Близится неумолимый рассвет, а с рассветом…. Кто знает, что он принесет?

Очевидно, с рассветом первая волна двинется дальше, к огневым точкам на склонах Чатыр-Дага. А что потом — неизвестно.

Тупая боль надсадно ломит виски. Командир кулаками стискивает голову. Остается час до рассвета.

За час до рассвета Вихман вручил сумку командиру соединения. Сумка принадлежала командиру эсэсовского батальона гауптштурмфюреру Паулю Кнаббе.

Командир вынул документы. В левом верхнем углу каждой бумаги стоял гриф: «Операция Шварц Шаттен. Совершенно секретно». Вот она, операция «Шварц Шаттен»! «Черная тень». Довольно мрачное название! Немцы — мастера на такие выдумки. Черная зловещая тень должна пасть на партизанские отряды, стереть их с лица крымской земли. Всюду, куда ни ступит отряд, его настигнет черная зловещая тень…

Кроме оперативного приказа, среди бумаг оказались схема карательной операции и информационный бюллетень о зонах расположения и численности партизан.

С рассветом первая волна карателей идет на Чатыр-Даг. Достигнув вершины, батальоны сворачивают и выходят на Симферопольское шоссе, чтобы идти из заповедника на восток и начинать прочес Зуйских лесов… Вторая волна выходит на дорогу Алушта — заповедник…

Командир встал. Боль в висках исчезла. Он знал все, что ему было нужно. Теперь он уверенно поведет партизан по пятам карателей.

Он созвал командиров и объяснил им обстановку.

Гитлеровцы движутся тремя волнами. Соединение находится впереди первой волны. Через час волна начнет двигаться, чтобы оттеснить партизан к отрогам Чатыр-Дага, где их встретят огневые заслоны противника.

Если партизанам удастся просочиться сквозь гитлеровские цепи, их настигнет вторая волна, которая движется в восьмистах метрах следом за первой. За ней катится третья волна. Достигнув Чатыр-Дага, части карателей заканчивают операцию. Она продлится еще сутки.

— Мы должны, — говорил командир, — любой ценой избежать столкновения с противником, иначе соединение перестанет существовать.

Он умолк. Перед ним снова возникла щепка, колыхавшаяся на воде. Да, только так! Попасть в промежуток между волнами.

Триста человек, насмерть спаянных ненавистью к врагу и железной дисциплиной, до сих пор были грозной силой. Недаром немецкие машины даже днем остерегались ездить по крымским дорогам. Недаром солдат, отошедший в сторону от шоссе, для Гитлера уже не солдат, а покойник. Уничтоженные гарнизоны, разгромленные обозы, горящие склады — вот смысл существования партизанского соединения. Но сегодня, сейчас перед ним совсем иная задача.

— Риск очень велик, — закончил командир. — Не то что выстрел — малейшим шум, случайность, и нас перестреляют всех до последнего. Зато, сумев продержаться, мы сохраним соединение.

После совещания командир подошел к Грузинову и похлопал его по полосатой груди:

— Морская душа!.. Хороший у тебя, Вихман, народ!

— Хороший, — улыбнулся Вихман и обнял Жору за плечи. — Моряки!

…Люди шли так, что ни звери, ни птицы не чуяли их. Шли, положив пальцы на спусковые крючки автоматов. Ноги, обутые в мягкие постолы — испытанную партизанскую обувь, сами обходили готовую треснуть ветку. Отойти от колонны шагов на пятнадцать — ничего не слышно. Ни шороха, ни хруста. Не поверишь, что идут триста человек.

Но триста человек — это триста непредвиденных случайностей. Нервы напряжены до предела. А когда нервы бывают напряжены…

На поляну, ломая заросли, выскочил олень. Все произошло мгновенно. Полтора Ивана вскинул автомат. Все замерли. Командир понял, что нельзя терять ни секунды. Удар — и автомат, описав параболу, упал в кусты. Командир перевел дыхание, глаза его блеснули гневом. Полтора Ивана побледнел.

И снова в полной тишине, шаг за шагом, метр за метром…

Совсем близко стали явственно слышны слова немецкой команды:

— Форвертс!

Командир знаком подозвал к себе Дементьева.

— Ждем здесь, на тропе. Разведайте, — шепотом приказал он.

Вихман, Грузинов и Дементьев исчезли в кустах. Шли минуты; где-то почти рядом звучала громкая чужеземная речь. Затаившись, партизаны ждали, что вот-вот на тропу выйдут каратели.

Наконец разведчики вернулись.

— Идут в нашем направлении. Передовые дозоры шагах в сорока от нас.

Отряд развернулся и стал медленно отходить. Партизаны крались рядом с передовыми дозорами гитлеровцев. Тянулись часы мучительного перехода.

Командир с нетерпением ожидал ночи. Ночью предстояло самое сложное — «поднырнуть» под первую цепь противника. Если это удастся, партизаны получат некоторое преимущество в молчаливой игре со смертью — идущие впереди каратели будут тогда играть роль своеобразного «охранения» отряда: они первыми выйдут к Чатыр-Дагу.

Солнце палило немилосердно. Партизан мутило от жары и жажды. Воды ни у кого не было уже давно. А время будто остановилось…

Наконец, солнце начало клониться к лесу. Вот оно коснулось верхушек сосен и вдруг расплавилось в их ветвях. Сумерки были густыми и короткими. Одна за другой вспыхивали звезды на посиневшем небе. Лес притих, и только вдали надрывно кричала какая-то птица.

Потом над лесом взвились ракеты, оповещая, что на сегодня прочес окончен. Командир взглянул на часы. Ровно двадцать ноль-ноль. Гитлеровцы были пунктуальны.

Разведчики доложили, что каратели разбивают лагерь. Наконец партизаны смогли отдохнуть. Измученные, они растянулись на земле и, лишь отдышавшись, принимались стягивать с плеч вещевые мешки.

Ветер переменился. Теперь он задувал с тыла. Каждый его порыв приносил запах дыма и варившейся еды. Партизаны были голодны. Продукты кончились. Мучила жажда. Ручей остался там, где сейчас расположились немцы.

Пока люди отдыхали, командир соединения готовился к дальнейшим действиям. Ему надо было проверить точное расположение лагеря противника, разведать, на каком же участке лучше всего поднырнуть под первую цепь, чтобы очутиться между волнами.

В разведку снова ушли Жора Грузинов и Николай Дементьев. Выбравшись к поляне, на которой горели костры, Жора и Николай медленно поползли вдоль нее. Их скрывали кусты. Вскоре костры кончились. Вокруг тихо, немцев в этом месте не было.

— Запомни ориентиры, поведем здесь, — прошептал Дементьев.

Грузинов кивнул.

Они снова поползли по краю отлогой балки, пока не увидели костры второй волны карателей. Внезапно рядом грохнул выстрел, лес вдруг залило мертвенным зеленым светом, и по земле побежали полосатые тени деревьев. Разведчики приникли к земле. Когда осветительная ракета погасла, глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте.

Через час разведчики вернулись в отряд. Там уже все было готово к маршу. Командир шепотом давал последние указания.

Перед выступлением покурили, накрывшись плащ-палатками.

— Может, последняя цигарка, — прошептал кто-то.

Вспышка цигарки осветила небритый подбородок и втянутые при затяжке щеки.

«Кто бы это?» — подумал командир, и тоже шепотом ответил:

— Был бы табак! — он произнес это таким тоном, как будто у него не было большей заботы, чем о табаке.

Отряд двинулся в путь.

Шли колонной по три: не шли, а скользили, как тени. Медленно. Осторожно. Чтобы не стукнул камень, не хрустнул сучок. Придерживали каждую ветку, — чтобы не хлестнула, чтобы не зашуршали листья.

И вдруг — ракета! Люди попа́дали на землю. У кого-то громко заскрежетал котелок. Ракета давно погасла, а партизаны все еще лежали, затаив дыхание, и прислушивались. Но пока все было тихо. Командир обернулся и едва слышно шепнул:

— Вперед!

Лежавший за ним боец передал команду соседу.

И снова крадутся люди по лесу.

Но вот впереди, чуть левее, за деревьями мелькнул огонь костра. Начинался самый опасный участок пути. Вскоре и справа блеснул костер. Разведчики вели соединение точно по намеченной трассе. Вот костры отодвигаются назад. Как медленно. Еще метр. Еще два. Снова ракета. Ее мертвящий свет льется сверху на деревья, пробивается сквозь ветки. Партизан — нет. Они вжались в запятнанную светом землю, слились с обросшим мхом камнем, с колючим кустом шиповника. Не слышно, как лег отряд, как он поднялся. Как будто нет никого в лесу, кроме деревьев, ракет и немцев.