Дома она первым долгом спрягала полотенце, чтобы не запылилось, а потом пошла искать отца. Бадя Михалаке уже закончил обрезать верхушки плетня и теперь подбирал срезанные веточки.

— Отец, мы в этом году будем сеять горох?

— Горох? Нужно бы, — и, как всегда, сдвинул шапку на затылок тыльной стороной ладони, — только у нас нет места в огороде.

— А в Хыртопах?

— Э, мальчишки растащат.

— Никто его не тронет. В прошлом году многие посеяли там горох, и что же, растащили?

— Я знаю… А не рано?

— Ну рано! Хоть кого спросите, посеяли они горох или нет, и услышите, что они скажут.

— Ну что ж, если ты так говоришь…

Бадя Михалаке нагнулся над кучей хвороста, давая понять, что разговор о горохе считает исчерпанным. Но Русанде не все еще было ясно.

— А что, если я завтра же туда пойду?

— Что это тебе так приспичило? Пойдешь послезавтра. Сначала надо вскопать огород.

«Десятину он не вспашет за день», — решила она.

Итак, жребий брошен. Господи, как прекрасно все в этом мире!

— Отец, вы не знаете, где зеркало?

Бадя Михалаке сперва закончил мерить баранью шкуру на колодке, потом разгладил ее рукавом и наконец бросил на пол.

— Поищи сама… На припечке, должно быть. Недавно брился, но, думаешь, помню, куда девал?

Подумал, что, если поедет завтра на базар, надо будет купить зеркало. Правда, и это еще может послужить. Немножко затуманилось, но показывает правильно. Теперь стали делать такие зеркала, что страшно глядеть в них или глаза скосит, или нос растянет до самого уха. А это еще хорошее. Только вечно теряется. Нужно всем договориться и класть в одно место. Русанда и вчера его искала, и позавчера. Гм… а зачем ей все время зеркало?

Бадя Михалаке снял колодку с колен и выглянул из кухни. Русанда прицепила зеркало к стене и возилась с косичками. То заплетала, то расплетала их, но зеркало было маленькое, и девушка не могла видеть сразу и лицо и косы.

Наконец она встала коленями на лавочку. Бадя Михалаке вздохнул: «Летят годы. Летят годы, и так летят, что даже не успеваешь сосчитать их толком. Будто вчера еще она боялась одна выйти ночью из дому без матери. А теперь пожалуйста — невеста…»

Решил почему-то, что шкурка мала. Стал мерить ее еще раз и думал о том, что хата узкая — даже десять пар гостей не поместятся. А на свадьбу повалит народ — двери сломают! Нужно будет соорудить во дворе ковровый шатер. Все же, как это будет? Русанда станет на колени, такая худенькая, глаза, полные слез, и едва слышно пролепечет:

«Благослови меня, отец…»

Потом уйдет. Возьмет с собой в приданое вот эту софку, что возле печи. И они снова ссыплют в каса маре подсолнух, зимой постелют на пол солому, под лавками будут держать картошку, и, как десять лет назад, когда он попросит немного теплой воды, чтобы побриться, жена скажет: «Еще чего! Побреешься и холодной!»

Бадя Михалаке отбросил колодку и вышел из кухни.

— Русанда! Ты долго еще будешь наряжаться?

Девушка обернулась с улыбкой, но тотчас поняла, что тут не до шуток.

— Сейчас иду.

— Вечно вы сейчас идете! Вот-вот польет дождь, но видишь разве, как меняется погода, — три раза на дню!

Русанда наскоро заплела косички, положила в кошелку с горохом кусок виртуты и стала пробовать, хорошо ли отбита ее сапа.

— Ну чего ты еще возишься?

— Что вы пристали ко мне? — не вытерпела она. — Позавчера говорили, что еще рано для гороха, а сегодня боитесь, что будет поздно. Посею, не беспокойтесь. Лучше бы занялись чем-нибудь…

И когда бадя Михалаке вернулся на кухню, чтобы еще раз посмотреть, не выйдет ли из той шкуры ему шапка, Русанда пробралась в сад. Остановилась под старой сливой. На ветру колыхались зеленые стебельки. Подснежники. Второй год подряд всходят здесь подснежники, и только она одна знает об этом. Несколько секунд она постояла в раздумье, потом выкопала и спрятала два корешка кирпичного цвета в карман кофточки. И с сапой на плече, с кошелкой в руке двинулась в путь по нижней улице села.

Тетушка Фрэсына жила в верхней части.

Беда с этим жеребенком! То забежит далеко вперед, то отстанет, то начнет резвиться на свежей пахоте, то подбежит, прильнет к матери и семенит рядышком со старыми лошадьми: пашет, мол, и он. А когда устанет, забежит вперед, встанет поперек борозды — и баста. Окончена пахота. Понял, хитрец, как можно остановить лошадей, запряженных в плуг!

Георге нажал на правую ручку, чтобы борозда шла глубже, но плужный передок протяжно заскрипел — кони остановились. Впереди стоял жеребенок и вопросительно смотрел на него: «Ну, как вам это понравится?»

— Если пахать тебе надоело…

Георге повесил вожжи на ручки плуга, заткнул кнут за голенище и уселся на свежую борозду. Жеребенок будто того и ждал. Навострив уши, подошел к Георге.

Это был вороной жеребенок месяцев двух от роду, со звездочкой на лбу. Шевеля губами, потянулся к руке Георге.

— Чего тебе дать? Нет у меня ничего.

Жеребенок склонил голову набок, как бы прислушиваясь, в каком ухе у него звенит, и по-прежнему вопросительно смотрел на Георге. Ему не верилось, что у парня так уж ничего и не найдется. Снова потянулся, стал искать, пет ли у него карманов на коленях.

— Ну и шельма! — улыбнулся Георге, нащупывая в правом кармане ломоть хлеба, который он брал каждое утро именно для этого проказника.

— Давай намалывай.

И пока жеребенок подбирал крошки у него с ладони, поучал его:

— Вот возьму и запрягу тебя. Запрягу я тебя, Васька, и посмотрим, как ты тогда запоешь.

Но жеребенка это совсем не пугало. Кончив есть, стрелой понесся по стерне, и Георге взял в руки вожжи.

— Поехали.

От кобылы шел пар. Время от времени она опускала голову до самой вспашки, и Георге решил через три круга покормить лошадей. Первый круг он кое-как прошел, но когда снова стал подниматься в гору, кобыла призывно заржала, подзывая жеребенка.

— Уж и затосковала!

Взмахнул кнутом, но кобыла рванулась в сторону и вытащила плуг из борозды. Пришлось взять ее под уздцы и вернуть назад. Но едва тронулись, кобыла снова заржала.

— А черт, долго еще ты будешь выкидывать штучки? И куда делся этот жеребенок?

Еле-еле удалось ему довести борозду до конца. Остановил лошадей на кормежку. Жеребенка не было и возле телеги. Георге осмотрелся.

— Ну что ты с ним будешь делать! Вечно куда-то убегает.

Залез на телегу. Да вот он, шагов на сто ниже стоит возле девушки в синей косынке.

«Кто бы это? Постой, чья там зябь? А, это дочь бади Михалаке».

Он свистнул несколько раз, но то ли ветер дул не в ту сторону, то ли жеребенок совсем оглох. Георге привязал лошадей к телеге и пошел напрямик. Подойдя поближе, увидел, что жеребенок что-то ест с ладони у девушки.

«Ну и нахал! — улыбнулся парень. — А эта девчонка бади Михалаке наверняка уже парням снится. Сколько же ей лет? Наверно, около шестнадцати, видел, как она танцевала на чьей-то свадьбе».

— Добрый день, баде Георге! — крикнула ему Русанда еще издали.

— Добрый день, Русанда! Смотри не избалуй мне жеребенка, а то не смогу удержать его дома — привыкнет есть одни калачи.

— Вы думаете, не стоит его баловать? Смотрите, какой хорошенький.

Только подобрав все до последней крошки у нее с ладони, Васька услышал призывное ржание матери. Сорвался с места и галопом помчался к телеге.

— Ты что сеешь? Горох? — Георге уселся на меже.

— Горох.

— Не рано?

— Отец говорит, что нет.

Ветер достал из-под косынки прядь русых волос и стал играть ими, лаская щеку девушки. Раздосадованная, она повернулась лицом к ветру, чтобы он же уложил прядь на место.

— Вы позавчера видели журавлей?

— Как же! Видел.

— Вам кто-нибудь показал или сами увидели?

— Сам. Пахал на Реуте.

И она сама увидела! Они сами увидели их! Это все не случайно.