— Потому что уж очень его много. Так много, что ни понять, ни усвоить его нельзя — к чему оно было, зачем было?

— А вот это интересно! — с неожиданной какой-то и совершенно незловредной живостью воскликнул посетитель и снова посерьезнел.— Это, знаете ли, очень-очень любопытно. И меня всегда интересовало. Теоретически! Оч-чень интересно! Оч-чень...— И посетитель вдруг подмигнул. Правым глазом. И спросил:— А вы? Или не понимаете моего интереса? К прошлому?

В том, что разговор уходил а сторону от Петра Николаевича-Васильевича, Корнилов заметил вдруг неплохое предвестие, поэтому он и подхватил тему «прошлое-настоящее».

— И что же это а вашем нынешнем дне определяется прошлым? Какие именно факты? Объясните?— попросил Корнилов.

— Все, какие есть! Хотя бы воздух, который вокруг, потяните-ка носом, вот так, как я тяну, и что? Воздух, как в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Ей-богу! Десять лет прошло, а то же самое: тогда уже была Советская власть, и сейчас она же. Тогда благодаря ей вот-вот новые и новые перевороты в жизни должны были произойти, и сейчас — разве не чуете? — вот-вот произойдут. Тогда генералов, повстанцев всякого рода готовились ликвидировать, теперь с нэпманами произведут, уверяю вас, такую же операцию!

— Нэпманов ликвидируют? Вы думаете? Тогда зачем же вам предприятие, этот самый карнаубский воск?

— А вот и ответ на ваш вопрос: затем, что опять-таки привычка прошлого. Привычка какую-то собственность, движимость и недвижимость иметь, привычка ради этого жить и что-то делать, привычка до последнего дня жить так, как в прошлом жил. Я, например, привык, чтобы ресторанчики были, чтобы девочки были, чтобы курьерские поезда с проводниками, по-французски говорящими, были, чтобы благо шло неизменно ко мне, в мои руки, а не из моих рук. А что все это нынче объявлено прахом, который только и нужно, что отряхнуть со своих ног, это нехорошо! Это по природе человеческой неправильно и не бывает, а бывает наоборот, чем больше мы прошлым пренебрегаем, тем больше оно к нам привязывается и мстит нам.

— Мстит?

— Обязательно !

— Каким же образом?

— Простым. Взять, к примеру, вас. Вы что же, ушли от себя, прошлого, плановик, совслужащий и даже ответственный совслужащий? Вы только об этом подумали, только поверили, а тут прихожу я и говорю: «Нет уж, Петр Васильевич, будьте добреньки, похлопочите насчет карнаубского воска, а там, глядишь, и еще о чем-нибудь». Да! И не думайте, что роковая случайность, ничуть не бывало, это закон, и когда бы не я, то пришел бы к вам кто-то другой. Кто-то из прошлых ваших знакомых, кто-то другой из ГПУ, но пришел бы обязательно! Пришел и сказал бы: «Хотите отряхнуть прах со своих ног, Петр Васильевич? Прошлое хотите отряхнуть? Не выйдет! Нет, не выйдет!» И я даже не понимаю, как это вы, философ, столь легкомысленны к прошлому! Значит, дело было так: приходит инспектор-выдвиженец в советское торговое предприятие, раскрывает бухгалтерские книги. «А это что такое?» Ему долго объясняли, наконец для простоты сказали: «Вот это книга убытков. А вот это — доходов!» — «Ну, вот так бы и сказали сразу, не морочили бы голову. У вас чего больше-то: убытков или доходов?» — «Мы предприятие рентабельное, у нас доходы заметно превышают расходы!» — «Ежели заметно, тогда зачем считать убытки? Сосчитать доход, и вся недолга. А цифру убытков ликвидировать. И все тут».— «Видите ли, товарищ ревизор, убытки по всему Советскому Союзу считают, а не только мы одним» — «И зря считают, совершенно напрасно! Вот я от лица пролетарской массы напишу в Москву: зачем считать убытки, ежели фактически их нету, они перекрыты доходами? Напишу и, пожалуй, пойду на выдвижение. В Наркомфин! Как рационализатор пойду!» Так вот, дорогой Петр Васильевич, зачем нам считать убытки? Совершенно ни к чему. Сосчитаем доходы, и все дела. Ей-богу! Тут еще и такое немаловажное соображение: представьте, что завтра начинается утеснение нэпа, устранение от работы бывших офицеров и офицерш, попов и поповен, ну и всех прочих, это ведь представить себе очень просто. Ну, а мы? Мы с вами? Мы с вами будем в это время стоять на производстве карнаубского воска. Это же дело не нэпманом было в ход пущено, а вами, зампредом КИС! Это же будет государственное дело ! Ну, государственное, а так, немного, ни то ни се, в общем, как будет нам удобно, так мы и повернем. В нужную нам сторону. То ли в государственную, то ли в частную. Что скажете?

— Скажу: разговор наш закончен. До свидания.

— Закончен? Вы так решили? Уж очень быстро решили по отношению к человеку, которому вы обязаны. Бесконечно обязаны!

— Я? Вам? Обязан? Никогда и ничем!

— Жизнью обязаны вы мне, Петр Васильевич ! Всею своей жизнью, происшедшей после семнадцатого сентября одна тысяча девятьсот шестнадцатого года. Не помните?

Вот это, эту дату Корнилов помнил, потому что действительно в тот день он чудом был спасен... Он был поблизости от землянки командира полка, возвращался в расположение своего батальона, когда немцы, скрытно выдвинув на новые позиции орудия, начали обстрел наших окопов и тех долговременных блиндажей, которые тут были. Снаряд лег в такой близости от Корнилова, что еще немного, и достал бы его запросто. Корнилов бросился в воронку, которую только что взрыл снаряд, она еще дымилась пылью, еще пахла чем-то взрывным, была глубокой.

И только он прильнул к откосу этой воронки, откос вдруг тряхнуло, и не быстро, но неотвратимо на него двинулась масса земли, и он понял, что не хватит у него сил из этой могилы выползти, и движений у него не стало, дыхание было последним, тем лишь воздухом, который он успел глотнуть в миг, когда земля, весь земной шар начал обрушиваться на него.

Уже в полевом госпитале ему рассказали, что кто-то из штабных полка, писарь какой-то, отрыл его из-под земли и на штабной же двуколке вывез в лазарет, в тыл.

А теперь спаситель сидел перед ним и смотрел на него внимательно-внимательно. Спаситель сказал:

— Дорогой Петр Васильевич! Вы меня не помните, я с тех пор сильно изменился, одно брюхо чего стоит, а я вас помню, будто только вчера мы ехали на штабной повозке, вы без памяти оттого, что совсем было задохнулись, я без памяти от страха. Было ужасно страшно, до сих пор не пойму почему. Уже и в лазарет я сдал вас, уже немецкий обстрел миновал, а меня трясучка не отпускает. Это в местечке Борки произошло. Я думаю, местечко Борки-то вы запомнили? Вы Борки запомнили, а я запомнил вас, вы с тех пор не изменились. Тогда у вас были усы, а нынче их нету, бородка была небольшая — тоже нету, но в целом человек тот же самый!.. Приходит ревизор из выдвиженцев к частному владельцу сапожной мастерской и спрашивает...

— До свидания,— сказал Корнилов и поднялся из-за стола.— За то, что вы когда-то для меня сделали, признателен и благодарен, да... До свидания.

И, чтобы успокоиться, снова сел и прочел другую бумагу из лежавших у него на столе. Он подумал; кто там, в бумаге-то, встретится? Может быть, тот, кто встретится, поможет ему? Не оставит один на один с нынешним посетителем?

«Журнал заседания при Уполномоченном Наркомпути по Сибири тов. Подшикалине от 23 января 1928 г.

Заседание начато в 1 час дня.

Окончено в 2 часа 35 минут.

Уполномоченный Наркомпути тов. Подшикалин сообщил заседанию, что:

Решенная в центре постройкой Туркестано-Сибирская железнодорожная магистраль вызывает резкий рост потребности в строительных материалах, прежде всего в древесине, как во время строительства, так и в дальнейшем для Средней Азии в целом.

Краевые органы Сибири до сих пор не сошлись во мнении по поводу строительства той или другой железнодорожной ветки с целью разработки и вывозки продукции из неосвоенных лесных районов Сибири.

Кроме того, у правительства нет средств для сооружения такой дороги. Тов. Подшикалин выносит на рассмотрение заседания вопрос о проекте железной дороги Томск — Енисейск за счет заинтересованных ведомств и с учетом всевозрастающего экспорта сибирского леса за границу... »