Чирков, поколебавшись, — он понимал, что лучше не делать этого, — все же крикнул через забор:

— Эй, друг-приятель!

Человек, оторвавшись от своего занятия, хмуро посмотрел на него:

— Что нужно?

— Тут один старичок жил, медом торговал…

— Ну, жил…

Острые глаза из-под кустистых бровей внимательно ощупывали Данилку.

— А ты что — родственник ему или как?

— Какой родственник! Медку хотел купить. А вы медом не торгуете?

Человек, ничего не ответив, повернулся круглой полной спиной к Данилке, снова замахал топором.

Да, видно, не миновал Никодим Петрович подвалов белой контрразведки. Не думал в эту минуту Данилка, что и ему вскоре придется побывать там.

…С горных вершин Урала в уфимскую долину спускались партизаны, или, как их называли в народе, красные орлы. Недаром они заслужили высокую честь называться так. Бесстрашные бойцы — рабочие южноуральских заводов и казачья беднота из Оренбургских степей — прошли тысячи верст с боями, отразили бесчисленные атаки белых, сплотившись в крепкое, как сталь, ядро.

Тысячи их рвутся в Советскую Россию через заслон, выставленный на пути белым казачеством и чехами. Утомленные и потрепанные в боях, они должны прорвать фронт, чтобы соединиться с Красной Армией. Идут они по неприятельской территории, и каждый день — бой, раненые, убитые. И все же каждый день — еще один рывок вперед.

В штабе 2-й армии получена из Москвы «секретка», адресованная руководителям уральских партизан, испытанным вожакам красных орлов. В «секретке» указывается путь, по которому они должны идти. Это путь на соединение с Красной Армией. Это путь спасения. Нужно срочно вручить письмо Блюхеру и Ка- ширину. Но как разыскать их? Ведь находятся они где-то в тылу белых, за линией фронта. Как бы там ни было, но разыскать их нужно. И вот снова снаряжается в путь Чирков.

В штабе армии, где Данилка получал задание, какой-то незнакомый командир, вручая ему письмо для Блюхера и Каширина, испытующе посмотрел на разведчика:

— Вы понимаете, что теперь в ваших руках тысячи жизней?

Данилка ответил:

— Понимаю.

Но в душе обиделся. Он вообще не любил внушений, нотаций, громких слов. И если выслушивал спокойно и с беззлобной покорностью обычное напутствие Чеверева, то только потому, что то был Чеверев — верный друг, а правильнее сказать, старший брат Данилки. А чего не выслушаешь от старшего брата, да еще если любишь его!

Правда, Данилка тут же понял, что обиделся зря. Не обязан же был этот незнакомый командир знать, что стоящий перед ним молодой боец больше времени провел за последнее время в белом тылу, чем среди своих, что не в первый и не во второй, а, может быть, в десятый раз несет он через линию фронта, секретные письма, адресованные партизанам и подпольщикам. Вот и сапоги с двойной подметкой давно уже подготовлены Данилкой. Сейчас он упрячет в свой тайник и полученное от командира письмо.

— Ну, прощайте! — протягивая ему руку, улыбаясь, говорит командир.

— Не прощайте, товарищ, а до свидания! — уже с улыбкой, крепко пожимая протянутую ему руку, отвечает Чирков.

Снова, но на этот раз минуя Шарыпово, где счастливо ушел однажды от расправы, Данилка добрался до Уфы.

Сведения, полученные им здесь, были разноречивы. Пожалуй, наибольшее доверие внушали данные, которыми располагал один большевик-железнодорожник. Он сказал Чиркову, что по его наблюдениям белогвардейские части сосредоточиваются на станции Иглино, недалеко от Уфы. Здесь белые, должно быть, готовят встречу красным орлам, собирают ударный кулак. Железнодорожник считал, что в районе Иглино и развернутся бои. Покинув Уфу, Данилка на паровозе, куда пристроил его железнодорожник, доехал до Иглино.

Он привык видеть на станциях толпы мешочников, осаждающих поезда, мужиков, бегающих с растерянными лицами по платформе, баб, уговаривающих плачущим голосом пустить их в вагон. На станции Иглино не было этой обычной мечущейся толпы.

Платформа была заполнена военными, из теплушек солдаты выводили лошадей, раздавались слова команды. Мимо Данилки проходили подтянутые, озабоченные офицеры. Видимо, сюда подбросили свежие, еще не потрепанные в боях части.

Прежде чем двинуться дальше, нужно было найти подходящее место, где можно перейти линию фронта. Данилка решил потолкаться в Иглино, присмотреться к тому, что здесь происходит. Инстинктом разведчика он почуял, что сможет раздобыть сведения, за которые ему скажет спасибо Блюхер. Вот где бы пригодился Данилке его короб со всяким галантерейным товаром. Иглино — торговое местечко. Здесь привыкли к коробейникам, запасающимся на иглинских базарах товаром. Никого бы не удивил и не привлек внимания разбитной малый, предлагающий солдатам кольца, платки или бусы для невест и жен. Но короба нет. Данилка бродил по улицам, останавливал солдат. Спрашивал, не знают ли они Степана Бусыгина, — это, дескать, его брат. Получил от него письмо, пишет, приезжай в Иглино, а точно как найти — не написал. Это был старый прием, уже не однажды испробованный Данилкой. Степана Бусыгина никто не знал. Завязывался разговор, и Данилка исподволь выпытывал, давно ли солдат в Иглино, надолго ли. Если видел, что простачок попался, то, как бы между прочим, спрашивал номер части, где служит солдат.

Не знал Данилка, что в тот день, когда он попал в Иглино, белая контрразведка решила провести операцию по «очистке» города. Так называлась на языке контрразведчиков очередная кампания арестов, когда хватали и бросали за решетку всякого мало-мальски подозрительного человека. Искали шпионов, партизан, подпольщиков. Страх перед красными орлами не давал офицерам покоя. В каждом бедно одетом человеке им чудился партизан или подпольщик. Много ни в чем не повинных людей пострадало тогда в Иглино. Но среди арестованных были и большевики.

Чирков, бродивший по улицам Иглино и заговаривавший с солдатами, обратил на себя внимание белогвардейских ищеек, рыскающих по городу. Некоторое время за ним следили. Данилка, не подозревая об опасности, продолжал поиски «брата». Он остановил солдата и только собрался рассказать историю о письме, как перед ним неожиданно вырос человек в штатском костюме. Офицерская выправка сразу же подсказала Данилке, с кем он имеет дело.

Расспросив Данилку, что он делает в городе и кого разыскивает, офицер сказал:

— Очень хорошо. Я как раз знаю Степана Бусыгина. Тебе здорово повезло. Ну что ж, пойдем, отведу тебя к брату.

Через час Данилка сидел в переполненной камере тюрьмы, снова и снова перебирая в уме все подробности ареста.

При обыске у него забрали деньги, подложные документы на имя Петра Бусыгина и, главное, браунинг — неопровержимую улику в глазах белых. Задержавший его контрразведчик ни на секунду не отходил от него, пока не сдал следователю в большом кирпичном доме, где помещалась контрразведка. Данилка так и не нашел подходящего случая где-нибудь незаметно «потерять» браунинг. Говорил же ему Чеверев, что не надо брать с собой оружия. Не послушал его Данилка и сейчас горько сетовал на себя.

Но больше всего его удручало то, что у него

письмо к Блюхеру и Каширину. Он не думал, что может погибнуть, — Данилке вообще такая мысль никогда не приходила в голову. Но вот то, что он не сможет доставить письмо, неотступно преследовало его. То и дело он посматривал на сапог, в подметке которого лежало письмо, радовался тому, что оно не обнаружено при обыске, и вспоминал слова, сказанные ему при прощании в штабе, — о судьбах людей, зависящих теперь от него. Не оправдал доверия. Зачем остался в Иглино? Лучше бы он не рисковал. В самом деле, ведь самое важное — письмо. Только о нем и надо было думать. Увлекся, как это часто с ним бывало. Недаром Чеверев всегда предупреждал: «Не увлекайся, не суйся куда не надо!»

Отругав себя, Данилка стал уже более трезво обдумывать свое положение. Выход он видел теперь в одном — в побеге. Еще ничего не потеряно, главное — письмо при нем. И не из таких положений выкручивался, может быть, удастся выкрутиться и сейчас. Нечего предаваться поздним сожалениям: что сделано, того не воротишь. Данилка впервые, хотя уже и находился несколько часов в камере, внимательно осмотрелся вокруг. Небольшая комната с деревянным полом и маленьким окошечком под потолком. На нарах, на полу — везде сидят и лежат. Едва мерцает керосиновая лампа. Лиц почти не видно. Кто-то храпит, кто-то тихим басом говорит в углу. Данилка встал, подошел к группке, окружавшей рассказчика. На него никто не обратил внимания. Он присел на корточки рядом. Тут говорили о земле, о помещике, о наделах. Это были бородатые степенные крестьяне, арестованные, как понял Данилка, за самовольный захват земли у помещика. Они были угнетены происшедшим, держались вместе и, конечно, не помышляли о побеге. Данилка отошел от них, подсел к человеку рабочего вида, одиноко дымившему цигаркой, и спросил, выводят ли арестованных на прогулку. Пыхнув ему в лицо дымом, человек отвернулся, пробормотав что-то невнятное. Только потом Данилка понял причину такого отношения к нему. В камеру время от времени подсаживали провокатора, который вступал со всеми в разговор, старался выудить различные сведения, интересующие контрразведку. Поэтому к каждому новому здесь относились с недоверием. Все это Данилка узнал лишь на второй день, когда, присмотревшись, камера приняла его в свое братство. А пока он недоумевал и огорчался — на него косились, а некоторые просто поворачивались к нему спиной, когда он пытался с ними заговорить.