Убедившись, что все слуги на месте и за порядок в имении нечего опасаться, Марина могла со спокойной душой отпра­виться на ночлег.

Вечерний сумрак постепенно окутывал землю, и в доме слу­жанка-татарка уже зажигала светильники. Войдя в комнату к детям, Марина вместе с Агафьей принялась укладывать Примаверу и Романа в постели, но малыши, разгулявшись вече­ром, капризничали и долго не засыпали.

— Ничего, завтра у них уже появится новая няня, она помо­жет справиться с этими сорванцами, — сообщила Марина.

— Новая? Это та нищенка, которую ты оставила на ночлег? Знаешь, госпожа, она мне показалась странной...

— Агафья, запомни: она не нищенка, а моя давняя подруга, девушка из уважаемой кафинской семьи. Просто сейчас она попала в затруднительное положение и должна скрываться от лихих людей. Я дала ей пристанище в своем доме, а она обе­щала отплатить мне верной службой,

— Хорошо, если так, — вздохнула Агафья. — Пусть помо­жет, лишь бы не мешала.

Пользуясь особым расположением хозяйки, Агафья иногда позволяла себе высказываться с грубоватой прямотой.

Дети наконец уснули, и, поцеловав их на ночь, Марина оста­вила с ними Агафью, а сама отправилась ночевать в соседнюю комнату. Это была их с Донато супружеская спальня, которая сейчас, в отсутствие мужа, показалась Марине темной и оди­нокой. Молодая женщина мысленно упрекнула себя за ноч­ные страхи, словно вернувшиеся из детства, и, поставив на прикроватный столик свечу, подошла к окну. Небо еще не со­всем потемнело, даже просматривались вдали очертания гор. Имение Подере ди Романо располагалось в получасе ходьбы от моря, и днем из окна дома открывался красивый вид на при­брежную долину.

Марина вспомнила тот уже далекий вечер, когда они с До­нато, убедившись, что древнее сокровище действительно су­ществует, возвращались в Кафу и заночевали в этом доме, тог­да еще пустом и недостроенном. Здесь была их первая ночь любви, любви в то время грешной и запретной, — ведь они не могли стать супругами, потому что в Италии у Донато оставалась жена, с которой его обвенчали обманом и от которой он сбежал наутро после венчания.

Приоткрыв окно, Марина подставила лицо прохладному ве­чернему ветерку. Воспоминания наплывали на нее то легкими облачками, то мрачными тучами. Здесь, в этом доме, в этом поместье, когда оно уже стало собственностью Донато, она жи­ла как хозяйка и как невенчанная жена любимого мужчины, не думая о кривотолках, которые могли запятнать ее доброе имя. Здесь Марина почувствовала, что ждет их с Донато пер­венца. Но именно в тот день, когда она собиралась сообщить любимому эту весть, в дом явилась нежданная гостья. Эта жен­щина приехала издалека, из самой Генуи, чтобы вернуть себе мужа и отомстить сопернице. Чечилия Одерико и ее брат Уберто попытались хитростью, а потом и силой увезти Марину с со­бой, чтобы продать в унизительное рабство. Им не удалось это сделать лишь благодаря тому, что вовремя вернулся Донато, но все же Чечилия, даже падая в пропасть, успела нанести со­пернице почти смертельный удар. Вряд ли Марине удалось бы выжить, если бы не помог знахарь и горный чародей Симоне. Но и Донато расплатился за помощь Симоне, рискуя жизнью.

А после всех испытаний, после возвращения Донато из да­лекого опасного пути, после того, как они наконец обвенча­лись, поместье Подере ди Романо стало их счастливой гаванью, которая с каждым годом хорошела. Здесь родились Примавера и Роман, здесь Марина собиралась родить и третьего ребенка. А ведь раньше, в пору легкомысленной юности, она думала, что никогда не променяет шумную пеструю Кафу на какое-ни­будь тихое загородное поместье.

Теперь же Марина ездила в Кафу лишь затем, чтобы наве­стить свою мать и младшего брата, да еще на городские торги и праздники, а Донато бывал в городе несколько чаще, выпол­няя обязанности советника консула.

Подумав о Кафе, Марина тут же вспомнила последний го­родской праздник, после которого произошла их первая с До­нато серьезная ссора. Молодая женщина и раньше по некото­рым признакам предполагала, что ее муж ревнив, но три месяца назад убедилась в этом слишком чувствительно.

Случилось так, что во время праздничного гуляния Донато отвлекся на разговор со знакомым купцом из Генуи, а Мари­ну в этот момент пригласил танцевать Константин и во время танца принялся нашептывать ей на ухо какие-то любезности, от которых она со смехом отмахивалась, не слушая. И вдруг смех ее резко оборвался, потому что она увидела перед собой горящие гневом глаза Донато. Он схватил Марину за руку и, оттолкнув от нее Константина, глухим от сдерживаемой яро­сти голосом произнес:

— Не смей так вольно вести себя с моей женой! Это никому не позволено, а тем более — тебе!

Константин явно опешил от такого напора, но, стараясь сохранить свое лицо и не показать себя трусом, задиристо спросил:

— Почему же мне тем более?

— Потому что слава у тебя плохая, и я не хочу, чтобы тень этой славы упала на мою жену!

И, отодвинув плечом растерявшегося Константина, Дона­то ушел, уводя за собой Марину. Константин не решился свя­зываться с римлянином, который был известен в городе как хороший боец, побывавший в прошлом и корсаром, и кондо­тьером.

Дома, едва оставшись с Мариной наедине, Донато набро­сился на нее с упреками:

— Что, не смогла удержаться и не полюбезничать с предме­том своих девичьих грез? Может, он и свидание тебе назначил? А может, вы уже и встречались тайно, пока я отлучался из Кафы по делам?

Марина в первое мгновение не поняла всей серьезности его чувств и стала отшучиваться, даже подзадоривать Донато, а он вдруг в порыве ревности отвесил ей пощечину. Она ахнула, схватилась за лицо, потом подскочила к мужу, заколотила ку­лачками по его груди и сквозь слезы обиды закричала:

— Да как ты посмел меня ударить?! Как ты посмел заподо­зрить меня в неверности?! И это после всего, что между нами было, после всех испытаний, через которые мы прошли!., не­навижу тебя!..

Она оттолкнула его, убежала в другую комнату, а там запер­лась и плакала, не желая его видеть. Но Донато скоро опом­нился, раскаялся и стал умолять Марину о прощении. Он клял­ся, что никогда больше не обидит ее, не поднимет на нее руку, что все случилось лишь по причине его безумной любви и рев­ности. Марина дулась какое-то время, но потом все-таки про­стила. А через несколько дней после примирения Донато, не желая даже ненадолго расставаться с Мариной, взял ее с собой в Сугдею, куда направлялся по делам службы. Во время поезд­ки они часто бродили по окрестностям города и побывали в том месте побережья, где, как можно было предположить из древней рукописи, нашли свое спасение Климент и Аврелия. Именно там и тогда Марина почувствовала новую беремен­ность. Тогда же супруги решили дать будущему ребенку име­на тех легендарных римлян, которые привезли в Таврику свои духовные и земные сокровища...

Марина невольно вздохнула, вспомнив свою досадную раз­молвку с Донато. Впрочем, она знала примету, что если у че­ловека все хорошо, то скоро может произойти несчастье. «Дай Бог, чтоб эта ссора была самым большим нашим несчастьем, — подумала молодая женщина. — Может быть, ангел нарочно по­слал нам мелкую неприятность, чтобы оградить от крупной». С этой умиротворяющей мыслью, помолившись на ночь, Ма­рина легла в постель.

Погружение в царство Морфея было недолгим. Сон лишь слегка коснулся Марины своим мягким кры­лом, как тут же и улетучился, вспугнутый странным, тревожным звуком.

Вздрогнув и открыв глаза, молодая женщина увидела над сво­ей постелью лицо мужчины, показавшееся зловещим в отбле­сках светильника, который он держал перед собой. В первую секунду ей пришло в голову, что это просто кошмарный сон, но потом она узнала монаха, навешавшего поместье накануне. Только теперь капюшон у него с головы был откинут, и в обрамлении всклокоченных волос его жесткое лицо с отросшей ще­тиной не имело уже ничего монашеского. Мгновенно подняв­шись с подушки, Марина хотела закричать, но пришелец зажал ей рот своей шершавой ладонью и сквозь зубы прошипел: