Поблагодарив увенчанного орхидеями Первосвященника, Картер покинул храм и отправился на базар овчаров-скотобойцев, где, лоснясь от довольства, обитал старый кошачий вожак Селефаиса. Этот серый и преисполненный достоинства котяра грелся в лучах солнца на ониксовой мостовой, и когда визитер приблизился, лапку ему подали с томной ленцой. Но Картер повторил пароли и отрекомендовался, как велел старый предводитель котов Ултара, и тогда пушистый патриарх сделался отменно разговорчивым и сердечным и открыл ему немало тайной премудрости, ведомой котам на поморских склонах Оот-Наргая. Повторив, что было ценнее всего, некие украдкой ему переданные пугливыми портовыми кошками слухи о людях из Инкуанока, на темные ладьи которых не ступит лапкой ни одна кошка.

Казалось, что этих людей осеняет ореол неземнорожденных, хотя не это было причиной, почему ни одна кошка не поплывет на их корабле. Причиной было то, что в Инкуаноке засилье теней, чего не потерпит ни одна кошка, так что во всем том бессолнечном крае не услышать утешительного мурлыкания или безыскусного мяуканья. Было ли дело в тех тварях, которых заносит через невосходимые вершины с якобы существующего Ленга, или в тех, что проникают из пустыни на севере, где царит стужа, кто знает; но факт остается фактом — далекий тот край чреват косвенным присутствием запредельных пространств, что не по нраву кошкам и к чему они более чутки, чем люди. И они, стало быть, лапкой не ступят на темные ладьи, которые правят свой курс к базальтовому пристанищу Инкуанока.

Старый кошачий вожак сказал еще, где отыскать его друга, короля Куранеса, который в недавних сновидениях Картера царил поочередно во Дворце Семидесяти Услад из розового хрусталя в Селефаисе и в плывущем по небу высокобашенном облаке-замке Серанниане. Он больше не находил, казалось, отрады ни в том и ни в другом месте, но предавался сильнейшей тоске по утесам и низинам Англии своего отрочества, где по вечерам в маленьких дремотных селениях за решетчатыми окошками тихо веют старые песни Англии и где серые башни церковок живописно рисуются на изумруде далеких раздолов. Возврата в мир яви к этим вещам для него не было, поскольку его бренная плоть умерла, и, за неимением лучшего, он вызвал во сне и оживотворил кусочек Старой Англии на востоке от города, где волнистые луговины идут, все повышаясь, от морских скал к Танарианским предгорьям. Там он поселился в готическом имении из серого камня с видом на море и постарался уверить себя, что это и есть старинное Тревор-Тауэрс, где родился он сам и где явились на свет тринадцать поколений его праотцов. И рядом на берегу он построил корнуоллскую рыбацкую деревушку с крутыми булыжными улочками и, населив ее обладателями наиболее английских физиономий, неустанно пытался привить им незабываемо милый выговор рыбаков старого Корнуолла. А в долине неподалеку он воздвиг огромное, в норманнском стиле, аббатство, башню которого видел из своего окна, и на кладбище при обители расставил серые камни надгробий с именами предков, выбитыми на них, и поросшие мхом, чем-то напоминающим мхи Старой Англии. Ибо хотя Куранес и был государем в дремном краю, и все, какие можно себе представить, роскошества и диковины, великолепия и красоты, восторги и наслаждения, новшества и развлечения были к его услугам, он бы с радостью отрекся от всего своего могущества и блеска и вольностей за благословение побыть один день простым мальчиком в той доброй и тихой Англии, той старинной, любезной Англии, которая вылепила его существо и которой он неизменно причастен.

Отдав, стало быть, старому седому кошачьему вожаку свой прощальный поклон, Картер не стал посещать дворец с его восходящими террасами из розового хрусталя, а, выйдя из восточных ворот, направил свой путь через поля маргариток на островерхую кровлю, мелькнувшую ему в просвете между дубами полого поднимающегося к морским скалам парка. Он подошел к пышной живой изгороди и воротам с маленькой кирпичной привратницкой, и когда позвонил, не долгополый и напомаженный дворцовый лакей, но старичок-коротышка в рабочей блузе, вовсю старавшийся говорить с прихотливыми интонациями далекого Корнуолла, приковылял, чтобы его впустить. И Картер пошел по аллее, осененной деревьями, самым ближайшим подобием английских деревьев, и стал подниматься ступенчатыми садами, разбитыми в духе времен королевы Анны. В дверях, с каменными кошками по обе стороны на старый лад, его встретил дворецкий в бакенбардах и в подобающего вида ливрее и препроводил в библиотеку, где Куранес, Владыка Оот-Наргая и Небес окрест Серанниана, задумчиво сидел в кресле под окном, глядя на свою деревушку у моря и лелея желание, чтобы вошла его старая няня и побранила его, что он всё еще не собрался на этот противный садовый праздник у пастора, а экипаж уже подан и его матушка просто сама не своя от нетерпения.

Облаченный в шлафрок излюбленного у лондонских портных его юности фасона, Куранес с живостью поднялся навстречу гостю, ибо вид англосакса из мира яви был отрадой для его глаз, даже если это англичанин из Бостона, штат Массачусетс, а не Корнуолла. И они надолго заговорились о старых временах, и было им что порассказать, ведь оба издавна скитались по стезям сновидений и глубоко искусились в чудесах самых невоображаемых мест. Куранес побывал в абсолютно пустотных пространствах за пределами звезд, и говорили, что он тот единственный, кто вернулся из подобного путешествия, не помешавшись умом.

Картер наконец завел речь о своих исканиях и обратился к хозяину с теми вопросами, с которыми обращался к столь многим. Куранес не знал, где находится Кадат или чудный закатный город, но он знал, что домогаться Вящих очень опасно и что Иные Боги необычным образом защищают их от назойливого любопытства. Об Иных Богах он набрался многих познаний в отдаленных пределах космоса, особенно там, где бытует безвидное и где разноцветные клубы газа постигают сокровенные тайны. Фиолетовый клуб С’нгак открыл ему ужасные вещи о ползучем хаосе Ньарлафотепе и остерегал его приближаться к средоточию пустоты, где демонский султан Азафот неутолимо гложет себя во мраке. Вообще, неладное это дело — докучать Предбывшим; и если они упорно препинают всякий доступ в тот чудный закатный город, то лучше и не домогаться этого города.

Куранес к тому же сомневался, обрящет ли его гость нечто с приходом в тот город, даже если и достигнет его. Сам он долгие годы наяву и в дремах стремился в прекрасный Селефаис и в страну Оот-Наргай, к свободе и глубине переживания жизни без ее оков, условностей и серости. Но теперь, пришед в этот город и в эту страну и воцарившись здесь, он слишком скоро нашел всю эту свободу и яркость поблекшей и скучной, поскольку она никак не укоренялась в его чувствах и воспоминаниях. Он был король в Оот-Наргае, но не находил в этом смысла и вечно изнывал по старому и привычному, по той Англии, где складывалась его юность. Он бы отдал все свое королевство за перезвон корнуоллских колоколов над долинами и всю тысячу минаретов Селефаиса за крутые безыскусные крыши деревушки рядом с его родным домом. И он увещевал своего гостя, что незнаемый закатный город может оказаться вовсе не тем, что он ищет, и не лучше ли ему оставаться лучезарным и полузабытым видением. Ведь он частенько проведывал Картера в былые дни яви и хорошо знал отрадные склоны Новой Англии, где тот появился на свет.

Он непоколебимо верил, что в конечном счете взыскующего будет мучить тоска лишь по воспоминаниям детства; вечернее зарево над Бикон-Хилл, высокие шпили и извивы крутых улиц причудливого Кингспорта, седой старины двускатные кровли древнего, колдовски наваждаемого Аркхэма, и благодатные луга и долины, где каменные стены закрылись ползучими лозами и из зеленой тени выглядывают белые фронтоны сельских усадеб. Всё это он говорил Рэндольфу Картеру, и всё же искатель держался своего намерения. Они наконец расстались, каждый при своем убеждении, и через бронзовые ворота Картер вернулся в Селефаис и по улице Колоннады спустился к старой стене, обращенной на море, где еще и еще беседовал с мореходцами о далеких портах и ждал сумеречный корабль из холодного и бессолнечного Инкуанока, в странноликих моряках и торговцах ониксом которого текла кровь Вящих.