— Идем в четырех милях мористей берега. Через пять минут будем на траверзе цели, — доложил он командиру.

К берегу морской охотник подходил на одном приглушенном моторе. На крымской земле — ни огонька. Молчат темные горы. Попрятались звезды. На месте, где полагается быть луне, сквозь густые лохмотья туч тускло просачивается белесое пятно. Холодно плещется черная вода.

План таков: примерно в полумиле от берега Кожухарь и Андрей на небольшой шлюпке вдвоем покидают катер. Добравшись до берега, они топят тузик и уходят. Охотник ждет двадцать минут. Если высадка прошла удачно, Кожухарь не дает никаких сигналов.

Ветер был прижимной, и шлюпка, проваливаясь, шла к берегу.

Берег приближался молчаливый, темный, загадочный. Стал слышен шум прибоя. Вдруг справа, где-то вверху блеснула ослепительно яркая точка. Через мгновенье луч прожектора с горы Кошки осветил кромку берега.

Андрей бросил грести, и сейчас же удар волны чуть не перевернул шлюпку.

— Греби! Что же ты? — рванулся к нему Кожухарь. Но Андрей уже опомнился и навалился на весла.

Луч прожектора, описывая дугу, подбирался к шлюпке. Еще секунда, и он накроет ее. Но в это время с охотника ударили по прожектору из крупнокалиберного пулемета длинной очередью трассирующих пуль. Луч рывком перебросился к катеру.

Охотник взревел моторами и заметался, отвлекая прожектористов от шлюпки.

Разведчики не заметили, как очутились в полосе прибоя. Подхваченная накатом, шлюпка ринулась вперед и, разламываясь, с треском вклинилась между камнями. Удар был настолько силен, что Кожухаря и Андрея выбросило в воду.

Кто бывал на Южном берегу Крыма, тот никогда не забудет солнечную, утопающую в зелени Алупку, с ее знаменитыми парками и дворцами. И что-то чудовищное, невероятное было в том, что сюда пришел враг!

На аллеях парков — отпечатки кованых немецких сапог. Над Воронцовским дворцом — флаг со свастикой. На дорогах указатели, написанные на чужом языке. В повседневной речи горожан новые непривычные слова: «оккупация», «гестапо», «расстрел», «голод».

«Новый порядок» пытался выжать у людей все человеческое, оставлял только рабскую покорность. Но люди помнили не только о гестапо, расстрелах и голоде, они говорили о сражающемся Севастополе, о Москве, о фронте, о партизанах.

…Еще когда враг был на подступах к Крыму, Александр Гавырин одним из первых пришел в райком комсомола. Он просил зачислить его в партизанский отряд.

Теперь с новым чувством смотрел Александр на покрытые лесом горы, на громаду Ай-Петри, у подножия которой приютилась Алупка. Эти горы станут партизанской твердыней, домом партизан, а значит, и его, Александра, домом.

В тот год снег в горах лег раньше обычного. В начале ноября вершины гор уже стояли белые, усыпанные снежными сугробами. Они сливались с тусклым небом, затянутым рваными, холодными облаками.

Сестренка Лина, которая оставалась хозяйкой в семье, собрала белье. Брат ей ничего не говорил, но она обо всем догадывалась. Ведь не маленькая — недавно исполнилось шестнадцать лет.

Старший брат Владимир ходил мрачнее тучи. В прошлом отличный спортсмен, он несколько лет тому назад стал инвалидом. Вот Саша уходит защищать Родину, как когда-то защищал ее отец, старый коммунист, партизанивший в годы гражданской войны на Дальнем востоке, а он прикован к своим костылям…

Какая от него польза?

Через несколько дней все было готово к уходу в лес. Лина сказала:

— Саша, я хочу положить тебе еще пару шерстяных носков…

Брат как-то странно посмотрел на нее:

— Не надо.

Она горячилась и доказывала, что наступает зима, но Александр повторил:

— Не надо. Я остаюсь. Остаюсь с вами в Алупке.

— Как это? — растерялась сестра. А Владимир, побледнев от гнева, спросил:

— Отсиживаться собираешься?

— Лина, закрой дверь. А теперь успокойтесь и помолчите, — голос Александра звучал непривычно сурово — Мы будем бороться здесь.

У сестренки блеснули глаза.

— Ты это сам решил? — все еще недоверчиво спросил Володя.

— Нет. Так мне приказали.

На ночных пустынных улицах Алупки гулял порывистый ветер. С гор мела поземка. Тонкая пелена снега, как марля, покрывала деревья, улицы, дома, и Кожухарю казалось, что город одет в саван.

Горная, 3. Вот он, этот домик в глубине двора Вокруг тихо. Кожухарь осторожно постучал в окно. Откинулась занавеска.

— Вам кого? — спросил девичий голос.

— Здесь живет фельдшер Куприянов?

— Зайдите. Он переехал, но вам скажут его адрес.

Щелкнул засов. Кожухарь вошел в дом. Он смертельно устал и замерз.

— Братья Гавырины? — спросил он.

— Да, — ответил юноша, встретивший его в дверях. — Я Александр. Это брат Владимир, а это сестра Лина. Знакомьтесь.

Кожухарь протянул руку.

— Кожухарь. Я из Севастополя от Викентия…

Он сделал паузу, выжидающе глядя на братьев.

— От Викентия Прохоровича, — спокойно добавил Александр. Кожухарь кивнул головой.

— Да! Все правильно!.. Сегодня мне нужна ваша помощь… При высадке на берег случилось несчастье: мой товарищ повредил ногу, его надо где-то укрыть.

По режущим гребням скал, по обледенелому плитняку карабкается человек в изодранном комбинезоне. Ноги его скользят, окровавленные пальцы срываются с острых камней. Автомат цепляется за колючий кустарник. Камни то и дело вырываются из-под ног, и завоеванные нечеловеческим трудом метры приходится штурмовать снова и снова. Но Кожухарь упрямо ползет вперед.

К полудню он выбрался на высокогорную яйлу. Там его подстерегал ветер, морозный и неистовый. Перед Кожухарем открылась пустынная заснеженная равнина. Он пригнулся, — так было легче преодолевать порывы ветра, — и медленно зашагал по снежной целине. Навстречу неслись низкие тучи, постепенно окутывая яйлу. Надвигался буран, и Кожухарь спешил, насколько можно было спешить, по колено увязая в снегу.

Обойдя глубокую расщелину, он внезапно бросился в снег. Прямо на него шли трое людей. Крутила поземка; очертания фигур были размыты, невозможно было различить одежду. Кожухарь сорвал с плеча автомат и в то же мгновение услышал:

— Бросай оружие! Живо!

Он обернулся. В трех шагах позади него стоял человек в кожанке с автоматом на изготовку. Вероятнее всего он вышел из той расщелины, которую Кожухарь только что обогнул.

— Бросай оружие, тебе говорят!

Кожухарь неторопливо поднялся и переложил автомат в левую руку стволом к земле. Условный знак поняли: человек в кожанке и те трое тоже опустили автоматы.

— Кто такой! Из какого отряда? — властно спросил человек в кожанке.

— Прошу проводить к командованию. Там доложу.

— Я начальник разведки Ялтинского партизанского отряда. Можете докладывать.

Секунду поколебавшись, Кожухарь ответил:

— Я от Викентия.

— От Викентия? — изумился начальник разведки. — Один? И здесь?

Вместо ответа Кожухарь приподнял ствол автомата.

— Вы не помните отчества Викентия?

Начальник разведки спохватился, что не ответил на пароль:

— Викентий Прохорович.

Кожухарь шагнул вперед и протянул руку:

— Так. Все в порядке. Разрешите представиться. С заданием из Севастополя… Мой напарник-радист укрыт подпольщиками в Алупке. При высадке он сломал ногу…

В низенькой штабной землянке было тепло. В очаге, сложенном из камней, горел огонь, в котелках кипела вода.

— …По всем данным, орудие установлено где-то под Бахчисараем, — говорил Кожухарь, щурясь от дыма. — Мне надо двух толковых партизан, хорошо знающих район и город.

Начальник разведки с сомнением покачал головой:

— Такие люди есть, но вряд ли вам удастся проникнуть в Бахчисарай. Там штабы и вторые эшелоны противника.

— На месте будет видно, — сказал Кожухарь.

Командир соединения помолчал, раздумывая:

— Пойдете с Балашовым. Он знает все ходы и выходы, у него есть связи. Кого еще послать? — обратился он к начальнику разведки.