Человек вздрогнул от неожиданности, не осмеливаясь верить, что затянувшаяся охота подходит к своему закономерному финалу. Несколько секунд — нет, несколько минут! — он стоял как вкопанный, с трудом сдерживая дыхание, рвущееся из возбужденно вздымавшейся груди. Он был буквально сражен открывшимся ему зрелищем. Лось стоял, чуть опустив громадную голову и повернув ее немного набок; один глаз его, таким образом, был направлен прямо на преследователя. Чутко подрагивали влажные ноздри огромного носа. Гримвуд ясно видел широко расставленные передние ноги, изящный изгиб спины, плавно снижавшейся от необъятных плеч к крутому крупу. Перед ним был самец невиданной красоты. Его рога и голова превосходили самые смелые ожидания, они были невероятны, неописуемы, и, глядя на него, человек вдруг смутно вспомнил выражение «самый большой лось в мире», которое, как ему показалось, он уже когда-то слышал.

Как это ни странно, но он не выстрелил. Он даже не почувствовал желания стрелять. Едва ли не врожденный инстинкт, никогда прежде не дававший осечки, на этот раз даже не напомнил о себе. Бесследно исчезло само стремление убивать. Поднять ружье, прицелиться, выстрелить — все это в один момент стало для него абсолютно неприемлемым.

Охотник не шелохнулся. Зверь и человек смотрели друг другу в глаза, и время, казалось, остановилось. Вдруг тихий шорох раздался рядом с охотником — опустив голову, он увидел, что это ружье, выскользнув из разжавшейся руки, упало на землю у его ног. Этот слабый звук будто бы вернул лося к жизни. Медленными спокойными шагами, легко неся на стройных ногах огромное тело, зверь приблизился к человеку, грациозно качая при ходьбе плечами, что делало его похожим на дрейфующий по морским волнам корабль. Он подошел вплотную к Гримвуду, почти коснулся его низко склоненной великолепной головой, горделиво выставив на обозрение роскошные рога. Человек мог дотронуться до них, погладить, прикоснуться рукой к массивному лбу. Острое чувство сострадания пронзило его, когда он увидел рану на левом плече животного, обагрившую кровью густую шерсть.

Лось еще ниже наклонил голову и понюхал ружье. Затем снова взметнул голову, расправил плечи и втянул в себя воздух, издав при этом характерный звук, услышав который, Гримвуд наконец поверил, что это не видение и не сон. Приблизив морду к человеку, лось спокойно посмотрел на него сияющим коричневым глазом, затем резко развернулся и, стремительно преодолев поляну, через считанные секунды уже скрылся из вида в густых зарослях кустарника. И тогда англичанин почувствовал, что у него больше не осталось сил, ноги его, отказавшись поддерживать вес тела, беспомощно подогнулись, и он тяжело и грузно опустился на землю…

Ему показалось, что он заснул и спал долго и беспокойно. Он сел, потянулся, зевнул и потер глаза. Вечерело. Он почувствовал, что голоден. В его бездонных карманах было еще достаточно сушеного мяса, сахара, спичек и заварки. Можно развести огонь, приготовить чай и поесть.

Но он сидел по-прежнему неподвижно. Сидел и думал, думал… О чем он думал? Он не смог бы точно ответить на этот вопрос — скорее, он рассматривал какие-то ускользающие картины, безмолвно проплывавшие перед его мысленным взором. Кто он такой и где находится? Это Долина зверей, в этом он был уверен, а вот по поводу всего остального не мог сказать ничего определенного. Сколько времени он здесь сидит, как он сюда попал и почему? Возникавшие в мозгу вопросы не требовали ответов, как будто он задавал их себе автоматически, не проявляя особого интереса. Он чувствовал себя спокойным, счастливым, умиротворенным.

Он огляделся вокруг и едва не задохнулся от охватившего его очарования девственного леса. Окутавшая его тишина нарушалась только мерным бормотанием струящейся воды да тихим шепотом легкого ветра в ветвях. Высоко над головой, над верхушками исполинских деревьев медленно бледнело безоблачное вечернее небо, приобретая прозрачную оранжевую окраску. Лениво и медлительно парили в нем канюки. Стремительно прошмыгнул в кусты малиновый вьюрок. Скоро заухают совы, и ночная тьма опустится на лес, подобно невесомому черному одеялу, и скроет все детали, и только бесчисленные звезды с каждой минутой будут сиять все ярче и ярче…

Какой-то блеск в траве привлек его внимание. Повернув голову, он увидел матово сияющую гладкую металлическую трубку — свое ружье. Повинуясь безотчетному импульсу, он порывисто вскочил на ноги, еще не зная, что собирается делать. При виде оружия что-то внутри него всколыхнулось, просыпаясь, а затем вновь улеглось, успокоилось и исчезло.

— Я… я… — с трудом пробормотал он вполголоса, но не смог выговорить своего имени. Оно бесследно и безвозвратно исчезло из памяти. — Я в Долине зверей, — произнес он вместо того, что собирался сказать.

Тот факт, что он находится в Долине зверей, казался ему единственным определенным знанием, единственным утверждением, с которым он мог согласиться. Когда он пытался вспомнить свое имя, что-то отдаленно знакомое всплывало из самых глубин сознания и тут же снова погружалось в них, не успев оформиться в нечто конкретное. Встряхнувшись, он встал, сделал несколько шагов, наклонился и поднял с травы металлическую трубку, свою винтовку. Несколько секунд разглядывал ее, чувствуя, как растет в нем отвращение и ужас. Затем неловко размахнулся и забросил этот отвратительный предмет в самую середину бурлящего потока.

Ружье с громким всплеском погрузилось в воду. В тот же момент он увидел огромного гризли, тяжело ковылявшего по берегу реки в каких-то десяти ярдах от того места, где он стоял. Медведь, вероятно, тоже услышал всплеск, потому что замер, повернулся, посмотрел на человека и, резко изменив направление, двинулся прямо к нему. Подошел вплотную. Его жесткая шерсть коснулась руки охотника. Медведь неторопливо осмотрел Гримвуда, точно так же, как это сделал до него лось, принюхался, привстал на огромных задних лапах, открыл пасть, демонстрируя красный язык и блестящие белые зубы, затем снова опустился на четвереньки, развернулся и деловито потрусил прочь по берегу реки. Англичанин чувствовал на лице горячее дыхание зверя, но не испытывал при этом никакого страха. Гризли был озадачен присутствием здесь человека, но не проявил к нему враждебности. Удовлетворил любопытство и ушел.

— Им незнакомы… — он хотел сказать «люди», но не смог обнаружить в памяти этого слова. — На них никогда не охотились.

Какие-то слова снова и снова возникали у него в сознании, но он не был окончательно уверен в их значении. Они появлялись сами по себе, но были всего лишь знакомыми звуками, не ассоциировавшимися с понятиями, не имевшими смысла. И вместе с тем он ощутил в себе возрождение давно забытых чувств, знакомых, как и слова, но иначе — понятнее, естественнее, чувств, которыми жили когда-то его предки и которые до сей поры прятались глубоко в подсознании.

Что это за чувства? Откуда они? Они казались далекими, как звезды, и в то же время были непосредственно в нем, в его крови, в нервах, в каждой клеточке его плоти. Когда-то давным-давно… А когда это — давно?

Думать становилось все труднее, значительно легче и естественнее было просто чувствовать. Он уже не в состоянии был думать подолгу — чувства поднимались в нем и топили в себе все попытки осмыслить происходящее.

Этот огромный и ужасный медведь — ни один нерв не дернулся, ни один мускул не шевельнулся, когда едкий запах зверя проник в ноздри человека, когда густая шерсть скользнула по голой руке. Он чувствовал, что где-то присутствует опасность, но не здесь. Где-то строились коварные и безжалостные планы против него… и против этого прекрасного и дружелюбного животного, которое понюхало его, удовлетворило свой интерес и спокойно отправилось по более важным делам. Да, где-то незнакомые враждебные силы, охваченные непонятным стремлением убивать, строят жестокие планы погони, выслеживания, охоты — но не здесь. Здесь он в безопасности, здесь ему ничто не угрожает. Здесь он счастлив. Здесь можно бродить сколько душе угодно, потому что глаза не бросают встревоженных взглядов в лесную чащу, не поднимается настороженно ухо, уловив подозрительный шум, и не трепещут почувствовавшие запах опасности ноздри. Он это чувствовал, не облекая свои ощущения в слова. А еще он чувствовал голод и жажду.