! — недовольно сказала бабушка и, ловко подхватив братца и сестрицу, засунула их в ящик.