Доказывая преимущества промышленно развитых стран, Писарев отмечал, что только в таких странах возможно активное внедрение усовершенствований в технических, химических и всяких других процессах. Вода, ветер, пар и другие стихийные силы природы, приспособленные к нуждам производства на мельнице, в прядильном, ткацком, стеклоделательном и других производствах, должны заменить, а следовательно, и освободить тысячи человеческих рук. Говоря о большой роли «технического перевооружения», Писарев, однако, понимал и противоречивость прогресса при капитализме, где появление новых машин, паровых двигателей, станков несет «свою долю страдания» и не облегчает труда рабочих. Здесь «машины родят пауперизм, т. е. хроническую и неизлечимую бедность», ведут за собой разорение и гибель миллионов кустарей, для которых появление даже простого ткацкого станка равносильно «страшному неурожаю, громадному пожару, наводнению или вообще какому-нибудь жестокому естественному бедствию». Это ведет к «отстранению людей от производственных занятий» с последующим «тягостным застоем» рабочей силы и умножением «индивидуальных страданий». В одних отраслях «работники голодают от недостатка работы», в то время как другие предприятия страдают от недостатка рабочей силы, да и земледелие отнюдь не на таком уровне совершенства, чтобы некуда было приложить избыток рабочих рук. Развивая эту мысль, Писарев заявлял, что если внедрение технических усовершенствований сопровождается непроизводительным использованием сбереженной силы, то причина этого кроется не в самих усовершенствованиях, а в «уродливых условиях» в обществе, так как все нововведения, монополизированные «в пользу немногих», увеличивают неравенство и порабощение. Писарев говорит, что «промышленный прогресс, приводящий в движение сотни колоссальных машин, вовсе не может служить мерилом благосостояния страны и доказательством развитости его жителей», ибо все это становится «монополией» немногих.

Но, подчеркивая, что машины при капитализме не освобождают ручной труд рабочих, а только «закабаляют их в безвыходное рабство», Писарев в то же время проводит мысль, что высшей формой ассоциации является промышленная, потому что в ней дает о себе знать не только первое практическое проявление «разумной организации труда», но и начало осуществления «добровольной ассоциации между работниками». В ней заключены, по его мнению, «верные средства для развития производительности труда», а поэтому именно мастерская, основанная по принципу добровольной ассоциации, «может и должна обновить человечество» в будущем (22, стр. 14). Писарев считал, что только мощная индустрия может создать возможности для подобных объединений и этим обеспечить прогресс. Поэтому страны, «где мануфактурная промышленность доведена до высокой степени совершенства… — говорит он, — можно назвать счастливыми» по сравнению со странами «исключительного земледелия». К последним он относил Турцию и Россию, где низкому уровню развития хозяйства вполне соответствовал нищенский уровень «материального довольства» занятых в нем работников.

Но, отстаивая «индустриализм» и критикуя страны, где земледелие составляет «единственный промысел», Писарев в то же время не отрицал и большой роли земледелия, но не «запущенного и заброшенного», а основанного на данных агрономической науки, т. е. «рационального земледелия».

Лучший вариант экономики общества Писарев видел в органическом совмещении высоко развитой индустрии и возрожденного наукой земледелия. «Земледелие и мануфактурная промышленность, взаимно поддерживающие друг друга, составляют естественные и необходимые занятия народа, стремящегося к благоденствию. Все, что отвлекает народ от этих производительных занятий, — говорил он, — все, что нарушает необходимое равновесие между земледелием и мануфактурами, составляет ошибку и ведет к бедности» (8, стр. 609). Развивая дальше «теорию индустриализма», Писарев подчеркивал, что для нормальной связи между развивающейся промышленностью и сельским хозяйством необходима хорошо развитая торговля. Он отстаивал также необходимость хороших путей сообщения. Дороги, реки, каналы, используемые в общественных интересах, Писарев называл кровеносными сосудами, по которым обращаются питательные соки общественного организма, пробуждающие местную жизнь и содействующие образованию мелких центров. Он отмечал, что улучшение шоссейных дорог, интенсивное внедрение паровой тяги, усовершенствование речного и морского судоходства даст обществу большую пользу, так как любое усовершенствование дорожного дела «клонится к уменьшению… непроизводительной затраты труда» и приведет к экономии человеческих сил, которые раньше тратились «на перемещение». Писарев особенно подчеркивал, что всестороннее усовершенствование путей сообщения наряду с техническим перевооружением промышленности и земледелия не только улучшат материальное благосостояние масс и экономически укрепят Россию, но и составят «первый шаг к освобождению человеческой личности». По его мнению, эпоха «технической изобретательности и предприимчивости» всегда совпадает с пробуждением человеческих достоинств, ибо «человек, начинающий чувствовать себя властелином природы, не может оставаться рабом другого человека» (8, стр. 590).

В ходе разработки «теории индустриализма» Писарев, как это видно, ставит ряд важных социально-экономических вопросов. Патриотические устремления, беспокойство за судьбу своей страны, прозорливое определение перспективы индустриального развития России, понимание не только положительной, но и отрицательной стороны технического прогресса при капитализме, раскрытие его как фактора, обнажающего классовые противоречия и усугубляющего процесс дифференциации, делают честь Писареву как общественному деятелю и публицисту.

Однако в «теории индустриализма» есть и негативная сторона. В ней заметны черты писаревского просветительства и антропологизма. Например, подход Писарева к определяющей роли производственных ассоциаций был односторонним, он видел в этих ассоциациях просто объединение сил в борьбе с природой.

Страстно отстаивая идею необходимости для России «промышленного обновления», Писарев в то же время ошибочно считал, что под влиянием трудового энтузиазма классовые различия будто бы могут стираться и противоречия между классами сглаживаться. Он признает в некоторых статьях возможность сотрудничества между классами на основе дележа прибылей. Так, по его мнению, может происходить, «когда огромный барыш купца разделяется между производителями так, что каждый из них получает небольшой излишек. Этот излишек тратится непременно или на то, что необходимо для личного потребления, или на улучшение орудий производства» (8, стр. 577).

Далее он утверждает, что «дружное соединение человеческих сил» в ходе трудовой деятельности не только «возвысит общее благосостояние производителей и потребителей, но и поднимет их „нравственное состояние“». Подчеркивая преобразующую силу науки, Писарев полагал, что активное внедрение положительных знаний может рабочих сделать «мыслящими работниками», а капиталистов из практических вымогателей превратить в «мыслящих руководителей» производства. В названных фактах проявился, с одной стороны, результат противоречивых посылок социологии Писарева, а с другой — влияние позитивистской теории о возможной «гармонии» интересов капиталиста и рабочего. Все это сделало критику капитализма Писаревым непоследовательной. Но Писарев не был буржуазным идеологом. Промышленно развитое капиталистическое общество не являлось для него тем общественным идеалом, к которому стремилось прогрессивное человечество, он рассматривал его всего лишь как обязательное промежуточное звено, как необходимую общественную ступень, создающую базу для перехода к строю, основанному на «общечеловеческой солидарности». Писарев выступал за индустриализацию и был виднейшим представителем радикальной мысли России, которая «логикой действительности шестидесятых годов толкалась в сторону социализма» (47, стр. 156–157). В решении проблемы «индустриализма» Писарев был вполне оригинален.