Господин Эспинуолл еще гуще налился апоплексической кровью и зашипел:

— Неужели никто не может унять этого старого дуралея? Хватит с нас уже всякого бреда. Задача состоит в разделе имущества и не пора ли нам приниматься за это.

Первый раз за все время Свами Чандрапутра подал свой странно нездешний голос:

— Господа, не все здесь так просто, как вы полагаете. Неладно делает господин Эспинуолл, смеясь над очевидностью дрём. Господин Филлипс составил себе неполное представление — потому, возможно, что ему недостаточно виделось в дрёмах. Самому мне виделось многое, я подолгу предавался видениям. Мы в Индии были всегда преданы медитации, так же, похоже, как все Картеры. Вы, господин Эспинуолл, как родственник по материнской линии, по крови не Картер. В своих собственных дрёмах и в некоторых других источниках я почерпнул великое множество сведений о том, что вам еще представляется темным. Вот, к примеру, тот пергамент, не поддавшийся расшифровке, Рэндольф Картер его позабыл — между тем, попомни он его взять с собой, он бы ему весьма пригодился. Я, видите ли, действительно немало узнал о том, что приключилось с Картером после того, как, забрав с собою серебряный ключ, он четыре года назад в октябре 7-го числа, на закате, вышел из своего автомобиля.

Эспинуолл во всеуслышанье издевательски хмыкнул, но остальные с явным интересом подались вперед. Курения над треножцами вились все гуще, и сумасшедшее отстукивание гробоподобных часов, казалось, складывалось в какой-то прихотливый ритм, напоминающий точки-тире некоего нездешнего и непрочитываемого телеграфного послания из космоса. Откинувшись назад и полуприкрыв глаза, индус повел дальше свою странно натужную, однако беглую речь; перед слушателями его между тем начинала маячить картина того, что приключилось с Рэндольфом Картером…

Холмы за Аркхэмом полны какими-то странными чарами — может быть, тем, что старый колдун Эдмунд Картер накликал со звезд и вызвал из нутра преисподней, когда укрылся здесь в 1692 году, бежав из Салема. Как только Рэндольф Картер вновь очутился среди этих холмов, он понял, что стоит вблизи одного из тех выходов, что немногие храбрецы, изгои с нелюдской душой, пробивали в великанских стенах, отделяющих мир от великого Запредельного. Здесь, он почуял, и сейчас в этот самый день года, сможет он с успехом претворить в дело вещее знание, которое получил месяцами раньше, разобрав причудливые вычуры того потускнелого и неимоверно древнего серебряного ключа. Он знал теперь, какие им нужно совершать обороты и как его воздеть к закатному солнцу, и слова по какому обряду и чину нужно сказать нараспев в пустоту при его девятом и последнем вращении. В точке, столь близкой к темной стороне и проложенному пути, ключ не может не выполнить своего исконного назначения. Без сомнения, он в эту ночь обретет покой в своем потерянном детстве, о котором так и не переставал горевать.

Он вышел из автомобиля, унося ключ в кармане, и стал подниматься по склону, углубляясь все дальше и дальше в сумрачную сердцевину того вынашивающего свою думу, наваждаемого призраками загорода с его извивами дорог, повитым плющом камнем стен, мрачной лесной чащей, криворослым, заглохшим садом, разинувшейся провалами окон опустевшей усадьбой и потерявшими всякую узнаваемость развалинами. В час заката, когда дальние шпили Кингспорта занимаются рдяным пламенем, он достал из кармана ключ и проделал им те обороты, говоря те заговоры, которые требовались. И лишь позднее осознал, насколько быстро обряд возымел действие.

Потом в густеющих сумерках он услышал голос из прошлого: голос старого Бениджи Кори, наемного работника его двоюродного дяди. Разве не умер старик Бениджа лет за тридцать до этого? За тридцать лет до чего — сколько прошло времени? Где же это он пробыл? Что странного в том, что старик Бениджа зовет его — не дозовется этого седьмого октября 1883 года? Уж не загулялся ли он дольше, чем ему позволила тетя Марта? Что это за ключ у него в кармане куртки, где бы следовало быть маленькой подзорной трубе, два месяца назад подаренной ему отцом на девять лет? Не нашел ли он ключ дома на чердаке? Не размыкает ли он ту загадочную арку, которую его острый глаз проследил среди зубчатых камней в глубине той внутренней пещеры позади Аспидовой норы на холме? Это было то место, что всегда сопрягалось со старым Эдмундом Картером-колдуном. Люди туда не ходили, и никто, кроме него, не заметил и не протиснулся через заглушенную корнями расщелину в ту огромную мрачную нутряную полость с аркой. Чьи руки изваяли то подобие арки в толще скалы? Руки старого Эдмунда-колдуна — или тех других, вызванных его заклинаниями и послушных ему?

В тот вечер маленький Рендольф ужинал с дядей Крисом и тетей Мартой в старой усадьбе с двускатной кровлей и высоким гребнем.

На другое утро он убежал спозаранку через кривоствольный яблоневый сад на верхнюю делянку, где среди уродливых, непомерно раздавшихся в толщину дубов, мрачное и заповеданное, таилось устье Аспидовой норы. Несказанное чаяние обуяло его, и он даже не заметил пропажу носового платка, когда рылся в кармане куртки, проверяя целость и сохранность причудливого серебряного ключа. С безоглядной уверенностью бесстрашия он пополз по черному жерлу, освещая себе дорогу прихваченными из гостиной спичками. В следующую минуту он, извиваясь, пролез через заглушенную корнями расщелину в дальнем конце и оказался в необъятном внутреннем гроте, краегранная каменная стена которого отдаленно напоминала выведенную с умыслом чудовищную арку. Перед этой серой, точащей влагу стеной он безмолвно стоял, объятый ужасом и восторгом, и созерцал ее, одну за другой зажигая спички. Тот бугор над замковым камнем воображаемой арки — на самом деле, не изваяние ли великанской длани? Потом он достал серебряный ключ и проделал обряды и прочитал заговоры, источника которых почти не помнил. Забыл ли он что? Он только знал, что хочет перейти черту в беспределы, где обитают боги сна, в бездны, где все миры сплавляются в великое Безликое.

То, что случилось потом, почти неописуемо словами. Оно полно тех парадоксов, противоречий, ненормальностей, которым не находится места в дневной яви, но которыми наполняются наши сонные видения из тех, что попричудливей, и принимаются как должное, пока не вернемся в наш тесный, застывший предметный мир, ограниченный законом причинной связи и логикой трехмерного пространства.

Повествование продолжалось, и индусу трудно было избежать того, что казалось лепетом впавшего в детство человека — наивным и пустым умобредствованием. Апоплексически фыркнув от отвращения, господин Эспинуолл практически перестал слушать.

Ибо правимый так, как отправил его Рэндольф Картер в наваждаемой призраками черноте нутряной пещеры, обряд серебряного ключа оказался вовсе небесполезным. С первым же жестом и словом явственно повеяло странным, пробирающим восторгом и жутью преобразованием — ощущением непредугаданного возмущения и смятения во времени и пространстве, однако ощущением таким, в котором не было и намека на то, что мы знаем как движение и протяженность. Неуловимо терялся какой бы то ни было смысл таких вещей, как возраст и место. За день до этого Рэндольф Картер чудом одолел временную пропасть. Сейчас не было различия между мальчиком и мужчиной. Был только Рэндольф Картер в своей сущности, с некоторым запасом образов-представлений, утративших всякую связь с земными картинами и обстоятельствами их обретения. За миг до этого было нутро пещеры с невнятным намеком на громадину арки с изваянием великанской длани на дальней стене. Сейчас и стена, и пещера отсутствовали, и отсутствовало само их отсутствие. Был лишь поток восприятий менее зрительных, чем умозрительных, в гуще которых сущность, бывшая Рэндольфом Картером, могла переживать понимание или впечатление всего того, вокруг чего вертелись его мысли, однако, каким способом восприятие происходило, рассудок ясно не сознавал.