Просим показать рисунок; женщина извлекает из-под стола

обернутую салфеткой папку, и перед нами Моро, знаменитый

Моро, «Королевский смотр», порыв ветра, королевская гвардия,

король, швейцарская артиллерия, кареты, любопытные, оттес

ненные прикладами, микроскопические солдаты, длинная линия

деревьев Саблонской равнины.

Спрашиваем цену — тысяча франков. А в Музее сказали,

триста! Мы их предлагаем, но женщина сухо говорит какой-то

девчурке: «Проводи господ», — и отнимает у нас всякую наде

жду; спускаемся по жалкой лестнице, а горло пересохло, как

после сильного волнения.

Назавтра, для очистки совести, предлагаем четыреста фран

ков мужу, хозяину. Вечером всем скопом: муж, жена, вплоть

до грудного ребенка на руках, — являются к нам с рисунком,

на который уже надеяться было нечего, и весь вечер мы им

любуемся, возбужденные, будто игроки, просидевшие за кар

тами целую ночь напролет.

Два маленьких исторических случая с продажей.

Иду поручить покупку книг и брошюр времен Революции,

согласно полученному мною каталогу. «Сударь, — говорит мне

г-жа Франс, — продажа не состоится». — «Как?» — «Да, мужа

вызвали в суд и продажу запретили. Господа эти даже сказа

ли, что пусть он за счастье сочтет, что избежал конфиска

ции!» — Утаивать прошлое, выправлять историю в 1859 году!

В наше неслыханное время это самый неслыханный случай.

Омар * по крайней мере имел мужество не скрывать своих

убеждений: сжигал библиотеки. А право владельца, свобода про

дажи?

Другой случай. Замечаю у Виньера объявление о продаже

вещей г-жи Бьенне: ларец с флаконами, принадлежавший ко

ролеве Марии-Антуанетте, 23 предмета из горного хрусталя.

«О, должно быть, любопытно!» Виньер улыбается: «Разве не

знаете, что произошло? Император пожелал взглянуть. Ему

приносят. Он говорит: «Очень хорошо, мне нравится». — «Но,

ваше величество...» — «Мне нравится, очень хорошо». Оценщик

в крайнем затруднении...» Царственная манера приобре

тать! <...>

15 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1

225

16 декабря.

Статья в «Монитере» о неоспоримой свободе печати: * сплош

ная ложь — вплоть до деспотизма, прибегающего к лицемерию,

вплоть до цензуры, прибегающей к маскировке. — И как раз в

тот день газета сообщает о помиловании Дуано и об ожидаемом

помиловании Мерси *. — Порой это кажется наглым вызовом

общественному мнению. < . . . >

22 декабря.

<...> Хороший или плохой у нас склад ума? В любом начи

нании мы видим конец и исход. Другие очертя голову тотчас

же ввязываются в любое приключение. Мы же, в дуэли, напри

мер, видим смерть противника, тюрьму, пенсию, которую при

дется выплачивать семье, тьму неприятных неожиданностей,

о чем и мысль-то другим не приходит. В любовной интриге, в

мимолетном увлечении мы представляем себе последствия, за

губленные деньги, здоровье, свободу. В стакане вина нам ви

дится завтрашняя головная боль. И так во всем... Причем это

отнюдь не мешает нам подраться на дуэли, вступить в связь с

женщиной, выпить стакан вина.

Такое ли уж это несчастье? Нет, если отравлено удоволь

ствие настоящей минуты, зато будущее нас никогда не сму

щает, и мы готовы все и всегда исчерпать до дна, вполне обду

манно, с собранными силами и неизменным терпением в случае

неудачи.

Нет ничего более пленительного, более редко встречающе

гося и более изысканного, чем французское остроумие у иност

ранца; оно обаятельно, как акцент креолки, болтающей по-фран

цузски. Галиани, принц де Линь, Генрих Гейне — вот самые

изящные умы Франции. < . . . >

Каждое возвышенное произведение подозрительно: в нем

роются, в нем шарят, как в чемодане на таможне. Скажите что-

нибудь вольное в философской книге — и книгу конфискуют.

Меж тем к низкосортной, пошлой стряпне относятся благо

душно и терпимо. Гнуснейшим двусмысленностям в водевилях

и фарсах — свободный путь, никаких возражений театральных

цензоров. Альфонсина смело может сказануть в театральном

ревю: «Вы мне щекочете Мадженту» * — но напишите, например,

«Госпожу Бовари», — и вы узнаете, что в Париже имеется суд.

226

25 декабря.

Только что пообедал у моего дядюшки; развеселился ста

рик, сияет, прочитав брошюру против папы *. В буржуа всегда

сказывается старая вольтерьянская кровь, даже если у этого

буржуа отец умер на эшафоте, — своего рода личная ненависть

к папству. Простофили не понимают, что дело не в самом папе,

что папство — основа основ старого режима, санкция социаль

ного строя, собственности, своего рода островок власти, которую

Революция уже готова растерзать. Старая порода во Фран

ции — порода узколобых чиновников, либеральных ротозеев.

Оппозиция со стороны богатого буржуа, подписчика «Консти-

тюсьоннель», парламентария или лавочника, быть может, и

составляет главный элемент распада Франции, и мой дядюшка

в этом отношении типичен.

Вчера он вопил: «Да здравствует реформа!», посылал в

«Насьональ» секретные заметки о финансах Июльского пра

вительства, чем по мере сил участвовал в Революции 48-го года,

разорившей всех домовладельцев как таковых, снизившей

арендную плату, а ведь он — владелец дома на улице Сент-

Антуан! Но зато по крайней мере свалили Гизо!.. Сегодня он

громит папу и, не жалея рук, аплодирует угрозе революции, не

останавливаясь даже перед социальным хаосом, перед подо

ходным налогом, налогом на богатых, введенным 15 мая 1848

года из-за второго польского похода, декретированного Барбе-

сом, не останавливаясь перед войной в Италии... А сегодня

утром он был у обедни!.. Вот каков буржуа! < . . . >

15*

ГОД 1 8 6 0

1 января.

Тысяча двести наград армии, ни одной — литературе, нау-

кам. Великолепное достижение нашего прогресса, нашей циви

лизации, современного состояния общества. Грубая сила у нас —

все, она всем завладевает.

7 января.

Вечер заключения брачного контракта Эдуарда * и дочери

одного адвоката. Все время наблюдал присутствующих. Дипло

матическая молодежь со своими особыми манерами: ходит на

носках, приподняв плечи, ссутулившись, отставив локти;

смеются каждой фразе, своей или чужой, голова свешена.

Затем государственные советники, старые адвокаты — сло

вом, буржуа. Вся внешность этих людей свидетельствует о бур

жуазном богатстве, богатстве не великой давности, сколочен

ном за одно поколение крупными хищениями в армии, в гене

ральном казначействе, заманиванием клиентов в контору, бары

шами от торговых и биржевых сделок, всякого рода грязью и

низостью: в подавляющем большинстве — широкая, как у ско

тоторговцев, грудь, озабоченные, порою комичные лица дере

венских ростовщиков, бычья шея, массивные широкие плечи,

короткие руки, большой живот. О! По заслугам был им дарован

Домье!

Какие портреты этой породы, какое мщение! Не упустить

эти внешние признаки в нашей «Буржуазии».

Четверг, 12 января.

Мы дома, у себя в столовой, и эта красивая репсовая ко

робка, с задрапированными стенами и потолком, вся увешан

ная рисунками с голубым грифом, куда мы теперь торжест-

228

венно водрузили и «Королевский смотр» Моро, весело освещена

искрящимися и мягкими огнями люстры из богемского хру

сталя.

За нашим столом — Флобер, Сен-Виктор, Шолль, Шарль Эд-

мон; из женщин — Жюли и г-жа Дош, волосы ее схвачены крас

ной сеточкой, слегка припудрены. Беседа о романе «Он»