Ведь против московского «Динамо» выступала, бесспорно, сильнейшая в ту пору команда. Таким образом, речь идет не столько о практическом результате этого матча, сколько о творческом, то есть таком, о котором московские динамовцы, даже уходя с поля побежденными, могли бы сказать: «Что ж, мы сделали все, что могли, но соперник был лучше. А его ворота просто неуязвимы».
Однако же факты в данном случае состояли в том, что защита чемпионов два или три раза давала москвичам возможность взять киевские ворота, хотя, надо сказать, окончательный счет матча 2:0 и в малой степени не отражал тех возможностей, которые, в свою очередь, предоставляла соперникам защита москвичей. Между тем структурно московские динамовцы избрали в первом тайме откровенно оборонительное построение и лишь впоследствии, в стремлении отыграться, увеличивали последовательно число форвардов с двух до четырех. Это активное построение они с самого начала, между прочим, применили против чемпионов в первом своем матче с ними, на киевском поле. И те, кто видел этот матч по телевизору (либо просматривал отчеты о нем), припоминают, наверное, что борьба в нем была равной (а кое-кто даже склонялся к тому, чтобы отдать предпочтение москвичам). Но вот незадача: отчего же на поле чемпионов Бесков и его футболисты отважились дать им «встречный бой», а на своем поле на это не решились?
Любители футбола помнят, что старт 1969 года у московских динамовцев был как две капли воды похож на прошлогодний и что, таким образом, ко дню своего первого матча с чемпионами им, собственно, нечего было терять. Впрочем, подготовились они к нему самым тщательным образом. И, кстати сказать, в удачном для них исходе этой борьбы я склонен видеть психологический стимул, позволивший московским динамовцам миновать опасную зону предварительного турнира.
Ничья же во втором матче с киевлянами была для москвичей заманчивой вдвойне. Ибо при всей нелегкости тогдашнего их положения у них не могла не теплиться где-то надежда, что в финале им удастся, быть может, достичь прошлогоднего результата, а там УЖ, в 1970 году, ни за что не повторить печальных ошибок 1968—1969 годов. Словом, два очка из четырех возможных, отобранные у киевлян в предварительном турнире (и переходящие в финал!), казались Бескову во всех отношениях важной целью, которую он и пожелал достичь, играя 1 июля с чемпионами с откровенной установкой на ничью.
Но не было ли это решение для самого Бескова некой внутренней капитуляцией? И как сообразовалось оно с его прежними взглядами? Эти вопросы представляются уместными, если учесть, что речь идет об одной из самых ярких и самобытных фигур на нашем тренерском небосклоне.
На матч 1 июля против московского «Динамо» киевляне вышли в лучшем своем (к этому дню) составе.
Построение выражалось цифрами 1 + 4 + 4 + 2, и Маслов не был, наверное, огорчен тем, что московские динамовцы избрали такую же расстановку. Ведь тем самым инициатива как бы заведомо отдавалась чемпионам, особенно если учесть, что в отсутствие Яшина из одиннадцати записанных в протокол московских игроков максимум три-четыре могли сравниться по классу с киевскими. Мне показалось даже, что, желая укрепить своих соперников в правильности их замысла в основном обороняться, киевляне прибегли к некоторым (вполне законным, впрочем) приемам из области «тактики нервов». Так, на разминке москвичи могли увидеть, что, в то время как полузащитники Мунтян и Боговик изящно перебрасываются мячом в центре поля, их коллеги Серебряников и Сабо старательно упражняются в ударах по воротам вместе с форвардами...
Надо сказать, что и сам вышедший на поле состав московского «Динамо» немало удивил знатоков. Ведь тренер Бесков никогда не делал прежде упора на защиту (хотя и придавал ей важное значение), а кроме того, располагал в тот день, как показали дальнейшие замены, не двумя, а четырьмя форвардами, ибо, в конце концов, когда необходимо было уже отыгрываться, направил на подмогу Еврюжихину и Семину еще двух нападающих — вначале Козлова, а затем Ларина. Удивление знатоков вызывала, однако, не сама расстановка 1 + 4 + 4 + 2. Известно ведь, что тем, кто умеет это делать, она дает возможность не только эпизодически контратаковать, но и прочно овладевать инициативой. Поражала прежде всего смелость Бескова, никогда прежде не интерпретировавшего этот вариант. Между тем в нем есть свои тонкости, на изучение которых нужно время.
Прибавьте к этому, наконец, что киевское «Динамо», в частности, особенно поднаторело за годы своего чемпионства именно в одолении подобных вариантов, ибо в тот период отечественные команды выходили против него, как правило, и на своих полях обороняться (исходя из того практического соображения, что с чемпионами и ничья хороша). Но вот матч 1 июля начался, и уже спустя несколько минут всем стало ясно, что у хозяев поля проигрышная позиция. Конечно, в игре бывают случайности, и я допускаю, что бесчисленные атаки киевлян могли и не дать результата (натолкнувшись, скажем, на великолепную игру вратаря). Но такое случается очень редко, и не на это ведь рассчитывал Бесков! Проигрышная же позиция москвичей проистекала вот из чего. До замены Гаджиева форвардом они применяли игру с так называемым «чистым диспетчером», в роли которого и выступал Гаджиев. В соответствии с нею он был освобожден при откате своей команды назад от персональной опеки кого-либо из соперников, чтобы действовать главным образом позиционно (то есть прикрывая какой-то участок, либо на перехватах мяча).
Но диспетчер — это прежде всего распределение, розыгрыш мяча, конструирование игры. Гаджиев, однако, с этой ролью не справился. Впрочем, мне трудно винить в этом самого игрока. Не могу сказать и того, чтобы он был наглухо прикрыт кем-то из киевлян, хотя это при желании могли бы, наверное, сделать и Боговик, и Сабо. Но они присматривали за другими игроками и Гаджиева, казалось, не замечали. Почему же? Разве они не понимали, что Гаджиев — диспетчер? Не знали, что такую фигуру необходимо нейтрализовать прежде всего? Отнюдь.
Диспетчер «Динамо» Гаджиев попал 1 июля 1969 года в переплет, весьма схожий с тем, который пережил тот же Авруцкий, с той лишь разницей, что Авруцкого испытывали не в столь ответственном матче — и притом против значительно более слабой команды. Кроме того, Авруцкому хоть не мешали маневрировать в центральных районах площадки! Гаджиева же просто вытеснили отсюда. Нет, не соперники, а собственные партнеры, боровшиеся за центр с киевскими полузащитниками. В результате большую часть проведенного на поле времени он обретался где-то на левом фланге, впритык к боковой черте. И, даже получив мяч, чаще всего не мог начать отсюда сколько-нибудь плодотворного конструирования контратаки. Здесь сыграло, конечно, какую-то роль и то, что в техническом репертуаре Гаджиева не было безошибочно точного длинного паса — с фланга на фланг, либо через треть, половину площадки, сразу на выход форварду. Наконец, и желая помочь обороне, Гаджиев в условиях матча с киевским «Динамо» был совершенно беспомощен. Киевляне ведь пасуют точно, на перехватах у них особенно не разживешься, а отбирать мяч из-под ног Гаджиев (бывший форвард) тоже не умеет. Так до замены он и остался забытым и соперниками, и собственной командой, которая, избрав оборонительный вариант и остро нуждаясь, следовательно, в каждом «разрушителе», сорок пять минут играла против чемпионов фактически вдесятером.
Иными словами, тактически проигрышная позиция хозяев поля была создана ими же вне зависимости от класса гостей. Ибо, прибегнув к непривычному для себя, не обеспеченному соответствующими игроками и дисциплиной «киевскому» же построению 1 + 4 + 4 + 2 (да еще с «чистым диспетчером», тогда как киевляне после ухода Бибы разыгрывали комбинации «через всех»), московское «Динамо» действительно погружало эту игру для себя в полнейшую неизвестность независимо от того, в каком бы месте она ни происходила: на собственном ли стадионе, в Лужниках или на стадионе в Киеве. Назначение же матча на стадион «Динамо» лишь усугубило внутреннюю нервозность, неуверенность творчески не подготовленной к нему команды.