Распахнулась дверь, и капитан втолкнул в комнату мальчишку.

Мальчишка был гибок и костляв. Парусиновые шта­ны и такая же куртка с застежкой-«молнией» болтались на нем свободно. Как видно, он устал до изнеможения и еле держался на ногах. Лицо его — смуглое и чеканное лицо потомка испанских переселенцев — в эту секунду побелело, а живые черные глаза смотрели тускло. Он прислонился к стене и задышал быстро, словно ему не хватало воздуха.

Игроки бросили карты, Фоджер взглядом потребовал у капитана объяснений. Тот подтолкнул мальчишку по­ближе к свету и скупо сообщил:

— Я заглянул в книгу постояльцев — ничего нового. Осмотрел холл — там только наши. Иду по коридору — тень отделилась от портьеры. Решил — померещилось. В полумраке чего только не почудится. И вот налетаю на этого сеньоришку — стучался в двери к прислуге… или просто стоял. Парень еле на ногах держится. Мол­чит.

Фоджер о чем-то раздумывал, всматриваясь в маль­чишку.

— Он сейчас заговорит, — произнес, наконец, Фод­жер. — Как ты попал сюда? Откуда ты?

Мальчишка молчал. Казалось, он не слышал. Фоджер задал тот же вопрос на английском языке.

Ответа не было.

— Ты не говоришь ни по-испански, ни по-англий­ски, — сказал Фоджер. — А этот язык тебе понятен?

Он вынул из кармана пистолет и взвел курок.

— Подождите, Генри, — вмешался полковник. — Я люблю иметь дело с такими орешками. Оставьте его мне.

Он сделал глоток, пошатываясь подошел поближе — и вдруг схватил мальчика за непокорный вихор.

— Вверх, вниз, — ритмично командовал полковник, заставляя мальчишку вертеть головой. — Влево, вправо. Еще десяток таких маршей —и цыпленок нам все ска­жет.

— Отличная школа, — кивнул Фоджер.

— Мерзость какая-то, — вполголоса заметил капитан. — И это мужчины?

Фоджер бросил на капитана быстрый взгляд.

— А что, если этот орешек партизанский?

— Вверх,   вниз, — отсчитывал  Леон. — Вам  всюду мерещатся пар... партизаны. Генри... Влево, вправо... Между прочим, у парня лицо благородного проис… происхождения...

Полковник так же неожиданно оставил мальчишку, как и схватил его. Он отступил на шаг и пробормотал:

— Пусть меня бык забодает, если это не сын дона Орральде.

Имя помещика Орральде было известным. Владелец сотен гектаров плодородной гватемальской земли, он был крупнейшим в Гватемале поставщиком ценных пород леса и абаки[4] и славился на всю Южную Америку жестоким обращением с батраками. Пока компания забра­сывала на гватемальскую землю интервентов, Орральде помогал ей изнутри: навербовав уголовный сброд и во­оружив его за свой счет, он ловил профсоюзных деяте­лей, коммунистов, сторонников земельной реформы, дру­зей бежавшего из страны президента Арбенса и подвер­гал их зверским пыткам. Поговаривали, что Орральде во время одной из своих карательных вылазок  попал в руки партизан.

И вот теперь полков­ник Леон узнаёт в схва­ченном мальчишке сына Орральде.

— Вы не ошибаетесь, полковник Леон? — насто­роженно спросил Фод­жер.

— Бог мой, Генри... Когда-то я был своим че­ловеком в доме Орральде. Мальчишка лип ко мне.

Хусто, ты узнаешь своего доброго старого вор... вор...— полковник звучно икнул и закончил: — ворчуна?

— Конечно, я узнаю вас, дон Леон, — быстро загово­рил мальчишка на чистом испанском языке. — Вы вы­кладывали занятные истории. А помните, — у отца были часы со странным боем... Будто ягуар мурлычет… Я все просил вас: «Дон Леон, пусть он ещё раз заревет...»

— Верно, — заулыбался полковник. — Часы висели против портрета предка этого упрямца Орральде. Я объяснял ему, как неприлично ягуару реветь на пред­ка. Но он ни за что не соглашался перевесить часы или портрет... Так и окочурился, — полковник поднял вверх палец, — но не перевесил.

— Что вы говорите, дон Леон! — закричал маль­чик. — Почему окочурился?

— Полковник ошибся, — мягко поправил его Фод­жер.

— Ош... ошибся, — закивал полковник Леон. — Не окочурился, а попал к красным, что для него один черт.

Мальчику стало явно плохо. Он силился что-то ска­зать, но это походило на всхлипывание. По знаку Фоджера, капитан усадил Хусто в кресло и налил ему ста­кан вина, разбавив водой.

Через несколько минут Хусто пришел в себя и рас­сказал, как он очутился в Пуэрто — за много миль от отцовского поместья. Дон Орральде ушел со своими людьми два месяца назад и больше не появлялся. Бат­раки разбегались, уходили партизанить. Хусто остался в семье старшим, вот он и решил отправиться на поиски отца. И добрался до порта.

— Партизан встречал? — отрывисто спросил Фод­жер.

Какие-то люди остановили Хусто на берегу Рио Дульсе. Но, узнав, что он разыскивает отца, отпустили. Он не знает, кто они были.

— Это совпадает с нашими сведениями, — кивнул Фоджер. — Кажется, лесной радист не надувает нас. Пусть бык меня проткнет рогами, если мальчишку за­держал не отряд Красного Кондора. Согласны, полков­ник?

— К черту... политику! — огрызнулся Леон. — Я встретил друга детства... Сына друга детства… Друга сына, сына друга...

Капитан раздвинул настенную штору, за которой открылась большая карта Атлантического побережья Гватемалы. Он провел тонко заточенным карандашом легкую пунктирную линию из Пуэрто-Барриоса к ближ­нему порту Ливингстону и от него — к устью Рио Дульсе.

— Это могло быть здесь.

— Возьмите южнее, — посоветовал Фоджер и обер­нулся к Хусто. — А в отель ты зачем забрел?

— Я был голоден, — признался Хусто. — А здесь све­тились огни и люди пели. В дороге я вымазался — не лезть же мне с неумытой ватрушкой в холл. Искал умы­вальник, а меня как раз и зацапал сеньор офицер.

Фоджер подошел к карте, задумчиво побарабанил по ней и порывистым движением задернул штору.

— Ну, ну, приляг на диван, Хусто, — предложил он. — Тебе нужен отдых.

Фоджер что-то шепнул капитану, и тот вышел. Слов­но прогуливаясь по комнате, американец передвинул торшер[5] так, что свет не падал на мальчика, придвинул кресло к дивану и уселся, заслонив своей широкой спи­ной Хусто. Офицеры вернулись к карточному столу. Полковник Леон подремывал.

Капитан вошел вместе с горничной. Фоджер при виде Каталины встрепенулся и вкрадчиво спросил:

— Ты кого-нибудь ждешь, сеньорита?

— Жду, сеньор.

— Кого же? Каталина присела.

— Сна, сеньор! За день до того набегаешься, до того набегаешься, что всех постояльцев хочется взашей вы­толкать.

— Ты умная девчонка, — грубо сказал Фоджер, — только не лги. Ты знаешь этого парня?

Он отодвинулся и приоткрыл абажур торшера. Яркий свет, правда, слегка смягченный голубоватым плафоном, разлился по лицу Хусто. Мальчик лежал с открытыми глазами и равнодушно смотрел на Каталину.

Фоджер так и впился в лицо маленькой горничной. Она, казалось, с любопытством поглядывала на Хусто, потом кокетливым движением поправила лепесток в во­лосах и вдруг звонко рассмеялась:

— Ну и глазищи у него. Как у нашего мула.

Хусто приподнялся на диване:

— Велите ей заткнуть глотку, сеньор офицер. Отец не позволял прислуге так говорить с нами…

Полковник проснулся:

— Верно! — закричал он.— Мой друг Орральде не терпел, когда слуги фамильярничают. Но этой девочке можно. Она знает песни!

— Перестаньте орать, — с досадой сказал Фоджер.

— Я хочу слушать песни! Для чего я живу, как не для песен! Вот тебе гитара, девчонка, пой! Я приказы­ваю тебе петь!

Он сорвал со стены гитару и бросил ее Каталине. Девочка едва успела подхватить инструмент.

— Каталина поет только друзьям, — буркнул Фод­жер.

— Если сеньоры офицеры очень просят. — вдруг шаловливо сказала Каталина.

Офицеры зааплодировали.