— Поистине лесная нечисть развела мне костер, — закричал как-то очень естественно выглядевший в старом фланелевом костюме Мэлони, оборвав на полуслове свою песнь, — так что каша сварилась и на сей раз

не

Мы доложили об обнаруженном источнике и гордо выложили свой улов.

— Чудесно! Восхитительно! — воскликнул преподобный. — Впервые в этом году у нас будет пристойный завтрак. Сангри в момент почистит рыбу, а вахтенная…

— …пожарит ее как надо, — со смехом отозвалась миссис Мэлони, явившись пред нами в обтягивающем синем вязаном костюме и в босоножках.

Она тут же взялась за сковородки. В походах муж всегда называл ее вахтенной, поскольку в ее обязанности, помимо прочего, входило свистать всех к трапезе.

— А ты, Джоан, — продолжал довольный и счастливый мистер Мэлони, — выглядишь, как дух острова, — со мхом и ветром в волосах, со светом солнца и звезд во взоре. — Он смотрел на нее с восторгом и восхищением. — Сангри, возьмите эту дюжину. Вот молодец, они самые крупные; вы и оглянуться не успеете, как они будут зажарены в масле!

Я наблюдал за канадцем, когда он не спеша отправился к ведру для отходов. Глаза его упивались красотой девушки, а по лицу пробежала волна страстной, почти лихорадочной радости, граничащей с настоящим обожанием. Возможно, в тот миг парень думал, что впереди еще три недели, в течение которых он будет лицезреть предмет своей страсти: возможно, вспоминал ночные сны. Кроме того, я отметил в его глазах странную смесь желания и счастья, и впечатление это было настолько сильным, что возбудило во мне нешуточное любопытство. Что-то в его лице на секунду удержало мой взгляд — что-то могучее, непреклонное, даже хищное… Казалось почти необъяснимым, что столь застенчивое и нежное существо скрывало такую грозную мужскую страсть…

Впрочем, впечатление это быстро улетучилось, сметенное вкусовыми ощущениями от нашего пиршества: смею утверждать, что каша, чай, шведские хлебцы и жареная рыба, сдобренная завитками ветчины, были лучшей из трапез, приготовленных в то утро на земле.

Первый погожий день в новом лагере всегда наполнен множеством дел, от выполнения которых по большому счету зависят реальные удобства каждого, поэтому сразу после завтрака мы погрузились в работу. Вокруг кострища, обложенного принесенными с берега валунами, мы соорудили загородку из шестов, густо переплетенных ветвями, сделали навес из мха и лишайников, приспособив в качестве пресса камни, а внутри поставили деревянные лавки, чтобы даже в дождь можно было полежать вокруг огня и спокойно поесть.

От палатки к палатке, от мест купания и от причала проложили тропинки, разделять же мужскую и женскую территории доверили естественному ландшафту острова. Дрова были аккуратно сложены, помехи в виде наваленных деревьев и валунов устранены, гамаки развешаны, палатки натянуты. Закончив обустройство лагеря, мы с величайшей тщательностью обговорили мельчайшие детали совместной жизни, распределяя обязанности каждого из нас так, будто собирались прожить на этом балтийском острове всю свою жизнь.

Кстати, в процессе работы чувство нашей общности возрастало, доказывая, что мы составляем некое единство, а не просто группу людей, на некоторое время поселившихся на необитаемом острове. Каждый охотно выполнял свои обязанности. Сангри, как само собой разумеющееся, взял на себя ежедневную чистку рыбы и колку дров. И делал он это хорошо: в кастрюле с водой всегда лежала тщательно очищенная, готовая к жарке рыба, вечерний костер никогда не угасал да и за дровами не надо было далеко ходить.

Даже Тимоти, в прошлом духовное лицо, ловил рыбу и рубил деревья. Возложив на себя обязанность следить за состоянием лодки, он исполнял ее столь тщательно, что на маленьком суденышке царил образцовый порядок. И если по какой-либо причине требовалось его присутствие, прелата всегда можно было найти в лодке, где он обычно занимался починкой парусов или руля, с удовольствием мурлыча что-то себе под нос.

Репетиторством он тоже не манкировал: по утрам из белой палатки у кустов малины обычно доносились монотонные голоса, означающие, что учитель, Сангри и кто-либо из учеников, время от времени навещавших нас, с головой погрузились в историю или в классиков.

А миссис Мэлони, взяв на себя, тоже как само собой разумеющееся, учет продуктов, готовку, штопку и прочие будничные заботы, заведовала также мегафоном, трубный глас которого, разносясь во все концы острова, созывал нас к трапезе; в свободные часы она баловалась зарисовками окрестных видов, отдаваясь этому занятию со всей искренностью своей наивной и впечатлительной души.

Со временем Джоан превратилась в некоего неуловимого гения этих диких мест. Девушка не чуралась и работы по лагерю, однако, в отличие от других, на нее не возлагалось определенных обязанностей. Она была поистине вездесущей: спала то в своей палатке, то, завернувшись в одеяло, под звездным небом; знала каждый дюйм острова и то и дело возникала в самых неожиданных местах — все время где-то бродила, читала в укромных уголках книжки, воскуряла в пасмурные дни «дань богам», так она называла свои крошечные костерки из сухой травы, вечно находила новые бухты и днями и ночами, подобно рыбе, плескалась в теплой воде лагуны. Ходила она босиком, с распущенными волосами, с голыми ногами в подобранных до колен юбках, и если возможно человеку превратиться в веселого дикаря за одну-единственную неделю, Джоан Мэлони, безусловно, являла собой наглядный пример такой метаморфозы.

Кроме того, ею столь полно овладел могущественный дух этой местности, что тот маленький человеческий страх, которому девушка так странно поддалась в день нашего прибытия, казалось, бесследно улетучился. Как я и надеялся, она не упоминала о нашем разговоре в тот первый вечер. Сангри не докучал ей особыми знаками внимания, к тому же они мало бывали вместе. Поведение молодого человека выглядело безупречным, и я, со своей стороны, больше обо всем этом не задумывался: Джоан всегда отличалась буйной фантазией, похоже, история с Сангри была лишь ее плодом. К облегчению всех, кого это касалось, девушка буквально переродилась под воздействием деятельной и активной жизни и той удивительной умиротворенности, которая царила на острове.

Мало-помалу начало сказываться воздействие лагерной жизни, которая всегда выявляет истинный характер каждого; ее приговор безошибочен, поскольку она влияет на душу столь же быстро и радикально, как фиксажная ванночка на негатив фотографии. В условиях лагерной жизни происходит переориентация личности, одни ее аспекты впадают в спячку, другие пробуждаются; но первая потрясающая перемена, которую производит жизнь на природе, заключается в том, что человек одно за другим сбрасывает с себя, как мертвые, ороговевшие слои кожи, все неестественные наслоения. Условности, казавшиеся в городе совершенно естественными, отмирают, сознание, как и плоть, быстро закаляется и становится простым и безыскусным. И в лагере, столь близком к природе, как наш, этот эффект мгновенно стал очевидным.

Некоторые бойко рассуждают о простой жизни, когда она от них на безопасном расстоянии, в лагере они выдают себя постоянным поиском искусственных возбудителей, свойственных цивилизации, которой им не хватает. Одни сразу начинают скучать, другие становятся распущенными и неряшливыми; в ком-то самым неожиданным образом проявляется животное начало; и лишь немногие избранные чувствуют себя в полном порядке и счастливы.

Члены нашей маленькой группы могли поздравить себя с тем, что в общем принадлежали к последней категории. Однако с каждым из нас произошли и другие перемены — разные и очень интересные.

Явными они стали лишь через неделю-другую, хотя сказать о них, думаю, самое время именно здесь. Поскольку у меня не было иных обязанностей, кроме как с удовольствием проводить заслуженный отпуск, я обычно загружал в каноэ одеяла и провизию и совершал путешествия на другие острова, отсутствуя по нескольку дней. Когда я возвратился из первого такого плавания и увидел всю компанию свежим взглядом, эти перемены буквально бросились мне в глаза, особенно разительно они проявились в случае Сангри…