«Страх любви» не принадлежит к числу наиболее прославленных и широко известных романов Анри де Ренье, каковы, например, «Живое прошлое», «Дважды любимая» или «По прихоти короля» («Le Bon Plaisir»). Тем не менее это одно из самых законченных и в своем роде совершенных произведений великого французского рассказчика-поэта.

Если для Ренье вообще характерно рассмотрение психологических проблем и переживаний в их чистом виде, не затемненном вторжением внешних обстоятельств, случайных и пестрых, то в «Страхе любви» прием этот доведен до своего крайнего предела. Именно тут мы даже не находим широкого изображения той «внутренней» обстановки или психической среды — картин версальского двора, старинного поместья или уголка светского Парижа, — какое мы встречаем хотя бы в названных вещах его. Единственным сколько-нибудь видным фоном происшествий является столь любимая автором Венеция, однако и она взята здесь не со стороны своей живописной реальности или как внутренний фактор действия, но, пользуясь выражением самого Ренье, — лишь как «эмблема», как незримая и тайная сила не столько соучаствующая, сколько сочувствующая, сердечной трагедии любящих, происходящей, по существу, «ни в какую эпоху» и «ни в какой точке земного шара». И это полное освобождение от бытовой или исторической оболочки сообщает психологической теме и разработке ее особенную четкость, значительность и как бы воздушную прозрачность. Иными словами, поэт окончательно торжествует над романистом.

В «Страхе любви» с большой полнотой выражены как общее мироощущение Ренье, так и основные мотивы его творчества: жестокость и сладость жизни, жуткая стихийность и упоение страсти, меланхолия и тончайшая нежность, словом, весь характерный для Ренье «оптимистический пессимизм» с его привычной палитрой образов и красок. Но будучи внутренне разнообразно связан со всеми другими повестями Ренье, «Страх любви» (1907) с двумя из них, хронологически ему довольно близкими, соединяется особенно ясными нитями. Одна из них протягивается назад, к «Живому прошлому» (1905), где впервые проведена Ренье со всей силою идея фатума, нависшего над трагическими любовниками и звучащего в голосах прошлого. Другая ведет вперед, к «Первой страсти» (1913), тема которой — юная, счастливая и гибельная, отнимающая всю жизнь страсть — в основе своей совпадает с темой «Страха любви».

Как особенность этого романа, самого лирического из всех, отметим внутреннее преобладание в нем женского образа, Жюльетты де Валантон, пожалуй, самой пленительной из всех героинь Ренье. И эта черта, наряду с краткостью, почти строфической, глав и мягкой воздушностью образов, еще более содействует возникающему от романа впечатлению поэмы о любви горькой и блаженной, нежной и роковой.

P. S. Настоящий перевод является последним трудом Александры Николаевны Чеботаревской (умерла 11 марта 1925 г. в Москве), вложившей в него всю свою чуткость и мастерство художественной переводчицы.

А. Смирнов

В вестибюле гостиницы г-н Руасси посмотрел на себя в высокое зеркало, которое отражало всю его фигуру. Оно явило ему образ мужчины крепкого сложения, широкоплечего, с полным лицом и седеющей бородкой. Взгляд г-на Руасси оторвался от его изображения и упал на кожаный портсигар, который он вынул из кармана. Привычным движением большого пальца он ощупал сигары, лежавшие рядком; выбрал одну из них и, слегка сдавив, хрустнул ею, поднося ее к ноздрям.

С табачным ароматом смешивался еле приметный запах камфары: г-н Руасси сделал гримасу. Его платье пахло шкафом. В самом деле, живя почти безвыездно в деревне, г-н Руасси довольно редко прибегал к сюртуку и к цилиндру и только через большие промежутки времени возобновлял эти части своего туалета. Особенно смущала его шляпа: ей, по крайней мере, было два года. Это было заметно по ее слишком приподнятым полям и узкой ленте. У г-на Руасси промелькнуло движение досады. А меж тем нельзя же идти на похороны в котелке и цветном пиджаке.

Вдруг мысль о смерти — хотя дело и касалось смерти другого человека — омрачила его. Вид у него был усталый, несмотря на то, что ночь он провел довольно-таки сносно, после шести часов езды в вагоне от своего имения Онэ, в департаменте Эн, до Парижа, куда он прибыл накануне вечером. Разумеется, он не жалел, что ему пришлось выехать. Письмо молодого Марселя Ренодье, сообщавшее о смерти отца, Поля Ренодье, трогало своею простотой и краткостью. Бедный малый в горе вспомнил о старом друге своей семьи. Г-ну Руасси льстило, что люди полагались на его чувствительность и ценили те утешения, которые он в подобном случае мог принести.

Бывают обстоятельства, когда невозможно отказываться, и г-ну Руасси хотелось отдать Ренодье этот последний долг. Поль Ренодье и он знали друг друга с незапамятных времен. С тех пор, как он жил в Онэ круглый год, их встречи сделались реже, но смерть оживляет воспоминания, и он решился на поездку. К тому же он поступал благоразумно, действуя таким образом. Движение отвлекло его от волнения. Дома вечер прошел бы чересчур мрачно. Разумеется, в пути мысли его были не радостны, но все же, невзирая ни на что, парижанину, каковым был он, доставляло удовольствие приехать в Париж вечером, в суматохе большого города. Он любил прибытие на вокзал среди блеска электрических фонарей, возню с багажом, запах извозчичьей кареты, переезд по городу, устройство в гостинице — в гостинице Риволи, против Тюильри, где он всегда останавливался, когда какое-либо дело вынуждало его покинуть Онэ, откуда он иногда привозил с собой и дочь, Жюльетту, когда ей надо было повидать шляпницу или портниху.

Жюльетта, впрочем, первая советовала ему ехать. Марсель Ренодье и она в детстве играли вместе. Девочка с косой, в коротком платьице и тоненький нежный мальчик встречались в Тюильри и в саду Пале-Рояля…

Г-н Руасси глазами ответил на поклон швейцара и затянулся сигарой. Он убедился, что на вкус она тонкая и крепкая. Стоя на пороге, он ощутил горячий луч солнца на своем лице и седой бороде. Сквозь залитые солнцем аркады он увидел улицу Риволи, а за решеткой с позолоченными пиками террасы Фейльян — деревья, равнявшиеся в двойную шеренгу. Еще дальше они, посаженные косыми рядами, рисовались своими голыми верхушками на чистом небе, по которому плыли пушистые облачка.

Г-н Руасси шагнул на край тротуара. Чей-то смех заставил его обернуться. Две работницы, проходя мимо, потешались над ужимками мальчика из мясной, в лиловой блузе и белом фартуке, с точильным бруском у пояса. Их рожицы понравились г-ну Руасси; он проводил их взглядом, проходящих вдоль галереи, освещенной косыми лучами солнца сквозь уменьшавшиеся отверстия аркад. Среди грохота улицы ему казалось, что он различает стук их каблучков, и сам он сделал несколько шагов по плитам тротуара.

Выставка ювелира остановила его. На гладком плюше были разложены причудливые драгоценности: затейливые кольца, странные и нелепые пряжки, необычайные ожерелья. Г-н Руасси пожал плечами. Не среди этих претенциозных безделушек стал бы он искать подарок, который он хотел привезти своей дочери. То, что ему было нужно и что подошло бы к здоровой и свежей красоте Жюльетты, это — игра, цвет и прозрачность драгоценных камней. К несчастью, он уже не был богат; он жил в деревне и должен был даже отказаться от приездов в Париж, тот Париж, где он родился и где прожил свою долго тянувшуюся молодость.

Он покинул выставку ювелира для выставки фотографа. За стеклом Париж предстал перед ним со своими памятниками, церквами, дворцами, аллеями, фонтанами и со своими знаменитостями. Портреты актрис заинтересовали его. Ах, далеко то время, когда он, молодым человеком, бегал по театрам в обществе Поля Ренодье! Он вздохнул. Голубоватый дым его сигары поднялся, словно фимиам сожаления о прошлом, перед неподвижными лицами, улыбавшимися ему, и он снова потихоньку пошел к улице Пирамид.