Он сидел в таблинуме, просматривал сочинение Лутация Катула «De consulato meo et derebus gestismeis»^[4] доставленное ему Катилиной, и придумывал, какие еще принять меры, чтобы больше укрепить власть, а в атриуме дожидались военачальники, верные сторонники, жаждавшие обогащения каким бы то ни было путем: кровь — так кровь, ссылка — так ссылка, насилие— так насилие, — лишь бы побольше золота, сокровищ, земель и рабов!

Хризогон охранял дверь в таблинум и никого не пускал к господину.

Сулла вышел, остановился на пороге. Все закричали хором:

— Ave imperator!^[5]

Окинув быстрым взглядом собравшихся, он подозвал к себе Катилину:

— Родной брат твой, которого ты убил, внесен в список проскриптов как бы живой. Ты хотел, чтобы была соблюдена законность.

В голубых глазах Суллы сверкала насмешка: нагнувшись к Катилине, он шепнул:

— Ходят слухи о твоей кровосмесительной связи с девами Весты… Берегись, чтобы дело не зашло слишком далеко!..

— Это злые наветы врагов, — не смутился Катилина, и его блуждающие глаза остановились на лице Хризогона.

— Повторяю — берегись: сегодня Весталии…

И, повернувшись к своим приближенным, Сулла сказал:

 Я пришел к решению разрушить мятежные крепости (список передан Крассу), которые сопротивлялись моим легионам: срыть стены, наложить публичные денежные взыскания на заподозренное население некоторых городов и огромные пени на целые области (список передан Сизенне). Я поселю своих ветеранов под видом колонистов в городах и деревнях, чтобы иметь точки опоры во всей Италии, раздам им виллы, земли и дома проскриптов: ветераны будут довольны и поддержат нас в нужную минуту. Поэтому, дорогие друзья, вам надлежит с помощью богов поскорее взяться за дело.

— Кому прикажешь заняться размещением ветеранов? — спросил Хризогон.

— Тебе и Катилине. Списки получите у моего криба Эникада. А теперь выйдемте на улицу. Весталии, Весталии! — засмеялся Сулла и нагнулся к Катилине: — Кровосмешение карается смертью. Я говорю не о любви отца к дочери или брата к сестре, а о связи квирита с весталкою.

Катилина побледнел.

— Меня ненавидят, император, и стараются оклеветать, у меня есть обожаемая жена и несколько любовниц…

— Смотри. Я поворачиваю жизнь и историю к древним временам и не потерплю надругательств над верой и святостью обычаев.

Катилина позеленел.

— Император…

— Я сказал. Приказываю, чтобы таких слухов больше не было!

И, отвернувшись от него, Сулла зашагал по улице.

Впереди шли двадцать четыре ликтора с блестящими секирами, воткнутыми в связки прутьев, за ними император в пурпурной тоге триумфатора, в аттическом шлеме с черной гривой, развевающейся по ветру; вокруг теснились друзья, сподвижники. Народ остановился, приветствуя его криками, а он думал: «Остается сломить молодого Мария, запершегося в Пренесте; это сделает Офелла, а уничтожить притаившихся популяров, во главе с Карбоном, поручу Помпею. И когда кончу с мятежниками, объявлю всему миру: «Порядок восстановлен».

На форуме толпился народ, у храма Кастора и в прилегавших улицах происходили, по обычаю, пляски. Процессия босых матрон торжественно двигалась к храму. Они несли в руках блюда с простой едой. Храм Весты был открыт. Там публично молились о благоденствии римского народа и приносили жертвы в присутствии гражданок.

Сулла вошел в храм, оставив друзей у входа. В руке у него было блюдо с мясом. Старшая весталка, узнав императора, наклонила голову и взяла протянутое блюдо.

Нарушая все обычаи, не обращая внимания на ропот женщин, Сулла пошел, громко стуча калигами, к очагу.

Пламя, олицетворявшее богиню, ярко пылало. Весталки, в длинных белых одеждах с пурпурной каймой по краям, с белыми широкими повязками на головах, стояли у огня, охраняя выставленные напоказ священные предметы. Это были древние вещицы, убранные ржаными колосьями: статуэтки Ромула и Рема, корыто, в котором они носились по Тибру, волчица, жертвенник, обломок камня из первой воздвигнутой стены.

Принеся жертву, Сулла опустил голову, как бы всматриваясь в пламя: глаза его скользили по лицам матрон и плебеек, искали на них выражения злобы, гнева, ненависти; взглянул на весталок: лица их были невозмутимы, и он подумал, что девушки оторваны от жизни и не думают о политике.

Выйдя из храма, он подозвал Хризогона:

— Останешься со мною. С Каталиной поедет другой.

— Воля твоя, император!

— Из храма будут выходить женщины. Приготовь людей, чтобы выследили, кто они и где живут. Пусть каждый соглядатай смотрит на мою руку; если она на мече — женщина подозрительна…

— Всё?

— Подожди. Список этих женщин принесешь мне сегодня вечером. А потом получишь приказание.

Не моргнув глазом, Хризогон подумал: «Они обречены. Прикажу рабам наточить мечи и кинжалы».

Сулла следил из Рима за осадою Пренеста. Лукреций Офелла, в начале борьбы перешедший на его сторону (император не очень доверял ему), сообщал, что в городе страшный голод; люди пухнут и умирают, домашние животные съедены, мыши продаются на вес золота, по двести динариев каждая, и недалеко время, когда и мышей не станет: что Марий Младший, отчаявшись в спасении, уничтожает своих личных врагов и друзей Карбона, где попало, даже у алтаря Весты, невзирая на право убежища, и что Пренест скоро падет.

Сулла хищно улыбался, читая донесения, и нахмурился, когда Катилина вбежал без доклада.

— Чего тебе?

Оказалось, что Катилина выследил племянника Мария Старшего. Это был претор, сторонник и любимец плебса.

Сулла встрепенулся: лицо его стало страшным.

— Господин, ты хотел отомстить за Лутация Катула…

Сулла зарычал.

— Тащи его на могилу Катула, — вымолвил он срывающимся голосом, — пытать… сперва поломать кости…потом… содрать шкуру… а голову — мне! Жду тебя на форуме.

Катилина выбежал, а Сулла отправился на форум и, усевшись, стал дожидаться. Он молчал, — и все молчали, затаив дыхание. Наконец появился Катилина: он бежал, задыхаясь, тога развевалась.

Остановившись перед Суллой, он протянул ему страшную, окровавленную голову, со сведенным судорогой ртом и глазами, выкатившимися из орбит.

— Брось!

Катилина уронил ее чересчур поспешно на землю и, подбежав к кропильнице, находившейся вблизи храма Аполлона, вымыл в ней руки. А Сулла, насмотревшись на голову, приказал:

— Выставить на ростре! — и отправился домой.

У дверей дожидался гонец с известием о самоубийстве Мария и сдаче Пренеста.

«Приезжай, император, или распорядись, как поступить с непокорным городом, — писал Офелла, — разрушать его жаль, а щадить жителей я не имею права без твоего соизволения…»

Не дочитав эпистолы, Сулла решил ехать в Пренест, расположенный в двухстах стадиях от Рима.

Город храмов лежал, прижавшись к горному хребту, как мифологический зверь, выгнувший спину, чтобы прыгнуть, и на горе, похожей на горб, находился Акрополь. Киклопические темные стены окружали белые дома, теснившиеся на склонах горы, а над ними возвышался храм Фортуны, знаменитый оракулом.

Остановив коня и полюбовавшись несколько мгновений великолепным видом. Сулла воскликнул:

— О мятежный город, гнездо бунтовщиков! Достоин ли ты существовать под небом Италии?

Он ударил коня бичом и помчался к римскому лагерю, палатки которого виднелись в отдалении.

— Подъезжая, он услышал крики: «Vivat imperator!», увидел выстроенные легионы и Офеллу, который в сопровождении нескольких военачальников выехал ему навстречу. Приветственные возгласы не умолкали, и Сулла принужден был обратиться к воинам с краткой речью; он благодарил их за доблесть, радовался вместе с ними победе и, пообещав всем награду, направился к воротам.