В сумерках достигли они серых зубчатых пиков горного урочища Инкуанока и замаячили над теми странными пещерами у самых вершин, наводившими такой ужас на черногор-птиц, как оно помнилось Картеру. В ответ на упорное чмыкание упыриных предводителей из каждого выспреннего отверстия исторгся рой рогатых крыланов, с которыми упыри и костоглодные черничи ополчения вступили в длительное собеседование на языке уродливых жестов. Вскоре сделалось ясно, что наилучший путь пролегает над холодным пустынным севером Инкуанока, ибо северные пределы Ленга преисполнены незримых ловушек, которые даже костоглодным черничам не по нутру; где некоторые белые постройки полушарием на преудивительных курганах стяжают в себя силы бездны, полагаемые простонародной молвой в неприятную связь с Иными Богами и их ползучим хаосом Ньарлафотепом.

О Кадате крылоруки с вершин не знали ничего, кроме того, что на севере есть некое превеликое чудо, которое блюдут черногор-птицы и статуарные горы. Обиняками они передали ходячие слухи о неторенной глади по ту сторону, где нарушается вся обычная и истинная мера и соразмерность, и глухо помянули говор о стране, на которой бременеет вечная ночь; но по части точных сведений с них оказалось нечего взять. Так что Картер со своим ополчением одарили их добрым словом и, перевалив за самые верхние гранитные острия в небеса Инкуанока, спустились ниже мреющих ночных облаков, прозревая вдали восседающих злых химер, которые были горами, пока из-под резца какого-то исполина в их девственный камень не вошел страх.

Восседали они грозным полукольцом, попирая стопами пустынный песок, а митрами прободая мерцающие облака, — зловещие, волчеобразные и двуголовые, с яростным ликом и подъятой правой дланью, пасмурно и гибельно блюдя окоем мира людей и ужасом замыкая нечеловеческие пределы холодного севера. С мерзостного их лона взлетели злые черногор-птицы тушею со слона, но с истошным верещанием поразлетались прочь, едва заметив в туманном небе передовой отряд костоглодных черничей. На север над теми химерическими горами понеслось воинство и над зыбкой пустыней, где на мили и мили не было малейших задержек взору. Всё меркли и меркли облака, и наконец один только мрак увидел вокруг себя Картер; но ни на миг не сбились с крыла ездовые крыланы, исчадия, как они были, чернейшего нутроземья и зрящие не глазами, а всей влажной поверхностью своих скользких тел. Они летели всё дальше, мимо дуновений сомнительных запахов и звуков сомнительного свойства, в густейшей тьме одолевая столь чудовищные пространства, что Картер задавался загадкой, может ли быть, чтобы они еще не покинули пределов земного дремного края.

Потом облака вдруг поредели, и вверху призрачно забрезжили звезды. Внизу всё по-прежнему было черно, но бледные те маяки в небесах словно оживотворялись некоим смыслом и указующим свойством, каких никогда нигде не имели. Не то чтобы стал другим рисунок созвездий, но те же самые знакомые фигуры обнаружили ныне значение, которого не могли допрежь явственно выказать. Всё тяготело к северу; каждая кривая и каждый контур звездного неба составляли часть необъятной композиции, назначенной к тому, чтобы понуждать глаз, а потом и всего наблюдателя к некоему таинственному и ужасному месту средоточия, позади стылой пустыни, бесконечно тянущейся пред ними. Картер оглянулся на восток, где вдоль всего Инкуанока высилась гряда горного урочища, и увидел на звездном фоне зубчато-ломаный силуэт, говоривший о ее длящемся присутствии. Теперь силуэт стал более рваным, с зияющими расселинами и фантастической неправильности вершинами; и Картер пристально всматривался в чреватые смыслами изгибы и заломы того страшного и чудного горного очерка, вторившего звездам в их подспудной устремленности к северу.

Они пролетали мимо с чудовищной быстротой, так что наблюдателю приходилось силиться, чтобы не упустить деталей, когда над самыми высокими остриями он вдруг увидел темный и движущийся на звездном фоне предмет, чей путь шел строго параллельно пути его собственного причудливого воинства. Заметили объект и упыри — со всех сторон он слышал их тихо пришепетывающую скороговорку и на секунду вообразил, что речь идет о гигантской черногор-птице, куда большей величины, чем средний экземпляр. Скоро он, однако, увидел, что его предположение недостаточно, ибо загадочная штуковина над горами формой своей ничуть не походила на птицу-гиппоцефала. Абрис ее против звезд, каким бы неизбежно зыбким он ни был, скорее, напоминал некую гигантскую голову в митре или пару голов, увеличенных донельзя; и ее быстрый ныряющий воздушный полет наистраннейшим образом казался бескрылым. Картер не мог сказать, по какую сторону гор она находилась, но вскоре ему сделалось внятно, что ниже той ее части, которую он заметил первой, есть и другие, поскольку там, где в горной гряде зияли глубокие расселины, она застила собою все звезды.

Потом в горном кряже открылся широкий пролом, где низкий перевал, над которым брезжили тусклые звезды, соединял мерзкие пределы лежащего за горами Ленга с холодной пустыней по эту сторону. Картер с неослабным вниманием вперился в этот пролом, зная, что на фоне неба за ним обрисуется нижняя часть того объекта, что летел, колыхаясь, как на волнах, над вершинами. Теперь он несколько обогнал их, и глаза всего воинства приковала к себе расселина, где он вскоре должен был обрисоваться во весь свой рост.

Постепенно громадный объект приближался к пролому, замедляя слегка свой лет, словно сознавая, что опередил упыриное полчище. Еще мгновение забирающей дух неизвестности, и наступил краткий миг откровения, вызвав на уста упырей потрясенное полусдавленное чмыкание вселенского ужаса, а в душе странственника холод, больше уж ее не покидавший. Ибо левиафановской ныряющей тенью над вершинами была только одна голова — увенчанный митрой двуглав, — под ней же во всей своей чудовищной необъятности рысило ужасающее тучное тело, несшее ее на плечах; гороподобное чудище, крадущееся неслышной и вороватой повадкой, гиенообразное извращение человечьей фигуры, черно маячившее против звездного неба, досягая на полдороги в зенит отвратительной парой голов, покрытых коническими уборами.

Картер не лишился сознания и даже не закричал в голос, ибо долго скитался по стезям сновидений, но в ужасе оглянулся назад и содрогнулся, когда увидел другие чудовищные головы, выказывавшиеся поверх вершин, втихомолку нырявшие в воздухе вслед за первой. И прямо позади на фоне южных звезд виднелись целиком три огромнейшие, с гору, фигуры, крадущиеся волчьей и громоздкой повадкой, и высокие митры их кивали в воздухе с высоты тысяч футов. Стало быть, статуарные горы не остались недвижным полукольцом, подъяв правую длань, на севере Инкуанока. У них был свой долг, и они не забыли о нем. Но было ужасно то, что они так и не проронили ни слова и даже идучи не произвели ни звука.

Между тем, упырь, который был Пикмэном, пришепетывающей скороговоркой отдал приказ костоглодным черничам, и всё полчище взвилось в высь небес. Вверх к звездам понеслась страшная и нелепая кавалькада, пока больше уж ничто не застило неба — ни серые гранитные кряжи, стоявшие на одном месте, ни статуарные горы в митрах, ходившие с места на место. Внизу была одна чернота, и крыломашущий легион мчался к северу среди бурных ветров и незримого смеха в эфире, и ни черногор-птица, ни иная сила из тех, которых язык не повернется назвать, не взнялась с наваждаемых пустынь в погоню за ними. Чем дальше, тем быстрее они летели, пока наконец головокружительная их скорость, казалось, не превзошла скорости ружейной пули и не приблизилась к скорости планеты на орбите. Картер задавался загадкой, как при такой скорости земля может всё еще простираться под ними, но знал, что в дремном краю измерения обладают странными свойствами. То, что они оказались в стране вечной ночи, представлялось ему несомненным, и воображалось, что созвездия над головой исподволь всё виднее означают свое северное средоточие, подбираясь словно бы для того, чтобы выбросить летящее полчище в пустоту борейского полюса, как подбирают складки мешка, чтобы выбросить последки того, что было внутри.