— Меня прислали передать вам, господин актуариус, что начальник порта ожидает вас с судовой ролью на борту «Вестеллингверфа»; завтра судно отчаливает. В арсенале страшная суета: слышно, на судно срочно сажают какие-то войска. Одни говорят, их отправляют на север, другие говорят — на юг. Да какая разница: и на севере, и на юге самый храбрый моряк в иную минуту с тоской помянет берег, — вздохнул Кейзер, подумав о Берте.

Слушая моряка, актуариус о чем-то думал, потом хлопнул себя по лбу и воскликнул, обращаясь к сыну:

— Так ведь с «Вестеллингверфом» как раз и отправляют солдат по просьбе суринамского губернатора! Твой полк туда не посылают, но я вижу по глазам, ты во что бы то ни стало жаждешь присоединиться к этой экспедиции. Что ж, надо решиться, надо заставить себя отбросить все твои прихоти… Лишь бы ты застал в живых славного моего Рудхопа, а уж он будет для тебя вторым отцом. Ну же, вперед! Увы, вперед, безжалостный Геркулес! Слышишь барабан? — продолжал он. — Нет никаких сомнений, это срочно сажают на корабль солдат для отправки в Гвиану. У тебя меньше суток на сборы. И о чем я только думаю? Пойдем вместе, штурман Кейзер, я тоже зайду к фрау Бальбин — надобно распорядиться.

На другой день мейстер Арди, утешаясь предчувствием, что сын его, претерпев бесчисленные опасности, непременно должен вернуться к нему невредимым, нежно поцеловал Геркулеса и проводил его на «Вестеллингверф», который в тот же вечер отплыл в Гвиану.

Весь город только и говорил, что об отваге Геркулеса Арди, который добровольно отправился на опасную службу в колонии, хотя его полк туда не посылали.

Нидерландская Гвиана, расположенная в северной части Южной Америки, ограничена Атлантическим океаном с севера, рекой Помарон — с запада, рекой Марони, отделяющей ее от Французской Гвианы, — с востока и озером Амач, границей португальских владений, — с юга.

К востоку от Суринама, главного города колонии, вдоль моря простирается большой лес, повсюду пересеченный реками: большой рекой Комевиной и множеством впадающих в нее ручьев, текущих с гор. Из-за тропических дождей и высоких атлантических приливов все эти реки и ручьи часто выходят из берегов, так что низины в лесу, почти всегда затопленные, постепенно превратились в огромные болотистые озера.

Стоячая вода с корнем вымывает деревья из почвы, через несколько лет деревья полностью разлагаются и местами на поверхности болота образуется тонкая корочка из их перегноя, вскоре покрывающаяся ослепительной зеленью. Эти иловые корочки — по-индейски «бири-бири» — не выдерживают ни малейшей тяжести, и если кто-нибудь по неосторожности ступит на них, у него под ногами разверзнется бездна, наполненная густой вязкой грязью, и тотчас затянет его. Подобные трясины тем опаснее, что их зеленая поверхность точно такая же, как на полосках твердой почвы, пересекающих, словно естественные плотины, эти огромные болота.

В одно из таких болот мы и поведем читателя.

Дело было в конце июня 1772 года, часа в четыре вечера. В одном из самых глухих и пустынных мест в лесу находилось озеро из числа тех, какие мы описали. Его питал рукав Комевины, протекавший вдали под густой зеленой сенью прибрежных мангров.

Ничто не может быть грустней и величественней, чем мертвая тишина, царившая на всем этом огромном пространстве. Неподвижное, тусклое, свинцовое с зеленоватым отливом озеро, пересеченное несколькими зелеными полосками, поглощало в своей бездне мерцающий свет палящего солнца, не отражая ни лучика.

Гладкая, как оловянное зеркало, вода была так тяжела, что, когда ее задевал крылом пролетавший ярко-красный кулик или белый ябиру, из-под крыла взметалось всего несколько жемчужно-матовых капель.

С пронзительными криками кулики и ябиру носились над обширными зарослями водяных лилий, гигантские листья которых были сплошь покрыты клубками желтых змей с черными пятнами. Когда к ним подлетали птицы, змеи еще теснее стягивали свои жуткие петли, поднимали плоские головки и уползали так быстро, что только и видно было, как мелькали среди зелени золотые и черные блики.

Наконец какая-нибудь птица, вытянув длинные красные ноги, хватала добычу, широко раскрывала сильные молочно-белые крылья и уносила в изогнутом клюве шипящую, судорожно дергающуюся змею на берег, чтобы там сожрать.

Стаи коричневых, с красными шеями, лабрадорских уток пятнами пестрели на поверхности болота. По временам они стремительно взлетали, оставив пару товарок в пасти прожорливого каймана, высунувшего из воды отвратительную голову, покрытую зеленоватой чешуей.

Вокруг трясины росли огромные, двенадцатифутовой высоты, тростники и гибискусы с малиновыми цветами. Среди гигантских трав стояли также сенеки с розовыми зонтиками, щетинники с алыми ягодами, крушина и столетник. Широкая лента этих растений доходила до самой лесной опушки.

Опушка цвела всем великолепием, всей мощью тропической растительности. Там росли невероятной высоты катальпы, магнолии, тюльпановые деревья, сассафрасы, пальмы и бананы.

Их непохожие кроны смыкались в огромные купы разных оттенков и причудливых форм. Огромные лианы, кирказоны, бигнонии и гранадиллы опутывали деревья, тесно прижавшиеся друг к другу, своими бесконечными стеблями. Отростки вьющихся растений путались с ползучими кустарниками, повсюду стелившимися по земле, и создавали непроходимые заросли.

Среди этих масс темной зелени кое-где выделялся бук с багряными ажурными листьями, сахарный клен с полосатой бело-голубой древесиной, папайя — царское дерево, чей прямой высокий ствол похож на колонну чеканного серебра с капителью из изумрудных листьев, под которой изящно свешиваются, покачиваясь, рубиновые плоды.

Пестрые попугаи с голубыми крыльями и зелеными хохолками на ярко-розовой голове, утомившись от зноя, в поисках прохлады спустились на землю, к корням деревьев, несмотря на природный страх перед змеями и ягуарами.

Ни ветерка, не шелохнется гладкая поверхность озера. Душно, воздух напоен едким запахом водяных цветов и жарким, влажным дыханием непроницаемого для солнца леса.

Солнечный диск, спрятавшись за верхушками деревьев, испускает потоки лучей, горячих, как расплавленная медь. Постепенно они угасают и теряются в лазурном небе, которое на горизонте становится цвета темного ультрамарина с отблесками полированного золота.

Как мы сказали, не проносилось ни малейшего ветерка, но верхушки высокой травы на правом берегу болота вдруг слегка заволновались: в траве кто-то полз. След медленно тянулся от леса к берегу озера.

Несколько потревоженных в своем уединении серо-пурпурных колпиц вылетели из тростников и низко над водой перелетели через озеро. Внезапно с левого берега раздался хриплый, мрачный крик совы, называемой по-индейски «тайбай» — птица смерти.

Трава на правом берегу перестала волноваться: тот, кто полз, мгновенно замер. Снова раздался тот же крик, теперь уже дважды, на разные голоса и как будто из разных мест.

Через несколько минут трава на правом берегу снова зашевелилась, след потянулся дальше от леса к озеру, и вскоре, осторожно отогнув гибкие тростинки, у воды появился индеец на четвереньках. Замерев на несколько секунд под широкими листьями водяных растений, он внимательно и зорко оглядел все вокруг.

Это был вождь племени пяннакотавов, союзников беглых негров; звали его Уров-Куров. Все его тело было выкрашено в ярко-красный цвет семенем арноки, растертой в бобровом жире. На нем был полосатый желто-синий хлопчатобумажный набедренник; длинный нож висел на кожаном поясе. Ствол карабина, который он держал в правой руке, был тщательно завернут в непромокаемый чехол из тапировой кожи; ружье висело на перевязи, украшенной кабаньими бивнями и тигровыми клыками. Порох лежал в хорошо закупоренном бычьем роге, а остальные пожитки — в сумочке из той же кожи, что и чехол на карабине.

Лицо индейца, выкрашенное, как и все тело, в красный цвет, было причудливо татуировано. Вокруг глаз у него были нарисованы темно-фиолетовой краской из зерен таповрипы два круга, имитировавшие змей, свернувшихся в кольцо, а от макушки (волосы у него были черные и заплетены в косы) вниз через обе щеки шли две полосы такого же цвета, сходившиеся на подбородке. Наконец, у вождя пяннакотавских воинов, союзников Зам-Зама, в носу было продето серебряное кольцо, а голову украшали несколько красных и синих перьев попугая, прикрепленных к обручу из ракушек.