Ранним утром смуглый юноша задумчиво шёл по пыльной дороге, обсаженной вязами и тополями. За спиной у него качалась котомка, наполненная заботливой рукой матери, в руке была палка. Встречный ветерок играл его тёмными волосами, бросал их на лоб, на чёрные живые глаза, но юноша не замечал этого.

Мысли не давали Сервию покоя. Вчера он простился с родными, с любимой девушкой Тукцией и теперь шёл в Рим, чтобы поступить на службу в легион.

Уходя из деревни, юноша нашёл Тукцию в винограднике. Девушка ставила подпорки, по которым должен был виться виноград. Тукция была босиком, в тунике[1]до колен. Работала она быстро, повернувшись спиной к солнцу. Заслышав шаги, она обернулась, зажмурилась, прикрыла рукой влажные глаза, похожие на тёмные виноградины, и лицо её стало печальным, искорки в глазах погасли. Она бросилась к юноше и, протянув руки, воскликнула: «Уходишь, Сервий?» — «Так надо». — «Пусть Марс[2] сопутствует тебе, пусть хранит твоё сердце добрая Венера!»[3]

Прощаясь с ним, Тукция шептала: «Не печалься, Сервий, что отец против нашего брака. Добрая Юнона[4]смягчит его сердце. Отец говорит: «Сервий беден, у него небольшая полоска земли, ветхая хижина да осёл, — как будешь жить?» А я ему: «Я пойду за ним, куда он прикажет». Отец сердится, и, если бы не это, он согласился бы на брак ещё осенью». Но Сервий покачал головой: «Нет, Деций никогда не согласится: он не любит меня».

Вспоминая этот разговор, Сервий видел круглое обветренное лицо Тукции, живые глаза, загорелые руки и ноги, слышал её мягкий грудной голос, а когда подумал о том, как она умоляла беречь себя на войне, слушаться советов Тита и повиноваться Марию, на глазах навернулись слёзы.

Тит и Марий были соседями Деция — отца Тукции, но они мало жили в деревне. Тит был воин, Марий — ветеран, дослужившийся до звания центуриона[5], а затем и примипила[6].

На этот раз легионеры пробыли в деревушке Цереаты недолго — приходили на побывку. Марий давно уже отправился в Рим. А Тит задержался, дожидаясь Сервия и своего соседа Мания, который, как и Сервий, был призван на военную службу. Но Сервию не хотелось уходить из деревни, он медлил, откладывал час разлуки с матерью, братом и Тукцией. Тогда, рассердившись, Тит вместе с Манием покинули деревню, пригрозив Сервию суровым наказанием за опоздание. Это подействовало на юношу, и он тут же стал собираться в дорогу.

Прощание с матерью, худой, сгорбленной старушкой, и хромым братом было невесёлым. Брат обнял Сервия и, взглянув затуманенными глазами на его котомку, тихо сказал: «Эх, меня бы вместо тебя! Я крепче и здоровее — больше было бы пользы!» — «Что дождь собирать в решето? — ответил Сервий и тихо прибавил: — Береги мать, не заставляй её тяжело работать». — «Будь спокоен», — обещал брат.

Мать долго не отпускала от себя Сервия: она обнимала его, целовала, повесила на шею зашитые в тряпочки камешки и снадобья, якобы предохранявшие от стрел, копий и мечей, и всё что-то шептала. А когда Сервий, вырвавшись из её объятий, вышел на дорогу, она с воплем бросилась за ним, умоляя его вернуться, не покидать её. Но Сервий, не оглядываясь, сдерживая слёзы, быстро удалялся. Он оглянулся, когда голос матери внезапно оборвался. Мать лежала на дороге. На помощь к ней спешил брат.

«Нет, нельзя возвращаться», — подумал Сервий и решительно зашагал вперёд.

Путь предстоял далёкий — дни сменялись ночами, приходилось ночевать на полях и в рощах. Сервий шёл торопливо, мало отдыхал. Ему хотелось догнать Тита и Мания. Наконец он заметил вдали двух человек.

Путники шли быстро, и только крики Сервия остановили их. Пробежав около четверти мили[7], Сервий догнал Тита и Мания. Тяжело дыша, опустившись на обочину дороги, он сказал:

— Как вы далеко ушли! Я бежал, моя туника мокра. Не пора ли отдохнуть?

— Сядем, — согласился широкоплечий плебей, повернув к нему тёмно-багровое лицо, исполосованное в боях, и потирая мускулистую грудь. Он вынул из котомки хлеб и сыр, сделал несколько глотков из фляги. — Что же ты, Маний? Пей вино, принимайся за сыр и оливки.

Маний, худощавый, с насмешливыми навыкате глазами, взглянул на Тита и, подмигнув ему, тихо сказал:

— Есть люди, которым, видно, не до еды.

Сервий вспыхнул, но промолчал.

— У них любовь заменяет хлеб и воду.

Сервий взглянул исподлобья на Мания:

— Я не смеялся над тобой, когда девушка отвергла тебя.

— Если одна это сделала, то другая…

— Другая поступит так же — увидишь!

Насмешливые глаза Мания стали колючими:

— Оба мы бедняки, скарб наш скуден, но у нас есть руки, чтобы заработать на хлеб. И всё же ни одна девушка не выйдет за нас. Даже твоя Тукция…

Сервий вскочил, сжимая кулаки:

— Ты, куриная голова, оставь Тукцию в покое! Ты просто зол на неё.

Глаза Мания засверкали, но Тит положил ему руку на плечо:

— Довольно споров! Ты первый начал…

— Он завидует мне! — крикнул Сервий.

— Завидую? — злобно засмеялся Маний. — Разве мудрый завидует глупому? Уж не думаешь ли ты, Сервий, что Тукция единственная девушка в республике?

— Для меня — единственная… Да и для тебя тоже, иначе бы ты не стал завидовать!

Маний ударил котомкой о землю, взметнув дорожную пыль.

— Пусть злые боги вырвут у тебя лживый язык! — закричал он, подступая к Сервию.

Тогда Тит встал между ними.

— К чему ссориться? — заговорил он, спокойно поглядывая на соперников. — Я защищаю Тукцию не потому, что она сестра моей жены. Я знаю — Тукция любит Сервия. И пусть любит. А ты, Маний, найдёшь себе другую девушку…

— Лучше Тукции!

— Лучше или хуже — твоё дело. А нам пора идти. Марий, наверное, гневается, что мы опаздываем в легион, надо спешить.

— А далеко ещё идти? — спросил Сервий.

— Ровно столько, сколько нужно, чтобы дойти до Рима, — усмехнулся Тит.

Сервий шёл сзади.

Мысли его возвратились к Тукции: он сравнивал её с самой Венерой, сошедшей с Олимпа[8] чтобы порадовать сердце бедняка.

«Если бы Деций согласился отдать за меня Тукцию, счастливее человека не было бы на свете!»

Сервий думал о своей Тукции, и путь не казался ему таким трудным.

Центурион-примипил яростно взмахнул виноградной лозой:

— Что отстаёшь?

Удар пришёлся по плечу легионера, и, скользнув, лоза задела юношу, шагавшего рядом с ним.

— Что убавил шаг, красавец? — крикнул центурион юноше. — Винограда захотел?!

Румяное лицо юноши побледнело, голубые глаза потемнели, брови сдвинулись, движения стали резкими, порывистыми.

Центурия шла по Марсову полю ровным шагом, сверкая медными нагрудниками, иберийскими[9] мечами, вытянутыми копьями, шлемами, украшенными прямыми чёрными перьями.

Она надвигалась с тяжёлым топотом, отбивая шаг, грозно звеня оружием.

Центурион стоял, выжидая, когда эта живая стена приблизится и можно будет остановить её.