Похоже, он чего-то ждал: ведь недаром же хозяин привез его сюда, заставив изменить давно сложившимся привычкам, — как правило, в это время пес уже мирно дремал на ковре перед камином. В его взгляде, неотрывно направленном на доктора, по-прежнему проверявшего двери, угадывались и сочувствие, и недовольство — конечно, хозяину он доверял и заранее оправдывал любой его поступок, но, когда они шли по коридору, с трудом скрывал нетерпение.
После безрезультатных поисков они вернулись в кабинет. Доктор Сайленс внимательно взглянул на Смоки: тот как ни в чем не бывало умывался перед камином. Блюдце с молоком было дочиста вылизано. Обычно кошки быстро привыкают к новой обстановке, и Смоки всем своим видом подтверждал эту истину. Подбросив в камин дров, доктор придвинул кресло поближе к огню и, переставив лампу — видимо, решил, что так ему будет удобнее читать, — принялся следить за животными. Он старался держаться как можно незаметнее, чтобы ненароком не спугнуть своих питомцев.
Несмотря на почтенный возраст, кот и пес любили поиграть на сон грядущий. Заводилой всегда был Смоки, он осторожно теребил хвост Флейма, а тот нехотя откликался, давая понять, что лишь по доброте душевной снисходит к кошачьим слабостям. Для колли это был скорее долг, чем удовольствие, и, когда игра кончалась, он радовался, а иногда, набравшись храбрости, даже отказывался от развлечения.
Вот и сегодня вечером Флейм был настроен твердо и решительно. Не закрывая книгу, доктор с любопытством наблюдал за спектаклем Смоки. Немного полежав уткнувшись носом в скрещенные лапы, кот встал и, смерив пса невинным взглядом, притворился, будто хочет подойти к двери. Флейм наблюдал за ним, пока тот не скрылся из виду. Он расслабился и не заметил маневра Смоки, который мгновенно повернулся, бесшумно подкрался сзади и азартно вцепился в рыжий хвост. Пес отодвинулся, высвободил хвост и, вильнув им, замер на месте. Смоки попытался расшевелить приятеля, но Флейм остался невозмутим. Раздосадованный кот вновь принялся преследовать рыжий хвост, но так ничего и не добился.
Озадаченный таким равнодушием, он обошел лежавшего колли и поглядел ему в глаза, надеясь выяснить причину. Возможно, пес передал ему какой-то сигнал, и Смоки понял своим маленьким мозгом, что вечернюю программу придется отменить. Впрочем, скорее всего, до него дошло лишь одно — Флейм не желал двигаться. Как бы то ни было, настойчивость изменила коту, и он не стал беспокоить друга. Видимо, ему передалось настроение колли — он вернулся на прежнее место и стал умываться.
Однако доктор сразу догадался, что это очередная кошачья уловка. У Смоки была еще какая-то цель, которую он тщательно маскировал. Интуиция не подвела Джона Сайленса: кот прервал свой туалет и осмотрел комнату. Мысли его блуждали, словно путники в тумане. Сначала он нелепо уставился на шторы, потом перевал взгляд на затененные углы и белевший над ними потолок и на минуту застыл в неудобной позе. Наконец Смоки повернулся и посмотрел на Флейма, как будто собирался обменяться с ним новыми сигналами. Пес нехотя поднялся и, размяв окостеневшие лапы, начал беспокойно расхаживать взад-вперед. Кот последовал за ним, осторожно ступая на цыпочках. Похоже, что-то насторожило их, и они занялись поисками. Доктор пристально наблюдал за ними, внимательно фиксируя каждую мелочь, но даже не пробовал вмешаться. Похоже, колли первым ощутил витавшую в воздухе тревогу, а Смоки она, судя по всему, особого беспокойства не внушила.
Не теряя своих помощников из виду, доктор огляделся: туман, частично проникший в комнату, сделался еще плотнее от дыма его трубки, в этой пелене смутно вырисовывались очертания стоявших вдалеке предметов. Лампа освещала окутанное тусклой мглой помещение лишь на пять футов от пола, стены и потолок застилала полутьма, отчего кабинет казался чуть ли не вдвое больше. Хорошо был виден только ковер, на который падали отблески огня в камине и свет лампы.
Притихшие животные ходили кругами. Иногда впереди шел пес, иногда кот. То и дело переглядываясь, они продолжали обмениваться сигналами. Несмотря на скромные размеры кабинета, доктор раз или два не смог различить их за туманной завесой. Наверное, Смоки и Флейма встревожила не столько смена обстановки, сколько что-то еще, подумал он, но проверить предположение в данный момент не представлялось возможным.
Доктор Сайленс предпочел ограничиться ролью наблюдателя. Он знал, что малейшие проявления его беспокойства тотчас скажутся на животных, и тогда вряд ли можно будет рассчитывать на независимость четвероногих экспертов.
Кот и пес тщательно исследовали комнату — не оставили без внимания ни одного предмета, обнюхали все углы. Флейм ходил, пригнув голову к полу, он был явно начеку, следовавший за ним Смоки с притворной ленцой оглядывался по сторонам, всем своим видом показывая, что прогулка ему неинтересна, и все же в его поведении чувствовалось необычное возбуждение. Наконец они вернулись на место и тихо улеглись на ковре у огня.
Флейм прильнул к коленям хозяина — ласково приговаривая его имя, Сайленс с улыбкой гладил золотистую голову пса; Смоки присоединился к ним чуть позже, притворяясь, будто приблизился по чистой случайности. Грустно оглядев пустое блюдце, он многозначительно воззрился на доктора, а налитое молоко вылакал до последней капли. После этого он с сознанием исполненного долга прыгнул хозяину на колени и, уютно свернувшись клубочком, вскоре уснул.
В кабинете воцарилась глубокая тишина, которую нарушало лишь чуть слышное потрескивание углей в камине да ровное дыхание растянувшегося на ковре пса. Оно напоминало пульс времени, отмеривающего минуты, туман конденсировался каплями влаги на оконных стеклах и, казалось, оплакивал наступление ночи. Огонь постепенно догорал, и его быстро идущий на убыль жар уже не мог бороться со сквозившими из всех углов сыростью и холодом.
Когда доктор Сайленс снова погрузился в чтение, на часах уже пробило одиннадцать. Хотя вряд ли это можно было назвать чтением — он просто водил глазами по страницам, не вникая в смысл текста. Внимание доктора было целиком поглощено наблюдением и тревожным ожиданием грядущих событий. Он не пытался придать себе бодрости, но и не хотел, чтобы его застали врасплох. Впрочем, причин для беспокойства как будто не было: и Смоки, и Флейм — его чувствительные барометры — спокойно дремали…
Джон Сайленс просмотрел еще несколько страниц, когда наконец понял, что необычайная история Пендера не выходит у него из головы. Отложив книгу, он попробовал сосредоточиться на рассказе писателя. Доктор не строил ни на чем не основанных версий случившегося с Пендером, более того, беспощадно пресекал малейшие поползновения к этому бессмысленному занятию, ибо очень хорошо знал, что праздные домыслы подействуют на его воображение, как порыв ветра на тлеющие в камине угли.
Ночь вступила в свои права, и безмолвие становилось все глубже и глубже. Лишь изредка до него доносился с находившейся примерно в ста ярдах от дома улицы приглушенный стук колес, сопровождаемый неспешным цокотом копыт, — лошади из-за густого тумана плелись, едва переставляя ноги. Эхо шагов уличных торговцев давно смолкло, а в соседнем переулке больше не слышались голоса случайных прохожих. Окутанный туманом особняк был скрыт от мира непроницаемым покровом тайны — казалось, над ним нависло тяжкое проклятье. Плотное одеяло тишины накрыло верхний этаж. Время от времени доктор Сайленс поеживался от холода, из всех углов тянуло промозглой сыростью.
Крепко спавший колли вдруг вздрогнул и заскулил, суча во сне лапами. Смоки лежал у доктора на коленях и походил на теплый черный комок, но, лишь присмотревшись, можно было заметить его нервно подрагивающие бока. Голова и туловище кота сливались в тускло отсвечивающий шерстяной шар, и только черный замшевый нос да розовый кончик языка выдавали его тайну.
Доктор Сайленс почувствовал себя увереннее: Флейм так и не проснулся, а его дыхание вновь стало ровным, огонь разгорелся и будет пылать еще часа два, не требуя к себе внимания. Никакого нервного напряжения не ощущалось, и кто знает, быть может, эта безмятежность сохранится до самого утра. Даже если он уснет, это и к лучшему, ведь сырой холод в комнате с догоревшим камином все равно рано или поздно разбудит его, тогда и мирно почивающих экспертов можно будет отнести в постель. По опыту доктор знал, что ночь сулит немало приключений, но пока ничего экстраординарного не происходило, и он совершенно не желал торопить события. Сам он спокоен и уравновешен, животные спят и, когда что-то случится, не поддадутся панике и не утратят бдительности. Прежние эксперименты многому его научили и сделали по-настоящему мудрым. К тому же Джон Сайленс ничего не боялся.