Но она не чувствовала полного удовлетворения, так как попробовать опарышей по-прежнему не решалась. И ведь понимала, что мошенничала, закрывая от мух объедки в продуктовом шкафу. Не случится ли так, что это может отразиться на детях?

Завтра она попробует.

«Я так беспокоюсь», — подумала Клементина, облокотившись на подоконник.

Сад румянился на солнце.

«Я даже не знаю, где Ноэль, Жоэль и Ситроэн. В эту минуту они могут упасть в колодец, попробовать ядовитых фруктов, заразиться туберкулезом, подцепив палочку Коха, потерять сознание, надышавшись аромата пахучих цветов, упасть с дерева, упасть на бегу и сломать ногу, утонуть, играя в воде, оступиться и свернуть себе шею, спускаясь с обрыва, заболеть столбняком, поцарапавшись о ржавую проволоку; какой-нибудь ребенок, забавляясь на дороге с арбалетом, может попасть им в глаз стрелой, их может укусить скорпион, привезенный дедушкой какого-нибудь другого ребенка — знаменитым исследователем, недавно вернувшимся из страны скорпионов; они могут зайти в глубь сада и перевернуть какой-нибудь валун, под валуном будет лежать маленькая желтая личинка, которая моментально превратится в насекомое, которое полетит в деревню, проберется в хлев к злому быку, укусит его в рыло; бык выскочит из хлева и начнет все крушить на своем пути, вот он как бешеный несется по направлению к дому и оставляет на виражах клочки черной шерсти, цепляющейся за кусты барбариса; прямо перед домом он врежется в тяжелую телегу с запряженной в нее старой полуслепой кобылой. От удара телега разваливается и какая-то железяка взлетает высоко вверх; может быть, это шуруп, винт, болт, гвоздь, скоба оглобли, крюк упряжки, заклепка колес, прикаретненных, затем разбитых и снова притачанных посредством вручную выструганного колышка из ясеня, и вот эта железяка со свистом взмывает в голубое небо. Пролетает над садовой оградой, о Господи, и падает, падает, а при падении задевает какого-нибудь летающего муравья и отрывает ему крыло, и потерявший равновесие и управление муравей-калека мечется над деревьями, резко пикирует в район лужайки, о Господи, а там Жоэль, Ноэль и Ситроэн, муравей сваливается на щеку Ситроэна и, почуя следы варенья, кусает мальчика…»

— Ситроэн! Ты где?

Клементина выбежала из комнаты и бросилась вниз по лестнице, не переставая истошно кричать. В прихожей она налетела на служанку.

— Где они? Где мои дети?

— Да спят они, — удивленно ответила та. — Они всегда спят после обеда.

«Да, на этот раз все обошлось, но могло и не обойтись». Она снова поднялась в свою комнату. Ее сердце учащенно билось. «Все-таки как опасно оставлять их одних в саду. И уж в любом случае нужно запретить им переворачивать камни. Неизвестно, что можно найти под камнем. Ядовитые мокрицы, пауки, чей яд смертелен, тараканы — носители тропических болезней, против которых нет никаких медицинских средств, отравленные иголки, спрятанные врачом-убийцей, скрывающимся в деревне после смерти своих одиннадцати пациентов, которых он заставил переписать завещание в свою пользу — на редкость подлый подлог, обнаруженный молодым практикантом на дежурстве, странным типом с рыжей бородой. Кстати, о странности и рыжебородости, — подумалось ей, — что сталось с Жакмором? Я его почти не вижу. Так даже лучше. Под предлогом того, что он и психиатр и психоаналитик одновременно, Жакмор еще, чего доброго, вздумает вмешиваться в воспитание Жоэля, Ноэля и Ситроэна. А по какому праву, собственно говоря?! Дети принадлежат матери. Поскольку матерям так трудно рожать, дети принадлежат только им. А вовсе не отцам. Матери их любят, следовательно, дети должны делать то, что матери им говорят. Матерям лучше знать, что нужно детям, что для них хорошо, а поэтому они останутся детьми как можно дольше… Ноги китаянок. Китаянок обувают в специальные башмаки. Может быть, заматывают ступни жгутами. Или сжимают в тисках. Или в стальных колодках. Так или иначе что-то выдумывают, лишь бы ступни оставались маленькими. Вот если бы с целым ребенком проделать то же самое. Помешать ему расти. Это самый лучший возраст. Никаких забот. Никаких потребностей. Никаких порочных желаний. А потом они вырастут. И будут расширять свои владения. Они захотят идти все дальше и дальше. Прибавится столько хлопот. Как только они выйдут из сада, появится тысяча дополнительных опасностей. Что я говорю? Десятки тысяч! Я совсем не преувеличиваю. Нельзя допустить, чтобы они выходили из сада. Помешать любой ценой. Даже в саду они подвержены бесчисленным опасностям. Вдруг подует ветер, сломает ветку, и она их прибьет. Хлынет ливень, а они вспотеют после игры в лошадь или в поезд, или в жандарма и вора, или в другую распространенную игру, так вот, хлынет ливень, и они подхватят воспаление легких, или плеврит, или простуду, или ревматизм, или полиомиелит, или тиф, или скарлатину, или краснуху, или ветряную оспу, или эту новую болезнь, названия которой еще никто не знает. А если начнется гроза? Ударит молния. Грозовые разряды. Не знаю, может произойти даже то, о чем недавно говорили, — этот феномен ионизации, достаточно гадкое слово, чтобы обозначать что-то страшное, наверное, что-то вроде истощения. А сколько всего еще может случиться! Если они выйдут из сада, будет еще хуже. Лучше об этом пока не думать. Да и сад сам по себе на выдумки хитер. А когда они вырастут, ой! Ой! Ой! Да, вот в чем ужас; они вырастут и выйдут из сада. Сколько еще опасностей следует предвидеть. Конечно, мать должна предвидеть все. Ну да ладно, оставим это. Я поразмышляю об этом позднее; главное — не забыть: рост и выход. А пока ограничусь садом. Даже здесь количество бед неизмеримо. Да! Хотя бы гравий на аллеях. Сколько раз я говорила, что глупо позволять детям играть с гравием. Если они проглотят щебенку? Это сразу невозможно установить. А через три дня — аппендицит. Необходима срочная операция. Кто ее сделает? Жакмор? Он не доктор. А в деревне только ветеринар. Значит, они вот так и умрут. Настрадавшись при этом. Горячка. Крики. Нет, не крики, а стоны, это еще ужаснее. И льда, конечно, нет. Невозможно найти лед, чтобы положить им на живот. Температура поднимается, поднимается. Ртуть переходит последнюю отметку. Градусник взрывается. И осколок стекла попадает в глаз Жоэлю, который смотрит на страдающего Ситроэна. У Жоэля течет кровь. Он теряет глаз. И никто ему не поможет. Все заняты Ситроэном, чьи стоны становятся все тише и тише. Пользуясь всеобщей неразберихой, Ноэль проскальзывает в кухню. На печи чан с кипящей водой. Он голоден. Его, конечно же, забыли покормить, ведь братья больны, о нем никто не вспомнил. Он залезает на стул перед печью, чтобы достать банку с вареньем. Но служанка задвинула ее дальше, чем обычно, пыль так и ест глаза. А вытирай она как следует пыль, этого бы никогда не произошло. Значит, он наклоняется. Поскальзывается. Падает в чан. Он успевает крикнуть лишь один раз перед тем, как свариться заживо; уже мертвый, он все еще продолжает по инерции шевелиться, как рак, которого бросают живым в кипящую воду. Он краснеет как рак. Он мертв. Ноэль!» Клементина бросилась к двери. Позвала служанку.

— Да, мадам.

— Я вам запрещаю готовить раков на обед.

— Но я их и не готовлю. У нас на обед ростбиф и картофель.

— Все равно, я вам запрещаю.

— Хорошо, мадам.

— И вообще, никогда не готовьте раков. Ни омаров. Ни крабов. Ни лангустов.

— Хорошо, мадам.

Она вернулась в комнату. «А не лучше ли все варить, пока они спят, и все есть холодным? Чтобы не зажигать огонь, когда они бодрствуют. И, разумеется, обязательно запирать спички на ключ. Это уже делается. Кипяченую воду, которую они пьют, надо будет кипятить вечером, после того как они заснут. Какое счастье, что я вспомнила о кипяченой воде. Микробы погибают в хорошо прокипяченной воде. Да, но как быть с грязью, которой они набивают свои рты, гуляя в саду? Ох уж этот сад! Нужно постараться как можно реже выпускать их в сад. Чистая, ежедневно вылизанная комната, вне всякого сомнения, лучше какого-то сада. Конечно, они могут простудиться, шлепая по холодному кафелю. Но ведь они могут простудиться и в саду! Там столько сквозняков. И мокрая трава. Чистая комната. Ну, конечно же! Опасность кафельной плитки все равно остается. Они порежутся. Они распорют себе артерии на запястье и, сознавая свою вину, побоятся об этом рассказать; кровь течет, течет, а Ситроэн все бледнеет, бледнеет. Жоэль и Ноэль плачут, а Ситроэн истекает кровью. Дверь заперта на ключ, так как служанка пошла за покупками, Ноэль пугается при виде крови, он хочет вылезти через окно, чтобы позвать на помощь, и вот он забирается Жоэлю на плечи, неудачно цепляется, падает и тоже распарывает себе артерию, но уже сонную, на шее; он умирает в считанные секунды, его маленькое личико — белее простыни. Нет, ни в коем случае, нет, только не запирать дверь…»