— Нет, я сам. Посмотрим, чья возьмет, — отрезал он.

Я вышел. На следующий день моя агентура сообщила, что Сонька (она уже получила кличку) играет активную роль в разведке Совета народных назиров. Еще два дня позже, когда я пришел в «Европу», я нашел печально сидящего за бутылкой коньяку Окотова. Он пил редко, почти никогда. — Что случилось? — спросил я.

— Дело дрянь, я сегодня целый день не могу выйти из дома. Я все время вижу за собой слежку. Вероятно, расшифрован, и мне нужно выехать, чтобы не провалить других.

Я ему передал новые сведения о Соньке.

— Так вот кто натравил на меня шпиков! — воскликнул он. — Ну, братишка, возьмись за нее. Мне все равно теперь нельзя выходить на улицу, — предложил он мне.

Чудный южный мартовский день. Солнце еще не жжет, а только ласкает своими лучами, напоминая весну на севере. К пятичасовому поезду из Старой Бухары в Каган собралась масса народу. Тут, главным образом, служащие, возвращающиеся со службы в Каган, где они живут. Много женщин, приехавших в Старую Бухару за покупками, и, наконец, не мало и узбеков, едущих в Каган провести вечер, а может быть, и ночь вдали от семей и знакомых.

Толпа частью разгуливает по перрону. Многие делают покупки у уличных торговцев сладостями и фруктами, которые толпятся у вокзала с лотками на головах. Большая очередь стоит у билетной кассы.

Я издали слежу за Сонькой, прогуливающейся по перрону с каким-то пожилым человеком. На ее лице скучающее выражение, из чего я заключаю, что собеседник ей неинтересен и она не прочь от него избавиться. Я продвигаюсь к ней ближе. Наконец она, не прощаясь, отходит от своего спутника и направляется к торговцу миндалем.

— Извиняюсь, если не ошибаюсь, вы мадемуазель Кацман? — обратился я к ней.

— Да, а в чем дело? — спросила она, окидывая меня удивленно-любопытным взглядом.

— Я начальник разведки бухарского штаба. Мне нужно по говорить с вами по одному очень важному делу, — отрекомендовался я.

— Пожалуйста, говорите, я вас слушаю.

— Видите ли, — начал я, — здесь неудобно говорить, ибо, повторяю, дело очень важное. Не согласитесь ли вы поехать со мною в штаб, где мы спокойно могли бы поговорить, — предложил я.

— Нет, — ответила она, взглянув на часы на руке, — я опоздаю к поезду.

— Это поправимо, — сказал я. — Вы сможете поехать в Каган на штабном фаэтоне. Я думаю, что так даже приятнее будет ехать.

Подумав немного, она согласилась.

Мы сидим в моем кабинете при штабе, роскошно обставленном мебелью и коврами, вывезенными из дворцов бывшего эмира бухарского.

— Так вот, Софья Владимировна… — начал я.

— Откуда вы знаете, как мое имя, отчество? — перебила она меня.

— Мы многое знаем, на то мы и разведка, — продолжал я. — Мы знаем, что вы хорошая патриотка, что вы очень умная женщина и что у вас большие знакомства. Наконец, нам известно, что вы обладаете настойчивостью и при желании всегда добьетесь ваших целей. Поэтому, нуждаясь в вашей помощи, я и решил прямо обратиться к вам.

— Чем же я могу быть полезной, — уже более мягко сказала она, польщенная моими словами.

— Я хочу просить вас принять участие в нашей работе и надеюсь, вы принесете очень много пользы. Особенно ценя вас, я предлагаю вам сразу исключительные условия. Я готов платить вам пятьдесят рублей золотом за каждый рапорт. Так что если в месяц вы дадите тридцать рапортов, это составит тысячу пятьсот рублей золотом или тридцать миллионов на нынешние бухарские деньги. Конечно, в вашей работе понадобятся непредвиденные расходы. Вам также нужно будет иметь хорошие туалеты. Это все также будет оплачиваться нами, — соблазнял я ее.

Она сидела и некоторое время обдумывала. Предложение для нее, видимо, заманчивое, но что-то ее удерживало согласиться.

Наконец она заговорила:

— Да, все это хорошо, но я боюсь, что кто-нибудь узнает, что я у вас работаю шпионкой, а у меня родные, что они скажут! Наконец, жених…

— Вы можете быть уверены, — прервал я, — что никто не будет и не должен знать. Мы даже наружно не будем подавать вида, что знакомы, а наши встречи будут происходить на конспиративной квартире, — уговаривал я.

— Хорошо, я согласна. Только имейте в виду, я не буду ничего писать своей рукой. Я только буду сообщать все, что вам нужно, словесно.

— Прекрасно, это для нас безразлично, — согласился я, делая радостное— лицо.

— А теперь говорите, что нужно, а то уже поздно.

Я дал ей пустяковое задание и адрес конспиративной квартиры, где мы должны в будущем встречаться. Мы вышли из кабинета, и я предложил ей ехать в экипаже одной, дабы не быть скомпрометированной моей компанией.

Вечером того же дня состоялся очередной доклад Окотову.

— Ладно, а что ты думаешь делать с ней дальше? — спросил он.

— А вот подожди, втянем ее постепенно в работу, а там видно будет, — ответил я, хотя, признаться, и сам еще не знал, что я буду делать дальше. Но я был уверен, что обстоятельства подскажут.

Кацман начала работать очень усердно и добросовестно. Я ей давал все более сложные поручения, и она выполняла, их без особых затруднений. Она уже успела дать много сведений о красноармейских частях, стоявших в Кагане. Она освещала жизнь и деятельность тогдашнего афганского консула в Бухаре Расул-хана. От нее же я имел сведения о деятельности восставшего Эвеншер-паши. Одновременно моя агентура следила за самой Кацман и выяснила, что она со своим женихом являются душой секретной разведки Совета народных назиров. По-видимому, пользуясь тем — другим аппаратом, она легко выполняла мои поручения, зарабатывая себе личные деньги.

Теперь она была менее осторожна со мной. Она уже подписала несколько расписок в получении денег от меня. Она заполнила анкету, где ее настоящая фамилия стоит рядом с ее кличкой. Наконец, она даже принесла в последний раз два рапорта, написанных ее рукой. План расправы в голове у меня созрел.

Однажды Кацман, по обыкновению, пришла на конспиративную квартиру. Она застала меня сидящим за столом с печально опущенной головой.

— Что с вами? — спросила она, усаживаясь в кресло.

— Плохие дела, — начал я, — вчера ночью напился пьяный и не знаю, где потерял портфель. Сегодня я искал по всем местам, где был вчера, но портфеля не нашел.

— А что, там были деньги? — равнодушно спросила она.

— В том-то и дело, что не одни только деньги, — я сделал паузу. — Вы знаете, как я скрываю вашу работу для нас. Так вот, чтобы никто не знал о нашей связи, я все ваше личное дело всегда хранил при себе в портфеле. И вот теперь портфель пропал вместе с бумагами. Не знаю, что и будет.

Мгновение она сидела и соображала. Затем она вскочила как ужаленная.

— Так что же вы сидите? Нужно же разыскать. Ведь что будет со мной, если кто-нибудь прочтет эти бумаги. Я же тогда пропала. Что скажут мои родные! Ах! — и она начала плакать.

— Бросьте, не нервничайте! — раздраженно остановил я ее. — Моя агентура сейчас разыскивает портфель, и, я надеюсь, он будет найден.

Она ушла заплаканной. Я взял телефонную трубку, вызвал трибунал и соединился со следователем-узбеком Хитаровым. Он являлся нашим секретным агентом, и я попросил его прийти ко мне.

— Вот что, товарищ Хитаров, — встретил я его, — пошлите, пожалуйста, за своей подписью повестку на бланке трибунала по этому адресу.

— Хорошо, — ответил он, читая адрес. — А что мне делать, когда она явится ко мне?

— Не беспокойтесь, она не придет. Видите ли, это частное дело между нами, я ей симпатизирую, но она очень горда. И вот я хочу ее немного попугать, — объяснил я смущенно.

Спустя два дня Кацман буквально влетела ко мне.

— Смотрите, я получила повестку из трибунала. Это, вероятно, по поводу этих несчастных бумаг. Боже, что я буду делать?

— Слушайте, Софья Владимировна, я знаю этого следователя. По моим сведениям, он большой взяточник. Вы не ходите в трибунал, и я постараюсь поговорить с ним. Я, вероятно, смогу уладить дело. Не беспокойтесь. Идите домой и приходите завтра в это время. Я вам скажу о результатах.