— Может это сон? — спрашивал я себя. — Утром — в Финляндии, к обеду в — России.

В душе я ругал себя, ненавидел, за столь глупую ошибку — остаться подремать в баньке. В камере открылась дверь, вошли солдаты и несколько офицеров.

— Чего тебя за границу понесло? Тебя ж Родина вскормила! — сказал офицер.

Я не чувствовал ненависти к себе в его интонации, скорее их удивлял наш поступок.

— От вас всех бежал! От вашей заботы и вашей свободы, — ответил я.

— Смотри, свобода ему не нравится! Вот посидишь несколько годочков, может тогда понравится, — ухмыльнулся офицер, и все вышли.

Мне принесли на обед в алюминиевой миске щи из кислой капустой и два больших куска черного хлеба. На второе солдат в эту же миску положил большой черпак макарон по-флотски и протянул пол-литровую кружку с компотом.

Солдаты пообедав, выходили из столовой и строем шли возле окна опять исполняя одну и ту же песню:

Они выстроились на плацу, старшины отдавали приказы. Солдаты бегали через препятствия, швыряли в макеты гранаты, снова строились и рысцой с песней оббегали вокруг плаца, а затем всё начинали сначала.

Я вспомнил разговор с военкомом в Калмыкии, как он обещал меня призвать в армию и по стопам моего отца отправить в погранвойска. Теперь я смотрел на этих солдат и мне еще трудней было представить себя с ними вместе сейчас на плацу.

Вечером из Петрозаводска прилетел следоватеь КГБ майор Ефимов. Он встретился со мной, как со старым знакомым, улыбаясь. Рядом с ним сидел молодой лейтенант, он должен был вести запись допроса. Майора интересовали все детали нашего перехода границы. Он, похоже, знал намного больше меня, называя имя проводника поезда, пассажиров автобуса или совсем не известных мне людей. Я не считал себя ни на грамм виновным и задавал ему один и тот же вопрос:

— А как мне выбраться из вашего Советского Союза? Не хочу я с вами жить. Стройте без меня свой коммунизм, а я хочу в Америку!

Лейтенант молча слушал и ничего не писал.

— Записывай, всё записывай! — приказал ему майор.

— Да, лихо вы по лесам границу перешли. Пограничники после вас и те заблудились, разыскивать их пришлось, — похвалил нас следователь.

Это, наверное, был его хитрый трюк.

-А о чем вас в Финляндии спрашивали на допросах?

— О том, о чём и вы.

Говорить со мной не было больше смысла, и майор отправил меня в камеру. Он знал, что завтра летит с Анатолием Романчуком на границу.

В вертолете на этот раз было свободно. Анатолий сидел в наручниках у окна и смотрел на меняющуюся под ним тайгу. Два пограничника сидели по обе стороны от него, изредка поглядывая то на майора из КГБ, тот на лейтенанта.

На заставе, где Анатолий служил, почти ничего не изменилось. Та же сторожевая вышка, казарма, бревенчатый причал для лодки, те же тропы, проходя по которым он много раз делал обход границы.

Толик узнал генерал-полковника, который принимал его у финнов. Сейчас, сидя в лодке, за которой ещё несколько дней назад он наблюдал, он должен был привести следователя и понятых туда, на границу.

Ему казалось, что его все ненавидят, и было за что.

Начальника заставы Журавлева после нашего перехода разжаловали и перевели работать в военкомат в город Онега Архангельской области. По иронии судьбы, моя мама родилась в этом городе, мой дед, Пётр Попов, жил в этом городе, был арестован здесь в 1939, после чего пропал бесследно. Пограничникам этой заставы пришлось тоже не сладко. Несколько бессонных дней и ночей они провели в поисках наших следов и возможных шпионов, проникших на территорию Советского Союза. Теперь это всё осталось позади и для них Анатолий стал снова старшиной.

— Старшина, садитесь в лодку, старшина, остановитесь!

От такого обращения Толик перестал сутулиться, выпрямился, и наручники его уже не так мучили. Он отвечал на вопросы следователя теперь не тихим хриплым голосом, а громко и ясно. Показания закончились у вспаханной полосы и его повели на заставу, а там — в столовую обедать.

Генерал распорядился снять с Анатолия наручники. Пока он ел, солдаты собрали целую торбу сигарет и на прощание протянули ему:

— Держи, старшина, там пригодится.

— Шаг вправо, шаг влево — будет считаться попыткой к побегу, — предупредил офицер.

Вертолет дожидался нас посреди плаца, и мы шли к нему в окружении вооруженных пограничников. Лейтенант у вертолета заменил нам наручники на те, которые получил от майора Ефимова.

-Сидеть тебе, Романчук, всю жизнь, наверное, придется. На границе с тебя наручники снять не могли и сейчас тоже, — невесело пошутил лейтенант.

Он так и не смог снять наручники с оглядывающегося по сторонам Толика и защелкнул на его руках вторые.

— Лучше советская свобода, чем тюрьма, — буркнул рядом Борис, который, как пингвин, вместо яйца бережно держал перед собой несколько пачек сигарет.

Майор Ефимов, прапорщик, начальник конвоя и два солдата разместились напротив нас. Вертолет взлетел. Внизу поползла тайга с коричневыми язвами болот. Одного солдата-конвоира сильно укачало, его рвало и он бегал за клеёнчатую ширму в проходе.

— За что я-то мучаюсь? — кричал майор сквозь шум после пяти часов полета. — Вы — преступники! Вам положено. Ну я-то, за что?

Он взглянул на часы.

— Что ж, через час будем на месте. Тюрьма вас там ждет. Не хотели жить, как все люди, теперь будете баланду есть.

Майор обвел каждого из нас внимательным взглядом.

— Сейчас прибудете, в баньку сходите, а потом — по камерам. Вы не думайте, что те, кто в тюрьме сидит, советской властью недовольны. Зеки и в войну за Родину сражались. Так что знайте, как только в камеру попадете, у вас сразу статью спросят, скрывать бесполезно, узнают!

Майор перевел взгляд на меня и брата и, указывая пальцем на нас, прокричал:

— А тебя с братом я стричь специально не буду. Посажу в такую камеру, где вас сразу изнасилуют. Там помощь звать бесполезно… Поняли? И ты не думай, — перешел он на Бориса, — что рожа у тебя такая и парень ты здоровый. Запомни мои слова! В камере тебе скажут: «Ложись к параше!» — вот как тебя зэки встретят. С недельку придется поваляться тебе у параши, прежде чем место на нарах получишь.

Борис молча смотрел на следователя, в его глазах была пустота и обречённость.

Мои представления о тюрьме были взяты из прочитанных книг, фильмов, особенно итальянских, где были интриги и убийства. Слова следователя я воспринял серьёзно и теперь готовил себя к бою. Брат печально улыбался. Он был физически сильным парнем, спортсменом, но очень домашним, прожив в родительском доме все свои двадцать лет.

— Если в камере на тебя набросится толпа, старайся вцепиться в главного и грызи его, оторви ему ухо, нос, тогда тебя примут за психа и будут бояться, — учил я брата, поглядывая на майора, который следил, чтобы мы не переговаривались.

Вертолет шел на посадку, приближаясь к стоявшему на площадке «воронку» — машине для перевозки заключенных.

Эти машины я помнил с детства. Они всегда стояли ранним утром возле железнодорожных вагонов ашхабадского перрона, мимо которого меня и брата мама вела в детский сад. Тогда из грузовиков выскакивали люди в серых одеждах и под громкий счёт, ругань солдат и лай собак исчезали в вагоне.

«Воронок» остановился на улице перед невзрачным одноэтажным зданием с решётками на окнах, сверху покрытым колючей проволокой. Мы прошли немного и оказались внутри комнаты дежурных.

— В третий бокс его!-скомандовал полный с неприятным бульдожьим лицом тюремщик, одетый в галифе с красными кантами.