Сталин слушал незнакомую песню, которая раздалась из трубки аппарата настолько неожиданно, что он даже не убрал руку с вертушки. Песня завораживала.

Ее спокойный мотив так отличался от революционных песен, между тем слова заставляли задуматься. Перед глазами как бы сами собой вставали мама, Гори, друзья детства, семинария.

Первомайская демонстрация в Тифлисе, Туруханск, первый номер «Правды», Ленин, революция, товарищи по партии.

Гражданская, Царицын, Пермь, Западный и Южный фронты, восьмой съезд, пленум 1922 года, борьба с оппозицией, XVI партконференция.

Да, хорошая песня! И заканчивается правильно.

— Слушаю, — хриплый голос ворвался в трубку внезапно, оборвав песню на полуноте.

Слегка ошарашенный, расчувствовавшийся Сталин ответил, даже забыв поздороваться.

— Товарищ Ворошилов, какая песня душевная! В первый раз услышал, а так пробрало! Кто автор?

— Музыка Таривердиева, слова Рождественского. В первый раз сталкиваюсь с человеком, говорящим по-русски, ни разу не смотревшим фильм «Семнадцать мгновений весны». Кстати, я не Ворошилов.

Очарование слетело в момент, по спине прошелся холодок близкой опасности.

— Кто вы такой? — голос в трубке был, действительно, незнаком.

— Штандартенфюрер Штирлиц, ёшкин кот! Вообще-то, вежливые люди, раз уж решили поговорить, сначала сами представляются.

— С вами говорит товарищ Сталин, секретарь ЦК ВКП(б)! — отчеканил вождь предельно официальным тоном. — Что вы делаете в кабинете товарища Ворошилова?!

— С чего вы взяли, что я в кабинете Ворошилова? Который, кстати, давно уже на том свете. Вам что, в вашем дурдоме этого не объявили? Так спросите Левитана в соседней палате, он вам озвучит.

— Как на том свете?! Ты убил Клима, сволочь?! Я немедленно звоню в ОГПУ! Тебя найдут, недобиток!!! Ответишь по всей строгости социалистического закона!

— Ага, кровавого палача Берию на меня натрави! Аривидерчи! — в трубке раздались короткие гудки.

Вождь ударил по рычагу и начал уже набирать номер Менжинского, как раздался звонок соседнего телефона.

— Сталин у аппарата.

— Товарищ Сталин, — прозвучал ровный голос Поскребышева, — к вам прибыл товарищ Ворошилов с докладом по ситуации в районе КВЖД.

— Пусть войдет, — облегченно сказал Иосиф Виссарионович и сел на стул.

— Здравствуй, Клим. Представляешь, только что звонил тебе и какая-то гадина в твоем кабинете сказала, что тебя нет в живых, — возмущенно произнес отец народов, — слава богу, это была брехня.

— Как в моем кабинете?! Коба, что ты такое говоришь?! Надо немедленно шутника найти!!!

— Ну так распорядись, раздолбай! Враги по вашему наркомату шастают как у себя дома!

Ворошилов выскочил в приемную как ошпаренный.

— Товарищ Поскребышев, — обратился вышедший вслед за наркомвоенмором хозяин, — подготовьте мне, пожалуйста, справку по композитору Таривердиеву, поэту Рождественскому и кинофильму «Семнадцать мгновений весны».

— Вот времена, даже в дурдоме порядка нет! Психам телефоны на руки выдают! — проворчал я для порядка и спрятал старенький мобильник обратно в рюкзак. На что тот обиженно пискнул в ответ, извещая о разряженной батарейке. И то верно, пятый день уже к концу как с базы вышел, возвращаться пора. Не беда — за день дойду.

Огляделся вокруг и решил, что лучшего места, чем рядом с огромным валуном, невесть как оказавшимся посреди леса, не найти. Да и смеркается уже, а тут место высокое, сухое и ручеек недалече. Надо только обойти камень для порядка и расположиться с южной, подветренной стороны.

За заботами по устройству ночлега времени задуматься о постороннем практически нет. И только когда я уже сидел под навесом у небольшого костерка, на котором стоял котелок с почти уже готовой кашей на ужин для меня и четвероногого напарника, мысль, царапавшая мозг, но как-то мягко, издалека, оформилась окончательно и ударила по голове со всей своей неприкрытой абсурдностью.

Какой, к лешему, телефонный звонок? Мне за три недели никто не разу не позвонил, специально в дебри забрался, чтоб никто не достал! До ближайшего населенного пункта полсотни километров по прямой!

Это что же выходит, галлюцинация? Одичал и по человеческому обществу соскучился? Общения не хватает? Да что тут думать — достал мобильник и посмотрел. М-да, последний вызов сегодня 18.07, номер не определен. Сети нет. Для очистки совести попробовал позвонить домой — облом. На этом эксперименты со связью и закончились, мобильник жалобно пискнул последний раз и экран погас.

— Вот так-то, друг ситный, — сказал внимательно следившему за моими манипуляциями Одину, — пора домой, из лесных дебрей в каменные джунгли.

— Ув! — коротко ответил пес, выражая свое несогласие. Оно и понятно, ему здесь раздолье.

— Ладно, не расстраивайся, — попытался утешить я напарника и, чтобы не быть голословным, отдал ему подстреленного намедни глухаря.

После ужина, завернувшись в спальник и положив под руку «Сайгу», глубокомысленно изрек:

— Утро вечера мудренее, — и провалился в глубокий, спокойный, как всегда без снов, сон. Один и посторожит и ко времени разбудит.

Проснулся рано утром от вежливого тыканья холодным носом в лицо. В просветы между еловыми лапами заглядывали набухшие дождем свинцовые облака, гася солнечный свет и создавая в лесу серые сумерки.

— Привет, Один! Доброе утро, малыш! — сонно проворчал я и попытался вновь закрыть глаза, за что был тут же прикушен за кончик носа. — Ну все! Все! Встаю, изверг, поспать не дашь!

Поеживаясь от утренней сырости, запалил потухший костерок и спустился к ручью умыться. Из черной глубины облюбованного мной омутка выглянула звероподобная физиономия, более уместная в веке пятнадцатом — чернющая борода резко контрастировала с рыжими усами, отросшие волосы всклокочены. Прям как не русский человек. Леший, да и только! Ладно вот доберусь до машины на базе, там и побреюсь, вернусь в лоно цивилизации в привычном виде русоволосого, кареглазого молодца.

А может, ну его! Остаться бы здесь, среди этой тишины, где прозрачный, густой воздух зримо обтекает влажные стволы и нет бензинового чада. Где под ногами стелется разноцветный ковер, где бурый от хвои, где багряно-желтый, а где и еще зеленый, по которому идешь совершенно бесшумно, ибо даже сухие ветки утопают в нем под ногами, и если ломаются, то глухо, теряя голос в толще мха и опада. Ведь столько мечтал вырваться сюда, в осенний северный лес хотя бы на недельку, а тут неожиданно целый месяц выпал, но пролетел будто один день.