За три дня Джилман и Элвуд облазили все местные музеи, пытаясь идентифицировать странную фигурку, но без всякого успеха. Интерес тем не менее повсюду пробуждался сильнейший: полная чужеродность вещицы дразнила научное любопытство. Одну из маленьких расходящихся «спиц» отломили и подвергли химическому анализу. Профессор Эллери выделил странный сплав платины, железа и теллурия, но вперемешку с ними явно присутствовали три других элемента большого атомного веса, классифицировать которые химия оказалась просто бессильна. Они не только не соответствовали ни одному из известных элементов, но и не укладывались ни в одну пустую клеточку элементов периодической системы. Тайна остается нераскрытой по сей день, фигурка же находится в экспозиции университетского музея Мискатоника.
Наутро двадцать седьмого апреля свежий крысиный ход появился в комнате, где Джилман нашел пристанище, но днем Домбровски забил его жестью. Отрава не произвела значительного действия, царапанье и возня в стенах, по существу, не уменьшилась.
Элвуд в тот вечер задержался, и Джилман не стал до него ложиться. Ему не хотелось засыпать в одиночестве — тем более что в вечернем сумраке ему померещилась та отвратительная старуха, чье обличье так чудовищно преобразовывалось в его снах. Он задавался вопросом, кто же она и что это возле нее громыхает жестянкой на груде мусора у входа в убогий двор. Карга как будто его заметила и злокозненно осклабилась, хотя это, может быть, просто его фантазия.
На следующий день оба юноши очень устали и рассчитывали уснуть как убитые. Вечером в полудреме они обсуждали математические теории, в которые так глубоко и, возможно, губительно погрузился Джилман, и строили догадки об их возможной связи с древней магией и фольклором. Когда разговор заходил о старой Кизайе Мейсон, Элвуд соглашался, что у Джилмана были веские научные основания думать, что она могла натолкнуться на странную и знаменательную информацию. Скрытые культы, которым следовали эти ведьмы, нередко сохраняли и передавали из уст в уста поразительные древние тайны позабытых эонов, и нет ничего невозможного в том, что Кизайя действительно овладела искусством отмыкать пути измерений. Предание особенно подчеркивает, что ведьме бесполезно воздвигать материальные препоны: кто знает, какова истинная подоплека у старых сказок о ночных полетах на метле?
Сможет ли современный ученый достичь такого могущества, занимаясь одной математикой, покажет лишь будущее. Успех же, добавил Джилман, может завести в опасные и непостижимые ситуации, ибо кто возьмется предсказать, какие законы царят в смежном, но обычно недоступном измерении? С другой стороны, живописным возможностям нет предела. В некоторых пространственных поясах время может оказаться несуществующим; войдя в такой пояс и оставаясь в нем, было бы возможно сохранять жизнь и молодость бесконечно, избегнув органического метаболизма и разрушения или же подвергаясь ему лишь в незначительном объеме во время посещения своего собственного или схожего измерения. Было бы, например, можно, перейти во вневременной план и возникнуть в далеком земном будущем таким же молодым, как прежде.
Можно строить лишь довольно безответственные догадки, сумел ли кто-нибудь когда-нибудь проделать нечто подобное. Древние легенды туманны и двусмысленны, в новые же времена все попытки пересечь заповеданные проходы усложнялись, казалось, союзом со странными и страшными посланцами инобытия. С незапамятных времен существует предстатель, или посланец тайных и страшных сил — Черный Человек ведовства и Ньюарлафотеп «Некрономикона». Головоломную задачку представляют собой и посланцы низшего ранга, или посредники, — диковинные ублюдки-полуживотные, которые выступают в предании как домашние духи ведьм.
Когда Джилман и Элвуд стали укладываться, слишком сонные, чтобы вести дискуссию дальше, то услышали, как в дом ввалился пьяный Джо Мазуревич, и неистовое отчаяние его молитвенных причитаний пробрало их дрожью.
В ту ночь Джилман снова увидел фиолетовый свет. Во сне ему снилось, как что-то скреблось и царапалось в перегородках, неловко пытаясь справиться с дверной задвижкой. Потом он увидел, как старуха и мелкая косматая тварь подступают к нему по ковру. Лицо ведьмы пылало нечеловеческим торжеством, а маленькая мерзость с желтым оскалом глумливо верещала, указывая в другой конец комнаты на кушетку, где спал мертвым сном Элвуд. Цепенящий страх не давал закричать. Как и в прежний раз, отвратительная карга, ухватив Джилмана за плечи, рывком выдернула его из постели и ввергла в пустоту. Снова бесконечность ревущих бездн пронеслась мимо, но в следующую секунду ему показалось, что он находится в темном, склизком, зловонном колодце незнакомого переулка, где по обе стороны вздымались трухлявые стены ветхих домов.
Впереди шел черный человек в просторном одеянии, которого он видел под крутым укосом стропил в другом сне, оказавшаяся ближе к нему старуха с угодливой гримасой указывала путь. Темная Дженкин с приязненной игривостью отиралась у ног черного человека, почти полностью скрытых в глубокой грязи. Справа темнела открытая дверь, черный человек безгласно на нее указал. Ухмыляющаяся карга так туда и ринулась, волоча Джилмана за пижамный рукав. Когда они оказались на скверно пахнущей лестнице, которая угрожающе скрипела, от старухи начал исходить слабый фиолетовый свет; вот наконец и выходящая на лестничную площадку дверь. Карга повозилась с задвижкой, дверь распахнулась, и, сделав Джилману знак подождать, ведьма скрылась в черном проеме.
Сверхчутким ухом юноша уловил жуткий придушенный крик; и вот ведьма вышла из комнаты, неся маленькое бесчувственное тельце, и сунула его в руки сновидцу. Вид этой фигурки, выражение этого личика развеяли морок. Слишком обомлевший, чтобы кричать, он бросился очертя голову вниз по зловонной лестнице в грязный переулок, и бегство его задержала лишь сдавившая горло хватка черного человека, поджидавшего их. Теряя сознание, он еще слышал слабое резкое верещание клыкастого выродка, смахивающего на крысу.
Возвращение яви утром двадцать девятого ввергло Джилмана в Мальстрем ужаса. Едва он открыл глаза, как в ту же секунду понял: что-то до жути не так, ибо он был по-прежнему распростерт на неразобранной постели в своей мансарде со скошенным потолком. У него необъяснимо болело горло, и, с трудом приняв сидячее положение, он, все более обуреваемый страхом, увидел, что ноги и низ пижамных штанин побурели от спекшейся уличной грязи. Его память была в безнадежном тумане, но, по крайней мере, он понял, что опять ходил во сне. Элвуда свалил слишком глубокий сон, чтобы, услышав, его не пустить. Грязная неразбериха следов по полу тянулась, как ни странно, не до самой двери. Чем больше Джилман на них смотрел, тем необычнее они казались ему; вдобавок к тем, которые он признавал за свои, там были более мелкие, почти круглые отпечатки — ножки большого стола или стула могли бы оставить такие следы, если бы те не были раздвоенными. Были и грязные дорожки каких-то удивительных крысиных следов, выходящих из свежей дыры и снова туда возвращающихся. Крайнее смятение и ужас потерять рассудок обуяли Джилмана, когда, доковыляв до двери, он увидел, что грязных отпечатков за нею нет. Чем больше подробностей своего гнусного сна он вспоминал, тем страшнее ему становилось, и отчаяние его еще усугублял Мазуревич, нараспев причитавший молитвы двумя этажами ниже.
Спустившись в комнату Элвуда и разбудив все еще спавшего товарища, он начал рассказывать, в каком виде обнаружил себя, но Элвуд и представления не имел, что же могло на самом деле случиться. Где мог быть Джилман, как он снова попал в комнату, не наследив в холле, как получилось, что к его следам на мансарде примешались следы как будто испачканных ножек мебели — бесполезно было строить догадки. И потом эти темные, синевато-багровые отпечатки на горле, словно он пытался себя задушить. Приложив к ним руки, Джилман обнаружил, что они даже приблизительно не совпадают. Пока они разговаривали, Лероше заглянул сообщить, что слышал наверху жуткий грохот в самые глухие часы ночи. Нет, на лестнице после двенадцати никого не было, хотя перед самой полуночью он слышал слабый шум шагов в мансарде и ему не понравилась крадущаяся вниз поступь. Нынче, добавил он, скверная пора для Аркхэма. Пусть уж лучше молодой господин ни за что не снимает распятия, которое дал ему Джо Мазуревич. Даже и днем небезопасно, ведь с наступлением зари по дому раздавались странные звуки — особенно тоненький детский вопль, поспешно придушенный.