В ночь на двадцатое апреля произошло новое событие. Джилман полунепроизвольно перемещался в сумеречных безднах, предшествуемый купой пузырей и маленьким многогранником, когда вдруг заметил специфическую правильность углов, образованных ребрами гигантских соседствующих скоплений призм. В следующую секунду бездна исчезла, он же, дрожа, очутился на скалистом склоне, залитом сильным рассеянным светом. Он был бос и в ночном белье и, попытавшись пойти, обнаружил, что с трудом отрывает подошвы от склона. Курящаяся дымка скрывала от глаз все, кроме самой низбегающей поверхности, и он содрогался при мысли о звуках, какие могут возникнуть из этой дымки.
Потом он увидел две фигуры, с мучительным трудом ползущие к нему, — старуху и мелкую косматую тварь. С трудом привстав на колени, карга сумела скрестить руки особенным образом, тогда как Темная Дженкин жуткой антропоидной лапкой, которую она подняла с видимым трудом, указывала в определенном направлении. Подстегнутый импульсом, порожденным вне его, Джилман повлачился вперед по пути, определенному углом скрещенных старухиных рук и вытянутой лапкой маленького страшилища, и, не сделав и трех шаркающих шагов, снова оказался в сумеречной бездне. Вокруг него кишели геометрические тела, и он падал в эту бездну, падал головокружительно и бесконечно. Проснулся он в конце концов в своей постели под крышей с безумным углом зловещего старого дома.
В то утро Джилман был ни на что не годен и пропустил все занятия. Неведомо что притягивало его взгляд в несообразном, казалось бы, направлении — он не мог смотреть в определенную точку на пустом полу. По мере того как наступал день, фокус его невидящего взгляда менял положение, и к полудню он превозмог желание смотреть в пустоту. Около двух Джилман вышел перекусить и, пробираясь по узким улочкам города, обнаружил, что все время сворачивает к юго-востоку. Лишь с усилием он задержался в кафе на Черч-стрит, а после завтрака ощутил неведомую тягу с еще большей силой.
Ему в конце концов придется проведать невропатолога — возможно, все это связано с его лунатизмом, — но пока, по крайней мере, он может попытаться сам разрушить болезненное наваждение. Он, конечно же, сумеет выйти из-под этого влияния — и вот, с великой решимостью пустясь в противоположную сторону, Джилман умышленно заставил себя двигаться на север по Гаррисон-стрит. К тому времени, как он добрался до моста через Мискатоник, он обливался холодным потом и, схватясь за железные перила, стал смотреть вверх по течению на пользующийся дурной славой остров, где правильные ряды древних камней в угрюмом раздумье стояли при свете вечернего солнца.
Тут он вздрогнул. На этом пустынном острове ясно виднелся человеческий силуэт, и чуть ли не с первого взгляда он понял, что это та самая странная старуха, чей зловещий облик столь губительно внедрился в его сны. Высокая трава подле нее колыхалась, словно что-то еще живое копошилось у самой земли. Когда старуха начала оборачиваться в его сторону, он, не разбирая дороги, бросился прочь с моста, под защиту лабиринта прибрежных улочек. Как ни далек был остров, он чувствовал, что охульный взгляд этой скрюченной, дряхлой фигуры в темном навлечет на него необоримое, чудовищное зло.
Его все еще тянуло на юго-восток, и, лишь собрав всю решимость, Джилман сумел дотащиться до старого дома и подняться по шатким ступеням. Несколько часов кряду просидел он безмолвно и бесцельно, взгляд его постепенно обращался к западу. Около шести, поймав обостренным слухом молитвенные подвывания Джо Мазуревича двумя этажами ниже, он в отчаянии схватил шляпу и вышел на позлащенные закатным солнцем улицы, отдавшись теперь направленному прямо на юг тяготению, — пусть оно ведет его, куда вздумается. Темнота застигла его час спустя в полях за Ручьем Палача, где над головой мерцали тусклые весенние звезды. Позыв, понуждавший его идти, постепенно переходил в позыв к непостижимо-мистическим прыжкам в небо, и внезапно Джилман осознал, где именно находится источник притяжения.
Он был на небе. На Джилмана посягали из некоей точки среди гущи звезд и призывали его. Точка эта, очевидно, покоилась где-то между Гидрой и Кораблем Арго, и он понял, что она его притягивала с того самого момента, как он проснулся рано на рассвете. Утром она располагалась внизу, а теперь была приблизительно на юге, неумолимо перемещаясь к западу. Что обозначало это новое явление? Или он теряет рассудок? Как долго будет это все продолжаться? Вновь призвав всю свою силу воли, Джилман развернулся и потащился обратно к зловещему старому дому.
У дверей его ждал Мазуревич, которого и подмывало, и что-то удерживало выдать свежую порцию суеверного вздора. Штука была в ведьминском огне. Накануне Джо загулял — это был День Патриота в Массачусетсе — и пришел домой за полночь. Посмотрев на дом с улицы, он сначала подумал, что окно у Джилмана темное, но увидел потом слабый фиолетовый свет. Он хотел остеречь соседа насчет этого света, ведь в Аркхэме все знают: это ведьминский Кизайин огонь, который пляшет вокруг Темной Дженкин и призрака самой старой карги. Раньше он об этом не поминал, но теперь должен сказать, потому что это значит, что Кизайя и ее долгозубый фамулус преследуют молодого господина. Им с Полом Чойнски и хозяином Домбровски померещилось раз, как огонь этот просачивается в щели забитого чердака над комнатой молодого господина, но они сошлись на том, что об этом нечего говорить. Будет, однако же, лучше, если молодой господин переедет в другую комнату и добудет распятие у какого-нибудь священника, вроде отца Иваники.
Слушая эту бессвязную болтовню, Джилман почувствовал, как горло ему сдавливает безымянный страх. Он знал, что Джо был вчера полупьяным, но поминание о фиолетовом свечении на мансарде несло в себе ужасающий смысл. Именно такие неверные отсветы неизменно играли вокруг старухи и мелкой косматой твари в тех предсонных, более отчетливых видениях, которые предшествовали его погружению в неведомые бездны, а сама мысль о том, что другой мог видеть наяву свечение из его окна, не могла угнездиться в здравом рассудке. Откуда, однако, мог Джо почерпнуть такую странную идею?! Неужели он во сне не только бродит по дому, но и разговаривает? Нет, Джо сказал, не разговаривает; придется ему это проверить. Возможно, Фрэнк Элвуд мог бы что-нибудь рассказать, хоть и неловко было спрашивать.
Горячка, дикие сны, лунатизм, слуховые галлюцинации, тяготение к какой-то небесной точке, а теперь подозрение на сумасшедшие разговоры во сне! Ему придется бросить занятия, наведаться к невропатологу и взять себя в руки. Поднявшись на второй этаж, он было приостановился у двери Элвуда, но увидел, что юноши нет. Неохотно он пошел к себе в мансарду, где и уселся в потемках. Взгляд его по-прежнему притягивало к югу, к тому же он ловил себя на том, что напрягает слух, не долетят ли с заколоченного чердака какие-нибудь звуки, и почти уже видит зловещий фиолетовый свет, сочащийся в щели в волосок толщиной на низком покатом потолке.
В эту ночь, когда Джилман уснул, фиолетовый свет обрушился на него во всей своей возросшей яркости, а старая ведьма и мелкая косматая тварь, подступая как никогда близко, глумились над ним с нечеловеческим улюлюканьем и сатанинскими телодвижениями. Он с радостью погрузился в смутно рокочущую сумеречную бездну, хотя преследование его той радужной купой пузырей и маленьким переливчатым многоугольником было угрожающим и назойливым. Затем громадные сходящиеся плоскости, скользкие на вид, вздыбились под ним и над ним, и произошло смещение — смещение, завершившееся мгновением бреда и вспышкой невиданного, неземного света, в котором умопомрачительно и нераздельно смешались охра, кармин и индиго.
Он полулежал на высокой, с фантастической балюстрадой террасе над безбрежными джунглями диковинных, невероятных шпилей, уравновешивающих друг друга плоскостей, куполов, минаретов, дисков, горизонтально балансирующих на остриях вершин и бесчисленных объектов еще более дикой конфигурации — иных из металла, иных из камня, — которые сияли богатством красок в смешанном, почти обжигающем зареве многоцветного неба. Взглянув вверх, он увидел три громадных пламенных диска, каждый другого цвета и на иной высоте от бесконечно далекой гряды низких гор на выгнутом дугой горизонте. Позади него террасы ярусами вздымались на высоту, которую только достигал глаз. Город внизу простирался, уходя за пределы зрения, и он надеялся, что ни звука не взыграет оттуда.