Судя по той интенсивности, с какой они читали, писали и манипулировали своей механикой — та, что была на столах, казалась связанной так или иначе с мышлением, — я заключил, что интеллектом они превосходят человека безмерно.

Позднее я их видел повсюду; они толпились в великанских залах и коридорах; обихаживали чудовищные механизмы в сводчатых криптах; неслись по просторным дорогам в гигантских, в форме лодок, моторах. Я перестал их бояться, поскольку казалось, что их присутствие в высшей мере естественно отвечает всему окружению.

Между ними стали проявляться индивидуальные различия; некоторые, по видимости, содержались под своего рода присмотром. Эти последние хотя и не выделялись по своей физике, инаковостью мины и повадки отличались не только от большинства, но и весьма сильно один от другого.

Как представлялось моим помраченным глазам, они много предавались писанию; графика письма была самой разнообразной, но только она ничем не напоминала те выпукло-вогнутые иероглифы, типичные для большинства. Некоторые, почудилось мне, пользовались привычным нам алфавитом. Большинство из них работало куда медленней, чем основная масса существ.

Все это время мое собственное участие в сновидениях сводилось к роли развоплощенного сознания с превышающим нормальное полем восприятия, парящего свободно, но придерживающегося обычных путей сообщения и скорости. Никакие намеки на телесность не тревожили меня до самого августа 1915 года. Я говорю — тревожили, потому что на первой стадии возникла бесконечно ужасная, хотя и чисто абстрактная, ассоциативная связь замеченного мною прежде отвращения к собственному телу со сценами моих видений.

На некоторое время главной моей заботой во время сновидения стало удержаться от того, чтобы не окинуть себя взглядом, и припоминаю, как я был благодарен за полное отсутствие больших зеркал в странных чертогах. Сильнейшим образом тревожило меня то, что огромные столы — никак не менее десяти футов высотой — я всегда видел с точки, расположенной выше уровня их столешниц.

А потом болезненное искушение оглядеть себя стало расти, пока однажды ночью я не смог ему противопоставить. Поначалу взгляд, брошенный вниз, не открыл ничего. Минутой позже я осознал, что это из-за того, что голова моя заканчивает собой гибкую шею неимоверной длины. Втянув эту шею и посмотрев вниз под острым углом, я увидел чешуйчатую, складчатую, радужно-переливчатую махину объемистого конуса десять футов высотой и десять шириной у основания. Тогда-то я разбудил половину Аркхэма своими воплями, обезумело борясь с пучинами сна.

Прошла не одна неделя, пока наконец я смирился с моим обличьем страшилища. Теперь в своих снах я телесно присутствовал среди прочих незнакомых существ, читал устрашающие книги на полках, которым не было видно конца, и часами писал за огромным столом, захватив стилус зелеными щупальцами, которые свисали у меня с головы.

То, о чем я читал и писал, удерживалось обрывками в памяти. Это были жуткие летописания иных миров и иных вселенных; это были анналы неизвестного вида существ, населявших мир в незапамятном прошлом; пугающие хроники разума, облеченного в уродливые тела, и грядущего в мир спустя миллионы лет после смерти последнего человека.

Я узнал страницы в истории человечества, о которых в ученом мире и не подозревают. Писано было все большей частью на языке иероглифов; я изучил его диковинным способом с помощью бормочущих механизмов; явно агглютинативный язык с системой корней, совершенно не имеющих сходства ни с одним языком человечества.

Другие фолианты были на иных неведомых языках, освоенных тем же диковинным способом. Очень немногие оказались на языках, мне знакомых. Исключительно искусные рисунки, и испещряющие сами летописи, и составленные отдельными подборками, невероятно помогали мне. И все это время, чудилось мне, письменно я излагал по-английски историю своего века. По пробуждении я припоминал лишь мизерный и бессмысленный набор слов из неизвестных языков, усвоенных моим alter ego во сне, хотя мои записи из истории всплывали целыми фразами.

Я узнал — прежде даже, чем бодрствующее «я» изучило аналогичные истории болезни и древние мифы, несомненный источник сновидений, — что меня окружали существа, принадлежащие к величайшей расе мира, которая победила время и посылает умы-искатели во все века. Узнал я также, что был умыкнут из собственного века, пока моим телом пользовался другой, и что в некоторых из этих странных обличий ютится, подобно мне, разум-узник. Мне чудилось, с разумными существами-изгнанниками из всех закоулков Вселенной, говорил я на языке чудного пощелкивания.

Был здесь носитель разума с планеты, которую мы называем Венерой, — неисчислимые века пройдут, пока придет его время жить, — другой был с самой далекой из лун Юпитера за шесть миллионов лет до времени она. Из разумных землян было несколько крылатых животно-растений-астроцефалов Антарктики эпохи палеогена; один из змеелюдей баснословной Валузии; трое из косматых гиперборейцев, поздних предлюдей, поклонников Цатоггуа; один из омерзительных Тчо-Тчо; двое арахнид из последних земных времен; пятеро одетых броней жесткокрылых coleoptera, прямо наследующих человечеству, в которых однажды Раса Великих, перед лицом жуткой угрозы, en masse, перенесет своих быстроумцев; и несколько представителей различных ветвей человечества.

Я говорил с Йцанг-Ли, философом из империи изуверов Тсан-Чан, грядущей 5000 лет от Р.Х.; с генералом смутных гиперцефалов, владевших Южной Африкой в 50 000 лет от Р.Х.; с монахом-флорентийцем эпохи дуэченто по имени Бартоломео Корса; с королем Ломара, царившим на этой страшной полярной земле сто тысяч лет, пока с запада не пришли коренастые желтые инуто и не полонили ее.

Я говорил с Нуг-Сотом, чародеем темных завоевателей из шестнадцатого тысячелетия от Р.Х.; с римлянином по имени Титус Семпронис Блезус, квестором во времена Суллы; с Хефнесом Египтянином эпохи царствования 14-й династии, поведавшим мне мерзостную тайну о Нирлафотепе; с одним из жрецов Атлантиды срединного царства; с дворянином из Суффолка, современником Кромвеля, Джейсом Вудвиллем; с придворным астрономом из Перу до воцарения инков; с физиком из Австралии Невелом Кингстон-Брауном, который умрет в 2518 году от Р.Х.; с верховным магом канувшего в Тихий океан Йхе; с Теодотидесем, греко-бакрийским чиновником из 200 года до Р.Х.; с престарелым французом эпохи Людовика-Солнце по имени Пьер-Луи Монтаньи; с Кром-Йа, вождем из земель Cimmeride tenebrae пятнадцатого тысячелетия до Р.Х.; и с таким множеством других, что рассудок не в силах совладать с убийственными тайнами и головокружительными чудесами, к которым меня приобщили.

Пробуждаясь по утрам в лихорадке, я порой отчаянно пытался удостоверить истинность либо ложность тех сведений, что подпадали под рамки современных человеческих знаний. Общепринятые факты обретали новые и сомнительные аспекты, и я дивился прихотливости снов, столь многому научивших меня.

Меня приводили в содрогание тайны, которые могло скрывать прошлое, и повергали в трепет опасности, которыми могло быть чревато будущее. То, что было говорено и недоговорено о судьбе человечества существами, идущими человеку на смену, оказало на меня такое воздействие, что я не стану этого предавать бумаге.

После человека наступит могучая цивилизация жуков, чьи тела заберет элита Расы Великих, когда над допотопным миром свершится гибельный рок. Позднее, когда отпущенный Земле срок подойдет к концу, быстроумцы-переселенцы опять отправятся через пространство и время на новое пристанище в телах луковицеобразных вегетативных организмов Меркурия. Но и после них, перед тем как настанет абсолютный конец, придут племена, жалко жмущиеся к холодной планете и зарывающиеся в норы, уходящие к средоточию ужаса в самом ее нутре.

Между тем в своих снах я писал и писал тот обзор своего времени, который должен был изготовить — частично по собственной воле, частично из-за того, что это сулило большую возможность путешествовать и пользоваться библиотекой, — для центральных архивов Расы Великих. Архивы находились в титанических подземных строениях вблизи центра города, которые я досконально узнал, так как часто трудился там, наводя справки. Задуманные на век, равный веку самой Расы, и способные противостоять самым бурным земным содроганиям, эти колоссальные хранилища превосходили все другие строения массивной, гороподобной крепостью конструкции.