Уолтер проследил за направлением ее взгляда.

— Да, — сказал он. — Это тоже Мак-Иннес. Совсем ранние работы. Думаю, он написал их, когда впервые приехал на Джуру. Еще до женитьбы. Он только что закончил художественный колледж, но у него уже выработался этот его очень зрелый стиль. Именно поэтому его и заметили.

Теперь, когда Уолтер сам привлек их внимание к этим картинам, Изабелла могла подойти к ним поближе и как следует рассмотреть. Неловко рассматривать вещи, принадлежащие другим, подумала она. Не следует слишком явно интересоваться ими, когда входишь в комнату: когда ты бросаешься к полкам с книгами, это слишком уж похоже на попытку судить о вкусах хозяев. Вот картины — другое дело. Их для того и вешают на стену, чтобы люди их увидели — включая гостей. На самом деле многие коллекционеры хотят, чтобы их картины видели, поэтому известные художники и заламывают такие цены. Их картины не обязательно доставляли больше удовольствия, нежели произведения менее известных художников, — просто они свидетельствовали о богатстве владельца. Существовали люди, для которых весь смысл обладания картиной Хокни[11] заключался в том, чтобы те, у кого нет Хокни, размышляли о том, что у другого он есть, а у них — нет. Изабеллу такие вещи не трогали — у нее не было никакого желания, чтобы другие видели, что именно у нее есть.

Она приблизилась к картинам, чтобы рассмотреть их. На одной была изображена группа людей, нарезавших и складывавших торф: мужчина и женщина работали с торфом, а молодая девушка у них за спиной, сидевшая на сложенных кусках нарезанного торфа, разворачивала сверток с сэндвичами. Эта картина притягивала взгляд, и чувствовалась в ней какая-то печаль, хотя Изабелла и не могла понять, что тут печального. Быть может, именно поэтому Мак-Иннес и считался таким хорошим художником: он умел схватить момент, как это удается великим мастерам, — момент, когда чувствуется, что сейчас что-то произойдет — но еще не произошло. А то, что должно было произойти на этой картине, было исполнено невыразимой печали.

Изабелла повернулась к другой картине. Это был пейзаж, и она сразу же узнала холмы Джуры — Пэпс. С точки зрения темы в картине не было ничего особенного: многие художники писали западные острова Шотландии, но эту картину также отличали мягкий свет и неизъяснимая грусть, благодаря которым она обращала на себя внимание.

Изабелла почувствовала, что Уолтер стоит у нее за спиной, и выпрямилась. Он стоял так близко, что она слышала, как он дышит. Его присутствие ощущалось чисто физически — она затруднилась бы определить, каким образом, но это было так.

— Вот эта, на которой резчики торфа, одна из моих любимых, — сказал он. — Краски очень близки к сепии, вы не находите? Как на старой фотографии.

Изабелла кивнула:

— Когда я смотрю на старые фотографии, то часто думаю о том, что все люди на них умерли, их уже нет. Какая мысль! Вот они на фотографии, занимаются будничными делами, не думая о смерти, но она же все время рядом.

Уолтер заинтересовался.

— Да, конечно, — согласился он. — Знаете, одна фотография действительно сильно на меня подействовала, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать. У нас был сборник поэзии времен Первой мировой войны — Оуэн, Сассун[12] и остальные, и меня поразила одна фотография в этой книге. На ней пять-шесть мужчин в килтах, в форме полка горцев, стояли полукругом перед местным священником. Они покидали горы, отправляясь на войну. — Он сделал паузу и встретился взглядом с Изабеллой. — Когда я впервые увидел этот снимок, то долго не мог от него оторваться. Полчаса или около того. Я смотрел и думал о том, кто из этих мужчин вернулся в Шотландию — если вообще кто-нибудь вернулся. Это был пехотный полк, как и все полки горцев, так что шансов у них было немного. Их убили, этих людей. Я помню, как рассматривал эти лица, детали одежды и думал: «А ты? Ты вернулся? Вернулся?»

Оба с минуту помолчали. Потом заговорила Изабелла:

— Как те фотографии молодых людей, сидящих на травке вокруг своих «спитфайров»[13] в ожидании сигнала взлетать. Сколько их погибло в первые же недели!

— Да, много, — сказал Уолтер. — Ужасно. Но вы заметили, как улыбаются эти молодые летчики на очень многих снимках? В то время как горцы слушали священника с потерянным видом — казалось, они не понимают, как такое могло случиться. По-моему, они относились к этой трагедии как-то иначе.

Уолтер отступил на шаг и посмотрел на Питера.

— Вы объяснили…

— Изабелле.

— Да, конечно. Может быть, вы хотите еще раз взглянуть на картину? Она в столовой.

Гости последовали за хозяином в соседнюю комнату. Картина стояла у стены, ее наполовину скрывала тень, и Уолтер взял ее и прислонил к спинке стула.

— Она красива, не правда ли?

Изабелла взглянула на картину.

— Мне понятно, почему люди так горевали, когда он умер, — заметила она. — Он стал бы великим художником. Между прочим, когда это случилось?

— Лет восемь тому назад, — ответил Уолтер. — Тогда об этой трагедии писали во всех газетах. «Скотсмен» сообщил на первой полосе. Даже «Таймс» соизволила это заметить. Он погиб в Корриврекене. Такое опасное место в море возле Джуры. Люди называют его водоворотом, но это нечто похуже.

Последовало молчание. Уолтер показал на картину:

— Совсем рядом с этим местом. Он пристрастился к ловле лобстеров, и у него была маленькая лодка, на которой он выходил в море при плохой погоде. Тоже самое случилось и с Оруэллом. Но Оруэлл уцелел и закончил «1984». А Мак-Иннес погиб.

Питер, не отрывавший взгляда от картины, вмешался в разговор.

— Я видел это место. Однажды мы были на Ислее и прокатились вокруг Джуры. Остановились неподалеку от Корриврекена, чтобы взглянуть на знаменитый водоворот. Это было похоже на реактивный самолет — такой же рев. И поразительно высокие волны вздымались и опадали.

— Если правильно рассчитать время отлива, это место можно спокойно пройти, — сказал Уолтер. — Похоже на мельничную запруду, когда там спокойно. Но во время прилива волны натыкаются на какую-то подводную скалу, и тогда начинается сущий ад. И возникает эффект водоворота.

Изабелла слушала его, а взгляд ее снова обратился к картине. Наверное, эти полотна кажутся грустными оттого, что ей известно: Мак-Иннес умер в том самом месте, которое так любовно изобразил. Но это же не Мак-Иннес, подумала она. Если взглянуть на те две картины на стене и сравнить с этой, то ясно, что она отличается от них. Они написаны разной рукой.

— Итак? — спросил Питер, когда они возвращались на Хоуп-Террас.

— Это было интересно, — сказала Изабелла. — Спасибо, что устроил наш визит.

Питер вопросительно взглянул на нее:

— И это все, что ты можешь сказать?

Изабелла взглянула вверх, на белое облако в вышине, двигавшееся по небу с запада. Перистое облако.

— Нет, если хочешь, я скажу кое-что еще, просто я не знаю, с чего начать. С него? С самого Уолтера? Он меня удивил. Это был сюрприз. Ты так о нем говорил, что я подумала, будто он гораздо старше. И вот вдруг он, живущий в этом доме, похожем на музей…

— Со своей матерью, — добавил Питер. Изабелла была удивлена.

— В самом деле? Я думала, ты сказал…

— Я считал, что его родители умерли, но я ошибался. Мать все еще жива, сказал он мне. Когда ты вышла в туалет, он кое-что о ней рассказал. Я был изумлен. Я никогда ее не видел, но это ничего не значит. Ей всего семьдесят с небольшим, но, по его словам, она редко выходит на улицу.

Изабелла задумалась. Меняет ли это что-нибудь? Мысль о том, что Уолтер Бьюи живет в этом доме один, со своей злобной собакой — которая им не встретилась, — заинтриговала ее просто потому, что ей было интересно, отчего он предпочитает жить в одиночестве. Как он обходится в смысле секса? Или он — один из тех бесполых людей (и такие существуют, как ей было известно), которых секс не интересует, для них это не больше, чем легкий зуд. Может быть, он гей? Ей трудно было определить подобные вещи, и часто она судила неверно, особенно насчет женственных мужчин, которые оказывались совершенно традиционной ориентации. В конце концов, это не ее дело.