И дело с концом. Произошла совершенно неожиданная трагедия, в которой некого винить. Она случайно оказалась ее свидетелем и сделала все возможное, чтобы объяснить ее себе. Но трагедия так и не получила удовлетворительного объяснения, и больше она ничего не может сделать — только принять все как есть.

И Изабелла попыталась сосредоточиться на чтении, которое по чистой случайности как раз относилось к делу. Это была присланная ей книга, посвященная вопросу о границах нравственного долга. Тема была не нова: философы давно ею занимались, утверждая, что акцент следует переместить с того, что мы делаем, на то, чего мы не делаем, — позиция обременительная для тех, кто искал спокойной жизни. Автор требовал большего внимания к нуждам других, нежели была способна уделить Изабелла. И уж совсем не годился такой подход к проблеме для тех, кто хотел что–то побыстрее забыть. Согласно мнению автора, такой поступок расценивался как сознательное уклонение от выполнения нравственных обязательств и заслуживал порицания.

Эту книгу было трудно читать — все пятьсот семьдесят страниц, и она порождала тягостное чувство. У Изабеллы возникло искушение отложить ее или не читать вообще, но если бы она так поступила, то подтвердила бы точку зрения автора. «Черт бы его побрал, — подумала она. — Он загнал меня в угол».

Когда она наконец–то дочитала эту книгу, то поставила ее на полку с легким чувством вины оттого, что засунула в самый дальний угол на верхней полке. Была суббота, и Изабелла решила, что, одолев этот нудный талмуд, она заслужила прогулку по городу. Она посетит одну–две галереи и выпьет чашку кофе с пирожными в кафе на Дандес–стрит.

Она поехала в город на автобусе. Подъезжая к своей остановке, сразу же за Куин–стрит, она заметила Тоби, спускавшегося под гору, с полиэтиленовым пакетом в руках. Сначала она заметила вельветовые брюки цвета давленой земляники и улыбнулась при мысли, что они бросаются в глаза, и все еще улыбалась, выходя из автобуса. Теперь Тоби оказался впереди нее, их разделяло метров двадцать–тридцать. Он не заметил, как она наблюдала за ним из автобуса, и слава богу: она была не в настроении с ним беседовать. Но теперь, спускаясь под гору на безопасном расстоянии от него, она задумалась о том, как он здесь оказался. Очевидно, он ходил по магазинам; но куда он направляется? Тоби живет в Манор–Плейс, на другом конце Нового города, — значит, он идет не домой.

Как это нелепо, подумала она. Как нелеп мой интерес к этому довольно скучному молодому человеку. Ну какие у меня причины размышлять о том, как он проводит субботний день? Никаких. Но этот ответ только разжег ее любопытство. Интересно было бы узнать о нем хоть что–нибудь, — например, что он любит заходить в магазин «Вольвона и Кролла», чтобы купить пасту. Или что он имеет привычку заглядывать в антикварные лавки (что вряд ли). Может быть, она станет теплее к нему относиться, если узнает о нем побольше. Кэт намекнула, что в нем таятся глубины, о которых Изабелла не подозревает, и ей нужно хотя бы попытаться в них заглянуть. (Нравственный долг — сделать дополнительное усилие, дабы преодолеть свое предубеждение? Нет. Пятьсот семьдесят страниц водружены на полку, и эта тема не обсуждается во время прогулки.)

Тоби шел довольно быстро, и, чтобы не отставать от него, соблюдая дистанцию, Изабелле пришлось прибавить шагу. Она увидела, как он переходит через Хэриот–роу и идет вперед по Дандес–стрит. Теперь она следовала за ним, смутно ощущая нелепость своего поступка, но тем не менее получая от этого удовольствие. Он вряд ли зайдет в художественный салон и определенно не заинтересуется книгами. Что же остается? Может быть, туристическое агентство на углу Грейт–Кинг–стрит? (Вспомним о лыжных прогулках.)

Тоби внезапно остановился, и Изабелла, погруженная в размышления, обнаружила, что подошла к нему слишком близко. Она замерла. Тоби заглядывал в витрину магазина, словно пытаясь рассмотреть какую–то деталь на выставленных там товарах или прочитать ценник. Изабелла посмотрела налево. Она стояла перед частным домом, а не магазином, и у нее не было возможности смотреть на витрину — только в окно гостиной. Она смотрела внимательно — на случай, если Тоби обернется, — чтобы он не заметил, что она за ним наблюдает.

Это была элегантная гостиная с дорогой обстановкой, типичная для георгианской части Нового города. Изабеллу отделяло от окна около пяти метров. Внезапно за окном появилось женское лицо. Эта женщина прежде сидела в кресле, и ее не было видно. Сейчас она выглянула в окно и с удивлением наблюдала за женщиной, смотревшей на нее.

Их взгляды встретились. Изабелла застыла от смущения. Женщина в окне была ей смутно знакома, но она не могла вспомнить, где ее видела. С минуту обе ничего не предпринимали, а затем, когда во взгляде женщины удивление сменилось досадой, Изабелла перевела взгляд на свои часы. Она решила изображать рассеянную особу: как будто, пройдя половину Дандес–стрит, она внезапно остановилась и пыталась вспомнить, что же забыла. Она постояла, вперив отсутствующий взгляд в пространство, потом взглянула на часы и «вспомнила».

Уловка сработала. Женщина за окном отвернулась, а Изабелла продолжала спускаться с холма, заметив, что Тоби сдвинулся с места и теперь собирается пересечь Нортумберленд–стрит. Изабелла вновь остановилась — на этот раз она на законных основаниях смотрела в окно, ибо это была витрина магазина. Она подождала, пока Тоби перейдет через улицу.

Пора было принимать решение. Она могла прекратить это странное преследование и продолжить свою прогулку — либо следовать за Тоби. С минуту поколебавшись, она перешла дорогу. Но при этом ее не оставляло чувство, что она ведет себя нелепо. Она, редактор «Прикладной этики», крадется по улицам Эдинбурга, средь бела дня преследуя молодого человека. И это она, осуждающая вульгарность нашего времени, которое сует нос в личную жизнь, ведет себя как глупая школьница. Почему же она разрешила себе вмешиваться в чужие дела, как какая–то грязная ищейка (кажется, их так называют)?

Нортумберленд–стрит была одной из самых узких улиц Нового города. Они все здесь были немного тесными, в отличие от тех, что располагались к югу или северу от них, и имели своих почитателей, которым нравилось то, что они называли «интимностью». Но Изабелла считала, что эта улица слишком мрачная: тут нет ни перспективы, ни атмосферы веселой роскоши, благодаря которым жизнь в Новом городе выглядела такой оживленной. Не то чтобы ей ни за что на свете не хотелось тут жить — конечно же нет. Но она предпочитала умиротворяющий покой Мерчистона и Морнингсайда и ту светлую радость, которую дарил ей ее сад. Изабелла взглянула на дом направо, который знала по тем временам, когда здесь жил Джон Пинкертон. Джон, который был адвокатом и который знал историю архитектуры Эдинбурга как никто другой, создал дом, безупречный во всех отношениях, в георгианском стиле. Джон был таким забавным, со своим странным голосом и манерой откашливаться — он издавал такой же звук, как шипящий индюк, — и он был очень щедрым и всегда придерживался фамильного девиза: «Будь добрым». Ни один человек не изучил так свой город — он знал здесь каждый камень. А как мужественно он вел себя на смертном одре — он рано ушел, — распевая почему–то церковные гимны, которые так же великолепно помнил, как и все остальное.

Тоби замедлил шаг, и Изабелла забеспокоилась: а что если он повернется? Ведь на такой узкой улочке он вряд ли ее не заметит. Правда, тут нет ничего предосудительного: почему бы ей в субботу днем не прогуляться по той самой улице, по которой шагает он? Единственная разница между нами, подумала Изабелла, заключается в том, что он явно куда–то направляется, а я понятия не имею, куда в конце концов приду.

Наконец Нортумберленд–стрит резко свернула налево и перешла в Нельсон–стрит — гораздо более приятную улицу, как всегда считала Изабелла. Она была знакома с одним художником, который жил там в квартире на последнем этаже. Крыша его квартиры–студии была застеклена, окна выходили на север, и все его картины заливал яркий свет. Изабелла хорошо знала и его самого, и его жену и часто с ними обедала, а потом они уехали во Францию. Как она слышала, там он перестал писать картины и занялся виноделием. А потом внезапно умер, и его жена вышла замуж за француза и переехала в Лион, где ее муж занимал должность судьи. Раньше Изабелла время от времени получала от нее весточки, но через несколько лет письма перестали приходить. Судья, как ей рассказали, был замешан в скандале, связанном с коррупцией, и его посадили в тюрьму в Марселе. Вдова художника переехала на юг, чтобы навещать мужа в тюрьме, и ей было стыдно рассказывать своим старым друзьям о случившемся. Таким образом, Нельсон–стрит пробудила в душе Изабеллы смешанные чувства.