Весь отряд был разбит на три группы. Одна из них расположилась в центре, две другие — по флангам. Едва боевики залегли, как невдалеке показалась группа людей, на первый взгляд человек около тридцати, бегущих прямо на цепь. По ним хотели открыть огонь, но вовремя разобрались: это были крестьяне из соседней деревни. Они сообщили о том, что к Дюртюлям приближаются чехи, и потребовали, чтобы им выдали винтовки и приняли в отряд. Крестьян отослали на «Зюйд», где они и получили оружие.

Если бы не помощь крестьян из башкирских деревень Султанбеково, Иванаево, Аргамак, трудно пришлось бы на этот раз чеверевцам. В самый разгар боя, когда, казалось, не удастся удержать Дюртюли, они появились со своими старыми охотничьими ружьями, с берданками. В селе они уничтожали врага из-за угла.

Долгое время бой шел в центре села у церкви. Отряд, отступивший под натиском противника, распался на отдельные группы, с ожесточением отбивающиеся от наседающего врага. На пристани в это время шла борьба за пароход. Чехи наступали по берегу, стремясь захватить «Зюйд» и открыли по нему пулеметный огонь. Положение спасло единственное трехдюймовое орудие чеверевцев, не только косившее наступавших на пристань чехов, но и подбадривающее сражающихся в центре села.

В рубке парохода лежал раненый боец Маслов, которого принесли сюда товарищи. Когда чехи стали обстреливать пароход, Маслов оттолкнул от себя сестру Хамитову, делавшую ему перевязку, взял винтовку и в одном белье появился на линии огня.

В эти часы Чеверев и Данилка были у церкви. Здесь решалась судьба Дюртюлей. У Данилки было несколько гранат, которые он сумел сберечь и теперь расходовал расчетливо, неторопливо. Когда враги атаковали окопавшихся возле церкви боевиков, в них полетели гранаты. Оставив на улице Дюртюлей несколько десятков трупов, чехи и белогвардейцы к исходу дня отошли от села.

Дорого обошелся врагу налет на Дюртюли. Враг не ожидал, что встретит здесь такое сопротивление, и, понеся большие потери, отступил. Но теперь, конечно, следовало ждать нот вой и более опасной атаки.

Борода почти до пояса. Блестит голое темя. Шестьюдесятью годами нелегкой жизни согнута спина. Но глаза, окруженные лучиками морщин, еще светятся по-молодому, хитровато и настороженно ощупывают людей.

Это — Отец, представитель старшего поколения в отряде Чеверева. Однажды он появился в деревне, где стоял отряд, со старой охотничьей винтовкой за плечами и с тех пор делит с чеверевцами тяжкую боевую страду.

— Ты бы, Отец, пожалел себя. Пусть молодые повоюют. А твое дело на печи лежать да кости греть, — попробовал пошутить как-то Васька Сутин, отрядный балагур.

На первый раз старик промолчал. А когда Сутин пристал к нему снова, сгреб его, не говоря лишнего слова, в охапку и через раскрытое окно выбросил из избы.

Узнав ближе старика, бойцы полюбили его. А старик сразу же выделил Данилку Чиркова — то ли за душевное тепло, на которое так щедр был Молодой боец, то ли за смелость, а скорее всего потому, что почувствовал в нем родственную душу охотника, жадную к странствиям и опасности.

Зная о привязанности Данилки к Отцу, Чеверев часто отправлял их в разведку вдвоем. Но на этот раз Чирков должен был пойти на выполнение задания один. Путь предстоял долгий, трудный, и командир решил, что он будет не под силу старику.

Прослышав об этом, Отец пришел к командиру, снял шапку.

— Ты чего шапку снял? Не перед барином стоишь, одень! — прикрикнул на него Чеверев.

Старик продолжал стоять с шапкой в руках.

— Обижаешь, товарищ командир. Коли не нужен в отряде, прямо скажи, я уйду.

— Кто сказал, «не нужен»? — повысил голос Чеверев. — Не по летам горяч, Отец, как бы не влопался. — И, заглянув в глаза ему, добавил — Злобу-то свою спрячь, не кипятись, разведчику не положено. Не то сорвешься где не надо, провалишься.

— Земля-то, чай, везде твердая, выдержит. Не провалюсь, — надевая шапку, уже веселее отвечал Отец.

— Препятствовать не буду. Если настаиваешь, можешь идти с Чирковым, — разрешил командир.

В эту разведку собирались особенно старательно. Чистили сапоги и одежду. Данилка побрился перед осколком зеркала. А старик долго расчесывал металлическим гребешком бороду. Попрощавшись с товарищами, ушли пыльной проселочной дорогой — спокойно, неторопливо, будто отправлялись в город на воскресный базар.

Давно уже не был Данилка в городе. После деревни с ее ветхими домиками и единственной грязной улицей Бирск показался ему многолюдным, шумным. Восседая гордо на пролетках, проезжали мимо офицеры, мелькали тут и там сытые, самодовольные лица нынешних хозяев города — лавочников, купцов, чиновников. Глядя на них, Данилка думал: «Скоро собьем с вас спесь. Конец вашему царствию пришел».

Выработав еще в пути план действий, разведчики наскоро попрощались у церкви. Условились встретиться здесь же утром следующего дня.

Данилка смешался с уличной толпой. Он бродил по центру города, глазея по сторонам, останавливаясь перед витринами магазинов. С виду он походил на деревенского парня, растерявшегося в непривычной сутолоке города.

Заглянув в зеркало, вывешенное у парикмахерской, и увидев в нем лицо простоватого, неотесанного сельского увальня, он остался доволен. Чтобы не обращать на себя внимания, лучше всего прикинуться дурачком. Данилка знал это по опыту. Заходя в лавки, прицениваясь к хомутам, ведрам, граблям и прочему москательно-скобяному товару, за которым обычно приезжают крестьяне в город, он все больше входил в роль. Он даже начал говорить не так, как обычно, а глуше и как бы проглатывая слова. В лавке кланялся и терпеливо ждал, пока хозяин обратит на него внимание. В общем, всем своим видом являл смирение и простодушную угодливость. По тому, как покровительственно и нагловато разговаривали с ним приказчики в лавках, Данилка видел — верят. Это наполняло его озорным весельем, желанием «отчебучить» что-нибудь, поиздеваться над надутыми спесивыми хозяйчиками и их челядью. Но тут же он останавливал себя — не время, нельзя.

На базаре Чирков выбрал чайную почище, сел за свободный столик и заказал себе чаю, баранок. То и дело звенел колокольчик на двери, и в чайную входили возбужденные базарной толчеей люди. Расторговавшиеся крестьяне заказывали холодец, селедку, вынимали принесенную с собой водку. Владельцы лавок разворачивали узелки со всякой снедью, припасенной дома, и долго, отдуваясь, пили чай. По углам жалась базарная голь. Среди этого пестрого люда были, и солдаты «народной армии» в новеньких гимнастерках, сбывающие в базарных рядах краденое обмундирование и мыло. Они устраивались за столиками шумными компаниями и тут же пропивали выручку.

По соседству с Чирковым расположились три артиллериста. Знакомство состоялось быстро. Не прошло и нескольких минут, как Данилка со своим чайником перекочевал за соседний столик.

Расспросив Данилку, кто он и откуда, солдаты стали уговаривать его записаться в армию.

— Ты, парень, дурак, вот кто ты, — напирал на него сосед справа, артиллерист с веснушчатым круглым, бабьим, лицом. — Иди к нам, сыт, одет будешь. Теперь знаешь какое время? Возле земли не проживешь. Вот стану я к тебе на постой, ты меня корми, пои да скажи спасибо, что с твоей женой спать не лег. Потому что кто я такой? Я — солдат. Понял? То-то. Не зевай.

Данилка запивал баранки чаем, почтительно внимал откровениям подвыпивших артиллеристов и время от времени спрашивал:

— А кормят у вас хорошо? Гимнастерки, что же, насовсем получаете?

Артиллеристы подсмеивались над ним:

— Эх, простота!

— Смотри, — тыкал ему в нос гимнастерку сосед. — Сукно. Не то что на тебе. Тебе хребет гнуть надо, надорвешься, пока заработаешь. Чего зеваешь, иди к нам.

— А возьмут? — нерешительно спрашивал Данилка.

— Возьмут. Иди в штаб. Там добровольцев принимают.

Как бы между прочим, он узнал, какой части артиллеристы, где стоят, давно ли прибыли в город. Проведя в Бирске всего несколько часов, он уже начинал понимать, что опасения Чеверева не напрасны. Белые подбрасывают в город свежие части. Надо попытаться узнать для чего.