Когда вся эта мразь процветала и в США, и в Европе, мы ни о чем таком не ведали. Да разве можно было при Сталине хоть на минуту представить, что у нас на колхозном рынке будет такой беспредел и всеми рынками Москвы станут «командовать» лица с Кавказа. Вот что значит «вернуться в лоно мировой цивилизации» и приобщиться к «демократам»!

…Проходив по черкасскому рынку весь день, мы действительно так ничего и не купили, но насмотрелись вдоволь и остались довольны.

Осенью 1950 года я написал рапорт о своем желании учиться в Военной академии имени М. В. Фрунзе — нашей единственной и старейшей общевойсковой академии, которая давала военное образование широкого профиля. Буквально через несколько дней получил положительное решение командования полка и дивизии. Документы были отправлены в округ, откуда устно сообщили, что внесен в список кандидатов. Уже осенью приступил к капитальной подготовке к вступительным экзаменам. Фактически вынужден был заново пройти курс 10-го класса средней школы и получить аттестат. Капитально готовился по военным дисциплинам, особенно по тактике, знанию вооружения и военной технике. Сейчас с благодарностью вспоминаю всех, кто создал мне необходимые условия для подготовки, в первую очередь полковника Ланге, что помогло получить мне высокие оценки на экзаменах.

1951 год был для меня в полном смысле знаменательным. 1-го января родился первый сын — Валерий. Крупный, крепкий малыш, который, как говорят, развивался не по дням, а по часам. С появлением ребенка семья становится уже настоящей, полноценной. Конечно, нам было непросто. У меня много времени уходило на службу и на подготовку к поступлению в академию, помогать жене капитально не мог. Она крутилась и с малышом, и по дому, однако все успевала.

Весной 1951 года меня включили в комиссию по всестороннему испытанию гусеничного транспортера среднего (ГТС). Это была суперсовременная по тем временам машина, и ее надо было капитально провентилировать в эксплуатации по всем параметрам. В последующем она сыграла большую роль в Вооруженных Силах, особенно в войсках, расположенных в особых условиях (Север и т. д.). Мне импонировало такое доверие, хотя испытания и требовали дополнительного времени.

В середине лета 1951 года я выступал в составе сборной дивизии на окружных соревнованиях по плаванию. Правда, поначалу я оказал было легкое сопротивление, но заместитель командира дивизии, отвечающий за эту область, «надавил», и я вынужден был согласиться. Дивизия в лидеры не вырвалась, но вошла в первую пятерку, однако командование это вполне устраивало. Что же касается меня, то я получил 2-й разряд (брасс и баттерфляй).

И, наконец, летом же 1951 года уезжаю в Москву на вступительные экзамены. Провожали меня все: и жена с сыном, и командование, и друзья. Все желали, вздыхали, тревожились. А я почему-то не переживал, что вообще-то для меня не характерно: обычно, когда предстояло большое или малое испытание, я переживал и переживаю до сих пор. Внешне это не проявляется. А вот когда испытание особо сложное, то я «каменею» и максимально мобилизуюсь. Так происходило всегда, и особенно на войне. Поступление в Военную академию, хоть это и определяло судьбу моей дальнейшей жизни, я воспринял совершенно спокойно. Может, потому что долго готовился и «перегорел», то ли подготовка была крепкой и основательной, или же сказался прежний опыт поступления в Военную академию, когда я успешно сдал вступительные экзамены? Скорее всего, все вместе взятое и создавало во мне уверенность, что я непременно поступлю. Начальникам и друзьям моя самоуверенность была не по душе. Ланге спрашивал перед прощанием:

— Ну, как?

— Что как?

— Самочувствие, моральный дух? Мандражируешь?

— Да нет. Я спокоен, моральный дух на уровне, самочувствие прекрасное. Уверен, что в академию поступлю. Я же как готовился? Даже в отпуск не пошел!

— Но, понимаешь, кроме знаний, там еще мандатная комиссия, медицинская…

— Ну и что? У меня все нормально.

Не мог понять тогда и не могу представить сегодня, что служило причиной такого беспокойства. Вместо того, чтобы вселять в меня уверенность, они своими вопросами и вздохами как раз и взвинчивали мое внутреннее состояние. Уже в поезде, удобно расположившись на полке, я перебирал всевозможные факты, которые могли быть против меня, и ничего отыскать не мог. Один эпизод, правда, мог послужить косвенной причиной. Ланге как-то мне говорит:

— Наш замполит полка до сих пор не успокоится, почему в Кишинев ездил со мной не он, а Варенников. Я ему все стараюсь разъяснить: «Это личное решение командира полка, он специально подобрал хорошо награжденных, а у тебя наград нет, и ты не виноват в этом — кому-то надо было и в училищах в годы войны готовить кадры на фронт». Но он не унимается и, как только мы встречаемся, вновь начинает этот разговор. Проанализировав все это, думаю, что тебе с ним надо быть поаккуратнее.

Я принял все это к сведению, но в последующем с замполитом полка у меня проблем не было. Наоборот, он был ко мне всегда внимательным и относился доброжелательно. Партийная характеристика, которая требовалась в академию, была хорошей. У меня не было никаких оснований в чем-то его подозревать. Я его, конечно, понимал: он прав, когда говорил о том, что ему, как замполиту, тоже надо было поехать. Тем более что мы встречались с первым секретарем ЦК Компартии республики.

Все эти досужие разговоры, на мой взгляд, не имели оснований. Хотя уже позже, когда мы в лагере Военной академии им. М. В. Фрунзе сдавали вступительные экзамены, у меня произошли две встречи с заместителем начальника факультета по политической части полковником Шляпниковым. В первый раз он меня спросил:

— Как вы относитесь к партийно-политической работе?

— Как и все.

— Что значит «как и все»? У нас есть и такие, которые ее недооценивают.

— Я таких не знаю. А что касается меня, то я всегда опирался на партполитработу и использовал ее для обеспечения высокого уровня боевой готовности.

— Понятно… А то тут у меня сведения, что вроде вы не особенно…

— У вас неправильные сведения.

Второй разговор, и тоже в период сдачи экзаменов, был более острым.

— Варенников, вы что — холостяк?

— А какое это имеет значение к моему поступлению в академию?

— То есть как какое? Самое прямое.

— Я-то думал, что вам нужны офицеры со знаниями, боевым опытом и большим желанием учиться, чтобы, подготовившись, отдаться службе в войсках, опираясь уже на хорошие академические знания.

— Вы, майор, начинаете переступать рамки дозволенного. И если хотите знать, то семейное положение офицера очень важно для мандатной комиссии, в том числе это касается и вас.

— Я не вижу, в чем я допустил некорректность. Я понимаю, что говорю с заместителем начальника факультета по политической части, с которым надо быть до предела открытым. А вот то, что кто-то пытается затронуть мою личную жизнь, которая представляет собой интимную область и поэтому надо обращаться с нею деликатно, — это, конечно, меня удивляет.

— Для партии не должно быть никаких ограничений, и она должна знать все о своем коммунисте.

— Я женат. У меня растет сын. У вас опять неточные сведения.

Полковник, не сказав ни слова, развернулся и ушел. С тех пор на протяжении всех лет учебы между нами был холод. Не исключаю, что он явился первопричиной некоторых моих неприятностей во время пребывания в академии. А что касается источника его вопросов, то нельзя полностью отвергать вариант получения этих «данных» от замполита полка, тем более что они были знакомы — работали в системе военно-учебных заведений. Но более вероятно, что полковник Шляпников явился сам автором всех этих домыслов, так как был «мастер» проведения — в порядке профилактики или уточнения — таких шагов, что подтвердилось во время моей учебы. Но все это будет несколько позднее. А пока, лежа на полке, я снова и снова перебирал под стук колес прожитое и пережитое.

Вот, наконец, и Москва. Отметившись в отделе кадров академии, я вместе с другими абитуриентами отправился на академическом автобусе в сопровождении офицера в Подмосковье — лагерь академии, который располагался в красивом живописном месте по дороге на Наро-Фоминск.