Они изменились за время похода, стали мужественней, взрослей. Правда, много еще от молодости, от непережитой романтики юности. Кое-кто обзавелся пиратскими бородками, и юношеские лица сейчас покрывает кудрявая поросль. Это были близкие, родные мне люди. Я знал каждого из них, знал их заботы и думы, знал, что на каждого можно положиться в самую трудную минуту.

Среди собравшихся в кают-компании не было Шухова. Мы с Газиевым прошли по отсекам, поздравили с Новым годом стоявших вахту. Не было Кости и в центральном посту.

Я поднялся на верхнюю палубу. Новогодняя ночь была темной, прохладной. Тропики позади. На вахте приходится кутаться в меховой реглан. Поздравил с праздником штурмана Вихрова, рулевого и сигнальщиков и уже собрался вернуться в кают-компанию, когда заметил на корме одинокий силуэт.

Я спустился с мостика, подошел ближе. Укрывшись за кормовым орудием, курил сигарету Шухов. За последнее время он еще больше осунулся, над впалыми щеками резко выступили скулы.

— С Новым годом, Константин Петрович!

Шухов обернулся. Выпрямился.

— Спасибо, товарищ старший политрук.

— Почему ты сейчас здесь?

— Я нахожусь на палубе с разрешения вахтенного командира.

— Я не о том… Почему ты один?

Шухов промолчал. Мы были наедине. Вахтенный сигнальщик и рулевой стояли далеко.

На подводной лодке не так легко найти место для разговора с глазу на глаз.

— Почему не со всеми, Константин Петрович? — вновь спросил я.

— Душно там, — проговорил Шухов, не поворачивая головы.

— Душно? — удивился я. — Для тебя, старого подводного жителя…

Вот этого, пожалуй, не следовало говорить. Я почувствовал, как Шухов весь подобрался в темноте. Я достал трубку, спросил огня. Мой собеседник молча чиркнул зажигалкой.

— Константин Петрович, — сказал я, закурив, — что происходит?

— Душно… — упрямо повторил Шухов.

Я тронул его за плечо.

— Костя… Мы ведь знаем друг друга не первый год… Я понимаю, тебе трудно… Но нельзя же так замыкаться… Тебе тяжело с Газиевым…

— Капитан-лейтенант Газиев прав, — прервал меня Шухов. — Приказы командира не обсуждаются. Особенно в бою… — Губы Кости тронула горькая усмешка. — Он только забыл, что однажды меня уже чуть не приговорили к расстрелу.

— Газиев извинился перед тобой потом. Ты знаешь его характер, ему это нелегко…

Шухов загасил сигарету. Выпрямился. Казенным голосом спросил:

— Разрешите идти, товарищ старший политрук?

Шухов спокойно смотрел мне прямо в глаза. Я понял — разговор окончен.

— Идите…

Прямая фигура Шухова скрылась в люке. Да, нелегко будет мне подобрать ключи к опаленной душе моего старого друга…

17 января. 15.14. Вахтенным сигнальщиком на весте замечены дымы на горизонте. Слышен гул артиллерийской стрельбы.

15.20. Лодка легла на курс 90°. Боевая тревога.

15.39. Погрузились на перископную глубину.

15.57. В пятнадцати кабельтовых по курсу ведет бой германский рейдер — легкий крейсер типа «Нюрнберг» с неопознанным транспортным судном.

16.22. Залпом носовых аппаратов торпедирован рейдер. Крейсер затонул после взрыва двух торпед в районе мостика.

§ 1. За умелые и смелые действия во время атаки и потопления немецко-фашистского рейдера экипажу подводной лодки «С-716» объявить благодарность. Приказ зачитать перед строем личного состава корабля.

§ 2. За грубое нарушение походной инструкции, выразившееся во вступлении в бой с немецко-фашистским рейдером, что могло привести к демаскировке следования отряда, командиру подводной лодки «С-716» капитан-лейтенанту Газиеву Ф. М. и замполиту старшему политруку Самарину С. М. объявить строгий выговор.

Содержание данного пункта приказа сообщить всем командирам кораблей для сведения командного состава отряда.

17 января. …Мы обедали в кают-компании, когда вахтенный вызвал командира на мостик.

Мы с Газиевым поднялись на верхнюю палубу. Вахтенный протянул командиру бинокль, но уже и невооруженным глазом был виден на северо-западе стелющийся по горизонту дым корабельных труб. Ветер доносил звуки отдаленной артиллерийской стрельбы.

Мы имели предписание не вступать в бой с противником без крайней необходимости. Под «крайней необходимостью» подразумевалось лишь прямое нападение на подлодку. Но уйти, не выяснив, что происходит в нескольких милях от нас, было тоже невозможно.

Газиев объявил боевую тревогу, приказал приготовиться к погружению и взять курс на дымы.

Примерно через четверть часа в бинокль можно было разглядеть силуэты двух кораблей. На северо-западе шел морской бой. Судя по калибру рвущихся снарядов, один из кораблей был легким крейсером.

Газиев не отрывался от бинокля. Второй раз он видел перед собой врага.

Я тронул Газиева за рукав реглана.

— Знаю! — обернулся он. — Все знаю. Все инструкции наизусть помню! Вахтенный, ложитесь на прежний курс!

И, тяжело ступая, пошел с мостика. В этот момент в люке показался радист.

— В чем дело? — нахмурился Газиев.

— Принял радио. Просят помощи по-английски, открытым текстом.

— Что за корабль?

— Точно не разберу… Слышимость плохая… Только худо там у них сейчас… Совсем труба, товарищ командир!

Газиев задумался. Повернулся к вахтенному:

— Отставить поворот. Погружение на перископную глубину…

В боевой рубке Газиев нетерпеливо припал к перископу, не ожидая, пока лодка погрузится на должную глубину. Он старался ни на секунду не выпустить из поля зрения картину боя.

Все находившиеся в боевой рубке напряженно следили за выражением лица командира — он один сейчас видел то, что происходит наверху.

Постепенно стала ясной разыгрывающаяся на поверхности моря трагедия. Немецкий рейдер преследовал транспорт, пытавшийся уйти под прикрытием дымовой завесы. Ответного огня не было. Преследуемый корабль пытался лишь, маневрируя, уклониться от снарядов крейсера.

Мы подошли так близко к месту боя, что уже не только акустики, но и все в лодке ощущали разрывы снарядов в толще воды. По редким репликам Газиева мы понимали, что транспорт упорно увертывается от обстрела.

Вдруг лицо командира перечеркнула судорога. Он застыл у перископа. Произнес сквозь зубы:

— Взгляни, комиссар!

Газиев чуть подвинулся, давая мне место у окуляров.

В перископ был отчетливо виден накренившийся транспорт. На мачте развевался восьмилучевой флаг английского флота. Серый борт корабля высоко поднялся над водой, и на нем четко вырисовывались огромные кресты…

Это было госпитальное судно.

— Видишь, комиссар? Хорошо смотри!

Я смотрел. Фашистский рейдер расстреливал безоружное госпитальное судно, а мы смотрели. Там, на транспорте, в подвесных койках метались раненые; тщетно пытаясь помочь беспомощным людям, сбивались с ног медицинские сестры, а мы смотрели…

Что можно было сделать? Связаться с командиром отряда нельзя, для этого надо всплыть на поверхность. К тому же мы не имели права вступать в радиосвязь без пресловутой «крайней необходимости».

Между тем положение плавучего госпиталя становилось отчаянным. Крейсер приближался, методично обстреливая гибнущий корабль. Из-под палубных надстроек транспорта повалил дым.

На госпитальном судне начался пожар. По палубе заметались фигурки людей. Кто-то пытался спустить шлюпки. Я невольно представил себе задыхающихся в дыму, закованных в гипс и повязки неподвижных людей…

Новый взрыв отозвался в корпусе нашей лодки. Газиев, оттолкнув меня, бросился к перископу.